Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов

Вчера Аскольд мог бы кого-нибудь послать за Диром, но не сделал этого. «Как только он появился бы, мы обязаны его спросить, состоял ли он в сговоре с Сфандрой? И какое отношение имеет к умерщвлению христиан?.. А вообще-то, нужно сперва всё хорошенько обдумать, и стоит ли поднимать шум и вносить сейчас внутренний раздор и смуту?! Тем более, что случилась не мелкая кража, а массовое убийство… Предслава говорит, его совершили люди Сфандры. Но ведь нужно их вину доказать! И тогда следует подвергнуть подозреваемых принародному испытанию железом…»

Аскольду приходилось судить и раньше, но совершать над кем-то подобное — нет: тогда заведомо было известно, кто виноват. А тут дело особого рода — никто вот так сразу не сознается в совершении преступления. А значит обвиняемого в убийстве следует ставить разутыми ногами на раскалённое железо, и он произнесёт клятву, доказывая свою невиновность; если же кто замечался в краже более половины гривны золота, то клал два пальца руки. Выдерживал — отпускали…

Совершивший менее важное преступление проходил испытание водой. Он должен был сделать несколько шагов в глубину реки, если робел или мешкал, то дело проигрывал. Предполагали: невиновному выдержать испытание всегда помогут или духи огня, или воды…

Когда князь встретился снова с воеводой и греком, поделился с ними своими мыслями, те поддержали его: да, сие пока не ворошить, а там — видно будет. Ведь впереди грядут всем киевлянам без разбору тяжёлые испытания, и может случиться так, что придётся просить помощи у брата Сфандры… Да и Дир должен находиться, как говорится, во всеоружии…

— На валы поскачем после обеда и послеобеденного сна. Скоро полдень, и негоже нам повстречаться с полудницами в черных одеждах, — сказал Аскольд греку и воеводе.

Встреча с бесплотными существами не предвещало, как обычно, ничего хорошего… В полдень никому и в голову не придёт или песни петь, или работать. Люди по обыкновению спали. И тогда к их жилищам скользили, словно тени, полудницы в длинных белых одеждах. А человека, не уважающего обычаи предков и оказавшегося в это время на ногах, они, превратившись в старух в чёрном и с клюкой в костлявых трясущихся руках, уводили невесть куда. И он пропадал…

Верили поляне и в судьбичек полдневных. Будто, когда люди спали, то прилетали они к ним и садились в изголовье. Судьбичку можно увидеть, если ненароком резко проснуться. Сидит она в образе прекрасной девы, но протяни руку — исчезнет. И тогда с человеком тоже что-то случалось… Он мог и умереть, мог погибнуть…

Лошади скакали ходко. И всадники, хорошо отобедавшие и выспавшиеся, также были веселы. Теперь в среде гридней, охраняющих князя, появился кроме Доброслава и ещё один боец — боевой пёс. О его подвигах хорошо знали участники византийского похода, вчера много рассказывали о них молодым, и те с восхищением поглядывали на Бука, теперь наравне со всеми бежавшего по ровному полю.

Встретили стадо антилоп. Остановились, чтобы дать возможность степным животным без испуга перебежать дорогу; пёс также спокойно наблюдал за ними, лишь выпятив грудь и слегка навострив уши, не волновался, не лаял…

— От, умняга! — глядя на Бука, восхищённо протянул старший над рындами Тур, тот самый, которого Светозар заподозрил, что он, близко подъезжая к князю, якобы слушает разговоры…

Старший же над всеми дружинниками Ладомир улыбнулся, услышав столь наивно-откровенный возглас Тура.

Ладомир обвёл взглядом свою дружину, состоящую сейчас в основном из закалённых в боях ветеранов, угрюмых, с опущенными книзу усами, степенных в движениях. Но последнее — видимость одна; стоит возникнуть опасности, и достаточно будет только знака его старшого — поднятой кверху руки с мечом, как во всех этих воинов будто вселится грозный дух: глаза их засветятся диким огнём, усы слегка затопорщатся, движения обретут ловкость, и бодро затанцуют под всадниками кони. И тогда Ладомир резко опускает руку на уровне плеча, посылая меч вперёд.

И не мешкая бросится в атаку, как одно целое, вся дружина.

«Хорошо помене молодых сегодня взял, а отроков вообще оставил», — размышлял Ладомир; с утра какое-то нехорошее предчувствие тяготило его, и он распорядился взять побольше опытных бойцов. Его свояк, служивший на Змиевых валах и приезжавший недавно в Киев навестить семью, сказывал, что хазары в последнее время стали тревожить их скоротечными набегами: если чем удаётся им поживиться, тут же с награбленным убегают обратно. Жители приграничных сел давно уже ходят с луками и боевыми топорами, помогая стороже отбивать нападения.

