История розги - Джеймс Бертрам

Ни на другой день, ни в последующие Р. не появился и пропал вместе с М. бесследно. Власти исчезновение его сперва приписали мести заговорщиков.

Известно, что «на ловца и зверь бежит». Читая недавно появившиеся в печати мемуары графа Кевенгелюра, бывшего начальника сыскной полиции в Будапеште, особенно отличившегося при усмирении восстания венгерцев в 1848 году, я натолкнулся на факт флагелляции одной знатной венгерской дамы.

Я предоставлю слово самому графу Кевенгелюру, которого перевожу насколько возможно ближе к подлиннику.

Рассказав, как он по приглашению некоего Д., главного начальника политического отделения сыскной полиции, присутствовал при обыске и затем получил приглашение присутствовать при допросе одной из арестованных, г-жи Л., почтенный полицейский продолжает: «На другой день в назначенный час я отправился к Д. в департамент полиции и застал его в своем кабинете, довольно скромно меблированном. Он меня принял очень любезно, усадил рядом с собой за столом и сказал: «Вы, конечно, слыхали сплетни, что я будто бы подвергаю заключенных истязанию. В этих сплетнях есть доля правды, я прибегаю к помощи розог, чтобы добыть необходимые мне сведения, но до истязания никогда не доходил еще… Вот вы сегодня лично увидите, как я действую, чтобы добиться сознания. Вчера вы присутствовали при обыске в квартире г-жи Л. и аресте ее за то, что я нашел массу компрометирующих ее писем. На сегодняшнее утро я назначил допрос. Посмотрите внимательно на паркетный пол, вы заметите четырехугольник, это – трап, а вот каучуковая трубка, при помощи которой можно говорить с лицами, находящимися в комнате под нашей… Впрочем, вы сейчас увидите!»

Он позвонил, и через несколько секунд появился городовой, которому он велел привести г-жу Л.

Через несколько минут появилась г-жа Л., окруженная двумя городовыми. Д. велел ей подойти ближе к столу и, когда она подошла, сказал: «Сударыня, я имею доказательства, что вы посвящены во все подробности интересующего меня дела… Вы мне сейчас же продиктуете фамилии всех участников, надеюсь, что вы не заставите меня принудить к этому силой…» Л., высокая, стройная, довольно недурная собой женщина лет под тридцать, слегка побледнела, и на глазах у нее показались слезы.

– Я не знаю, не понимаю вас, – сказала она, – отпустите меня, я ничего не знаю, я буду жаловаться на вас генералу графу С., вы ответите и за обыск у меня, и за то, что арестовали и продержали целую ночь Бог знает с какими женщинами!..

– Я не боюсь ваших угроз. В ваших интересах советую вам исполнить мое приказание, – сказал сухо Д.

– Я ничего не знаю и не могу говорить, – раздраженно ответила Л.

Тогда Д. взял в руки каучуковую трубку и что-то проговорил вполголоса в нее.

Вдруг г-жа Л. провалилась в трап, едва успев отчаянно вскрикнуть. Д. знаком головы показал мне, чтобы я посмотрел в отверстие трапа. Я перегнулся через стол и увидал, что все тело г-жи Л. провалилось в трап вплоть до подмышек. Платье и юбки ее были подняты вверх краями трапа.

Д. опять поднес трубку ко рту и что-то сказал. Л. вся покраснела.

– Это позорно, бессовестно! – закричала она и стала биться, силясь выскочить из трапа.

– Ну, вы не хотите назвать фамилий участников? – спросил Д.

– Нет, я их не знаю…

Д. опять сказал что-то в трубку, и я увидал, как Л. стала извиваться, вскрикивать, по ее лицу было видно, что она испытывает сильную боль; теперь слезы лились у нее ручьем.

– Вы все еще будете упрямиться? – сказал Д.

Л. ничего не ответила. Вдруг она страшно вскрикнула:

– Довольно! Довольно! Остановите их! Я все скажу, назову вам фамилии!

Д. сказал в трубку несколько слов и, взяв карандаш, приготовился записывать показание Л.; та продолжала рыдать, но ничего не говорила, тогда Д., не скрывая своей досады, приложил трубку ко рту и уже очень громко сказал:

– Дайте еще двадцать розог, да горяченьких!

Теперь уже Л. стала кричать во все горло и просить прощения, обещаясь все показать, но Д. не остановил порку, пока ей не были даны все двадцать розог.

Л. после этого стала показывать и называть имена замешанных в деле лиц.

