Эоловы арфы - Владимир Бушин

— Сударь, сколько стоит ваша дочь? — решительно и громко спросила она.

— Что? — удивился Карл, медленно поднимая голову от книги. — Какая дочь? Что значит стоит? Почему стоит?

— Я говорю о вашей дочери Женни, — вызывающе продолжала Елена. — Вы, оказывается, все измеряете в деньгах. Так я хочу знать, сколько стоит девятимесячная дочь Марксов… Вот деньги, которые я получила от вас за все время, — она развернула сверточек и положила деньги перед Карлом. — Хватит их, чтобы купить Женни?

— Что ты лепечешь, безумная? — Маркс встал из-за стола.

— Нет, я говорю вполне серьезно. Вы гоните меня. Но я не могу уйти от вас без маленькой Женни, и вот деньги за нее. Ведь все можно измерить в деньгах, не так ли?

Поняв, что произошло, Маркс сперва чуть не расхохотался над столь неожиданным и комическим демаршем Ленхен, но за ее нелепыми словами, зло-насмешливым голосом и решительной позой так ясно были видны боль, обида и даже страх быть действительно отправленной, что ему стало не до смеха и он не знал, что предпринять.

— Ленхен, Ленхен! — бросилась к ней, чуть не плача, Женни. — Зачем ты так говоришь? Тебе же известно, как мы тебя любим. Но мы сейчас в таком ужасном положении, что просто не знаем, что делать.

Маркс, придя наконец в себя, обнял обеих женщин за плечи и усадил их на диван.

— Ах, вы не знаете! — немного успокоившись, сказала Елена. — Вы не знаете? У меня есть деньги, а у вас денег нет, и вы не знаете, что делать. Конечно, она — баронесса, он — доктор философии, как это они могут сказать: «Ленхен, дай нам взаймы!»

— Но согласись, Ленхен, — пыталась оправдаться Женни, — что брать взаймы у собственной служанки…

— Если я для вас только служанка… — с новой волной горькой обиды в голосе перебила Елена.

— Ну что ты! — в один голос воскликнули Карл и Женни.

— А если «что ты», — передразнила супружеский дуэт Елена, — то берите эти деньги, и дело с концом.

— Но я не знаю, когда мы тебе отдадим, — потерянно проговорила Женни.

— Когда сможете, тогда и отдадите.

— Часть денег мы возьмем. Спасибо, — Маркс отсчитал половину лежавшей перед ним суммы, отодвинул ее в сторону, а остальные деньги снова завернул в платочек и протянул Елене. — Но все-таки ты должна ехать к госпоже Вестфален.

Елена бросила ненавидящий взгляд на Маркса, схватила протянутые деньги и выбежала из комнаты.

Она ушла из дому и через полчаса вернулась с извозчиком. Женни хотела помочь ей собрать немудрящий скарб; Карл схватился было за скобу ее кованого, видавшего виды сундучка, когда настало время грузить его в карету, но Елена презрительно отвергла их помощь. Все погрузив вдвоем с извозчиком, она даже не стала прощаться, а лишь сказала ледяным голосом Марксу:

— Сударь, не соблаговолите ли вы дать мне ваш брюссельский адрес? Он нужен мне, конечно, не для того, чтобы сообщать вам о моем житье-бытье, и не для того, чтобы узнавать новости о вас. Я лишь хочу время от времени справляться о здоровье вашей маленькой дочери.

Маркс и Женни были подавлены. Но что они могли сделать? Избежать разлуки невозможно…

— Я, право, еще не знаю, — вяло проговорил Маркс. — Мне советовали на первое время остановиться в отеле «Буа-Соваж»…

— Благодарю, — отчужденно сказала Елена и, не пожелав слушать ни прощальных слов, ни сожалений, ни напутствий, села на извозчика и уехала.

Маркс и Женни, естественно, думали, что она отправилась на вокзал, чтобы ехать в Германию. Каково же было их изумление, когда в Брюсселе, едва они кое-как устроились, однажды утром открылась дверь и на пороге появилась Елена со своим сундучком на плече. Оказывается, в отчаянии и сомнениях протолкавшись несколько дней в Париже, она после мучительной внутренней борьбы самовольно решила ехать все-таки не в Германию, а в Брюссель. И она была права — в этом Женни и Карл честно признались перед ней.

С той поры Марксы уже никогда не пытались отправить от себя Елену; что же касается займа у нее денег, то он стал довольно привычным делом.

Энгельс так живо все это себе представил, что не смог удержать слабой, печальной улыбки. Но тут кто-то легко коснулся его плеча и спросил над самым ухом, не скажет ли он несколько прощальных слов.

— Да, да, конечно, — ответил Энгельс, стараясь вырваться из цепких объятий воспоминаний. Собираясь с мыслями, он наклонился, взял горсть земли и, ощутив ее холод, окончательно вернулся в сегодняшний день.

Речь была краткой, но Энгельс рассказал в ней не только о том, что Елена была помощницей Женни в домашних, в семейно-хозяйственных делах. Он подчеркнул, что и сам Маркс частенько обращался к ее здравому смыслу в трудных и запутанных делах.

— Что касается меня, — Энгельс грустно покачал головой, не отрывая взгляда от лица покойной, которое даже и сейчас, в гробу, не потеряло выражения своей всегдашней озабоченности и неизбывной доброты, — то та работа, которую я оказался в состоянии выполнить после смерти Маркса, проделана была главным образом благодаря тому теплу и помощи, что она внесла в мой дом, оказав ему честь своим пребыванием в нем после смерти Маркса.

Вслед за Энгельсом кто-то стал говорить еще. Он слышал слова, но их смысл не доходил до его сознания — он опять оттолкнулся от берега этого тихого осеннего денька и уплыл в прошлое.

Энгельсу пришло на память, что в некрологе о Женни-младшей он писал: пролетариат утратил в ее лице героического борца, но у убитого горем Маркса осталось, по крайней мере, то утешение, что сотни тысяч рабочих в Европе и в Америке разделяют его горе. Елену эти сотни тысяч, конечно, не знали. Ее знали лишь те, кто бывал в доме Марксов, кто ел ее супы и пудинги, кому она приводила в порядок потрепанную в скитаниях одежду, кому ссужала небольшие, но так необходимые суммы из своих скромных средств, — словом, ее знали лишь те, кому она дарила свое внимание и заботу, доброту и ласку. Но все-таки, подумал Энгельс, она тоже была героическим борцом — скромным, незаметным, даже неизвестным для посторонних, но именно героическим. Сколько мужества и находчивости, ловкости и сноровки, терпения и силы духа ежедневно и ежечасно требовалось от Елены, чтобы защитить бастион, в котором жил и работал Маркс, от ежедневных жестоких атак нужды, болезней, жизненных неурядиц.

Да, это был непрерывный труд, безостановочный бой… Ему вспомнилось, как однажды, отвечая на анкету дочерей Маркса и будучи в шутливо-веселом настроении, он против слов «Ваше представление о счастье» взял да и написал: «Бутылка Шато-Марго двадцатилетней выдержки». Елена же на этот пункт ответила так: «Съесть обед, который был бы приготовлен не мной». Она, конечно, тоже шутила, но если шутка Энгельса была шуткой, и только, то в словах Елены можно было почувствовать привкус живой горечи — за ними вставали годы и годы самозабвенного, однообразно-изнурительного мужественного труда. Прочитав тогда ее ответ, Энгельс пожалел о своей шутке…