Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

Двумя холодными перстами по-детски взяв меня за пламя: «Сюда», — промолвила она. Без принужденья, без усилья, лишь с медленностью озорной, она раздвинула, как крылья, свои коленки предо мной. И обольстителен и весел был запрокинувшийся лик, и яростным ударом чресел я в незабытую проник. Змея в змее, сосуд в сосуде, к ней пригнанный, я в ней скользил, уже восторг в растущем зуде неописуемый сквозил, — как вдруг она легко рванулась, отпрянула и, ноги сжав, вуаль какую-то подняв, в нее по бедра завернулась, и полон сил, на полпути к блаженству, я ни с чем остался… …Молчала дверь. И перед всеми мучительно я пролил семя и понял вдруг, что я в аду. (цит. по: Носик 1995: 161–2)

Таким образом, эта тема жила в сознании Набокова с начала 20-х годов и уж наверняка с середины 30-х годов до середины 50-х — с лихвой три или, по меньшей мере, два десятилетия, прежде чем оформилась в роман. Но и после «Лолиты» тема не ушла из сознания писателя. В эротичной «Аде» (1969 г. создания, т. е. 14 лет после «Лолиты») в любовном треугольнике младшая сестра с детства влюблена в брата. В «Просвечивающих предметах» (1972 г.) писатель R (а Филд подсказывает, что зеркальным отражением латинского R является русское Я) любил нимфеток и совратил свою тринадцатилетнюю падчерицу Джулию. У героя романа «Смотри, Арлекины» (1974 г., т. е. еще через пять лет) отношения с дочерью Изабеллой, Белл, двусмысленны, и дочь уходит к обыкновенному молодому человеку, повторяя в этом путь Лолиты…

Можно ли найти в биографии писателя какую-то почву для столь глубокого и устойчивого интереса?

3. Детство Набокова

Сергей и Владимир Набоковы с Mademoiselle в 1908 г. (Выра под Петербургом)

Владимир Владимирович Набоков родился в 1899 г. в Петербурге первенцем в дворянской, очень родовитой и богатой семье. Дед и отец его были министрами, мать — из богатейшего купеческого рода Рукавишниковых, в доме было полсотни слуг. Когда мать выезжала в магазины, на запятках кареты стоял лакей, который потом за ней нес коробки с покупками. В Петербурге им принадлежал трехэтажный особняк на Большой Морской недалеко от Исаакиевского собора. В Выре под Петербургом было имение, где они жили летом. Выезжали ежегодно и за границу — в Италию или Швейцарию. Обучать детей рисованию приходили Бенуа и Добужинский. Семья была либеральная и англофильская. Детей воспитывали английские и французские бонны и гувернантки, так что дети свободно говорили по-английски и по-французски. Когда Володе (в семье его звали Лоди) было 6 лет, отец заметил, что они с братом отлично читают и пишут по-английски, но русской азбуки не знают и по-русски могут прочесть только некоторые слова, совпадающие с английскими по очертаниям букв (например, «какао»). Владимир Набоков и позже писывал «побрекфастать» вместо «позавтракать».

Для русского образования стали нанимать учителей, а одиннадцати лет Володю отдали в Тенишевское училище. Подвозил его туда на авто шофер в ливрее (а было у Набоковых три автомобиля — по тем временам редкостная роскошь). В том же возрасте Володя, как писатель весьма целомудренно описывает, познакомился в Берлине на скетинге (катке для катания на роликах) с высокой американочкой. Этому предшествовали увлечения девочками-однолетками на пляжах в Болье и Биаррице: в пять лет — румынкой Гика, восьми лет — сербиянкой Зиной, десяти лет — француженкой Колетт. С нею даже целовались и пытались убежать от родителей. Но теперь, в Берлине, к этому присоединились сексуальные ощущения. «По ночам я не спал, воображая эту Луизу, ее стройный стан, ее голую нежно-голубоватую шею, и удивлялся странному физическому неудобству, которое если и ощущалось мною раньше, то не в связи с какими-нибудь фантазиями, а только оттого, что натирали ретузы». Потом он заметил «в порядке новых отроческих чудес», что любой женский образ, позирующий ночному мечтанию, вызывает то же загадочное неудобство. Об этих симптомах мальчик простодушно справился у отца и получил благодушное успокоение — что это природная ассоциация (Набоков 1991: 151–152).

Своими переживаниями Володя обменивался весьма невинно со своим кузеном Юриком Раушем, лежа на траве. «Невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной…» — при свете исповедей малюток в книгах Хэвлока Эллиса о всяких греко-римских грехах.

На следующий год Володя влюбился в Поленьку, дочь кучера, но дело ограничивалось обменом взглядами и улыбками. Он «и не думал о сближении с нею, да при этом пуще боялся испытать отвращение от запекшейся грязи на ее ногах и затхлого запаха крестьянского платья, чем оскорбить ее тривиальным господским ухаживанием» (Там же, 154–155). Когда обоим минуло 13 лет, он как-то сквозь кусты видел ее с тремя-четырьмя другими подростками — все они купались нагишом, и она спасалась от одной девчонки и «бесстыдно возбужденного мальчишки», которые гонялись за ней, хлеща по воде сорванными лилиями. Она тоже снилась барчуку ночью. Шестнадцати лет ее отдали в дальнюю деревню замуж.

Когда Володе было 16 лет, он повстречал в Выре пятнадцатилетнюю дачницу, которую он условно называет Тамарой (на деле Валентина Шульгина). «Она была небольшого роста, с легкой склонностью к полноте, что благодаря гибкости ее стана да тонким щиколоткам не только не нарушало, но, напротив, подчеркивало и живость и грацию. Примесью татарской или черкесской крови объяснялся, вероятно, особый разрез ее веселых, черных глаз и рдяная смуглота щек» (Там же, 158). Володя влюбился с первого взгляда и уверял ее, что женится, как только