Когда она окончила свое показание, то Д. велел поднять ее из трапа».

Граф Кевенгелюр заметил, что тело ее было страшно иссечено… Как только ее вынули из трапа, она без всякого стеснения упала на пол, обнажив часть своего крупа и продолжая громко реветь. Д. позвонил и велел городовым позвать женщину, которая помогла бы Л. одеться, а затем отправить ее в лазарет при сыскном отделении.

Почтенный полицейский граф наивно сожалеет о том, что в наши времена невозможно употреблять такие средства.

«Это так, – говорит он, – упростило бы процедуру!»

Наиболее известная австриячка, подвергавшаяся телесному наказанию, была графиня Мадерспах, случай с которой вызвал когда-то скандал на всю Европу.

Я напомню своим читателям этот известный случай, пользуясь изложением газеты «Таймс». Это была хорошенькая женщина, милая и очень остроумная.

Верная жена, она слепо держалась политических убеждений своего мужа, что и было причиной ее несчастья.

Она была публично наказана розгами.

Обнаженная до пояса, с большим трудом удерживая свои юбки на бедрах, только и помышляя о том, как бы не обнажился ее круп и наказание не стало еще более для нее унизительным, она должна была пройти через знаменитую «зеленую дорогу». В то время так называли узкий коридор между двумя шеренгами солдат с розгами в руках, которыми они били приговоренную к наказанию преступницу, обязанную пройти с одного конца коридора до другого.

В России, как я говорил в первом томе, это называлось «прогнать сквозь строй», причем солдаты вооружались палками. Иногда прогоняли через несколько тысяч палок. Преступника, обнаженного до пояса, вели. Часто забивали до смерти. Экзекуция производилась нередко в несколько приемов. Давалось известное число палок. Если присутствовавший доктор находил, что несчастный не в силах выдержать остальное число ударов, то его отправляли на поправку в госпиталь. По выздоровлении опять прогоняли сквозь строй. Иногда это делалось несколько раз, пока не было дано все назначенное судом число палок, доходившее, повторяем, до десяти и даже, кажется, больше тысяч палок.

Когда несчастная графиня Мадерспах дошла до другого конца «зеленой дороги», она уже давно выпустила из рук юбки.

От шеи до колен ее тело представляло, по словам корреспондента лондонской газеты, окровавленный кусок мяса.

Она не умерла, но удалилась в свои поместья, чтобы в глуши их оплакивать свой позор.

«Я, считавшаяся всеми, меня знавшими, честной и уважаемой женщиной, – писала она своей приятельнице, – просто не в силах написать вам: полуобнаженная, была высечена розгами на глазах всех солдатами; разве может быть что-нибудь ужаснее!»

В 1864 году вызвал не меньший скандал случай с одной французской актрисой. Я опять пользуюсь рассказом корреспондента все той же лондонской газеты.

Жертвой телесного наказания, свидетелями которого были только полицейские чины, была на этот раз французская актриса из труппы, разъезжавшей по разным городам Европы и прибывшей в Вену, чтобы дать тоже несколько представлений.

Актриса была хорошенькая, молоденькая, кокетливая и жизнерадостная девушка. Успех ее в Вене, правда, зависел не столько от ее артистических талантов, сколько от амурных…

Однажды, когда она выходила из подъезда одного большого магазина на Грабене, чтобы сесть в ожидавшую ее карету, она имела неосторожность, ставя ножку на подножку экипажа, слишком высоко поднять юбки и показать проходившей публике свою ногу немного выше икр.

Городовой это заметил, и его целомудрие было настолько возмущено, что, несмотря на протесты артистки, он ее задержал и отправил в участок, где обо всем доложил приставу.

Результатом доклада явилось решение подвергнуть хорошенькую француженку наказанию розгами, установленному тайными полицейскими правилами для кокоток, задержанных на улице за неприличные выходки или открытое предложение своих услуг, в особенности юношам.

Молодую женщину привели в маленькую комнату в подвальном этаже, в которой не было никакой мебели, кроме стоявшей посредине комнаты деревянной кобылы, обитой сверх кожей, совершенно такой же, какая употребляется для гимнастических упражнений.

«Скорее удивленная, чем напуганная, – говорит артистка в своей жалобе французскому послу при австрийском дворе, – я смотрела на все презрительным взглядом… Но вскоре я вынуждена была изменить свое отношение. Привели меня двое городовых, но через несколько минут появился пристав и еще один городовой, в руках которого я, к ужасу своему, увидала пучок длинных розог. Тогда я только поняла, что собираются со мной делать».