Антилопы прошли, напылив так, что длительное время ничего не стало видно; пришлось ещё подождать, прежде чем трогаться — как раз к этому моменту подтянулся обоз с провиантом для стражников и боевым оружием для тех поселян, кому его не хватало…

У Вышаты тоже на душе было не совсем спокойно, может, ещё оттого, что утром, как ехать на Змиевы валы, встретил жену алана Лагира Живану, беременную на последнем сроке, и та поведала, что хворь совсем одолела бабку Млаву, уже давно ничего не ест: день-два, не более — и умрёт. Нужно было заскочить в их дом, попрощаться, да времени у боила не оставалось… И очень жалел об этом: ведь Млава подругой была его жены, той, первой и последней, самой любимой…

По языческим понятиям ты можешь иметь жён, если позволяет состояние, сколько пожелаешь, а хочешь — только одну. Или всю жизнь прожить холостяком. После смерти при родах своей Любавушки Вышата не стал жениться — вековал бобылём… А при тех злополучных родах сын родился, сам семью свою имеет, но пристрастился не к корабельному делу, а к земле… Дни и ночи проводит на загородной вотчине, умело руководит хозяйством. Конечно, не без подсказки отца…

«Время-то летит птицей… Вот и Млава! А сколько мне-то осталось?.. — задал себе сегодня этот вопрос воевода, хотя ещё чувствовал в руках и большом теле крепкую мощь, правда, уже и голова вся седая да и после сна не ощущал крутой подъем живительных сил. И ломота в коленях и пояснице начинает одолевать… — Эх-ма, старость — не радость!» — и Вышита погладил большим пальцем левой руки, что к сердцу ближе, на шейном ожерелье серебряный амулет-оберег…

Он давался человеку с детства, но тот, который носил воевода, не только обладал сверхъестественной силой, оберегая его владетеля от разных злых духов и отвращая несчастье, чары, беду, но имел более тайный смысл…

Его надела Вышате на шею мать в день свадьбы. Амулет-оберег назывался лунницей и представлял из себя фигурку молодого месяца, висящего рожками книзу на кресте. Крест же у языческих славян издревле являлся символом небесного огня и солнечного божества, и появился он гораздо раньше христианского… А месяц считался мужским началом — женихом, солнце — невестой. Эти небесные светила представлялись язычникам божественной парой, брак которых служил первоначальным образцом человеческого. Поэтому муж и жена на земле отдавались под покровительство солнца и месяца. Недаром пелось в колядках и, может быть, где-то поётся до сих пор:

Ясен месяц — господин-хозяин,Красно солнце — жонка его.

Всё ещё зоркие глаза Выплаты узрели на небосклоне тёмную полосу. Бойл подозвал к себе Ладомира:

— Вышли дозор, погляди, не степняки ли скачут?

— Полоса сия, воевода, скорее всего на тучку похожа, — усомнился старшой.

— А ладно, сам посмотрю! — По-молодецки Вышата махнул рукой с плетью, отобрал два десятка дружинников и, крикнув на ходу Ладомиру: «Гляди в оба!», умчался.

Конь под боилом — крупный, мышастого цвета жеребец, с хорошо развитыми грудными мышцами, нёс грузного хозяина легко; Мышастику, как звал его воевода, лишь задай направление, и он сам уже выбирал себе нужное место для скачки, где надо — спрямлял дорогу, а где — умело огибал опасные неровности, камни и буераки.

Коняку своего Вышата любил: в стойле, навещая его, гладил нежно по длинной мускулистой шее, а затем прижимался лбом к уху и говорил: «Ладу мой».

Конь на ласку отвечал тихим ржанием и волной трепетного движения кожи по всему телу. Он понимал все слова, как человек; скажи Вышата: «Иди!» — Мышастик шёл; по команде: «Ложись!» — ложился; «Губы в ладони!» — и утыкался в руку мордой… Умница! Даже с дальнего расстояния Мышастик мог прибежать к хозяину на его голос, если он звучал, как зов рога.

Отряд поравнялся со Змиевыми валами, все увидели свежие проломы в них, через которые и проникали теперь хазары да и печенеги тоже. Где- то удалось их залатать, но не везде.

Узнав по синему корзно воеводу, и старший сторожи с двумя десятками бойцов присоединился к нему: их также беспокоила эта тёмная полоса на небосклоне…

8

Отряд в семьдесят верховых под начальством Азача рысил не торопясь: возвернувшиеся прошлой ночью с пограничных русских селений хазарские воины сказывали, что грабить и забирать полон удаётся с каждым разом всё легче, ибо разрушения в валах и засеках не скоро заделываются, да к тому же остаётся всё меньше сил и оружия у стражников и самих жителей. Поэтому Азач надеялся на лёгкий успех и был весел в предвкушении предстоящей наживы; он понимал, что участившиеся набеги хазар по всей границе Киевской Руси — это по сути дела и есть война с нею; уже собирается под медное знамя войско Ефраима, которое к концу таяния луны и тронется на Киев. Пока же у хазарской знати и тех, кто исповедует иудаизм, проходил праздник Кущей[279].