Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов

— Понимаю… Только ему, князю, многое позволено. Как и твоей жене, Аскольд… Страшно сказать, княже, но именно её люди побили христиан.

— От кого узнал?! — строго спросил архонт.

— От Предславы…

— От кормилицы?! — удивился князь.

— Ученика моего Яремы она родственница. А Сфандра очень сблизилась с Диром после смерти его жены.

— Замечал, да не придавал значения. Теперь понятно, почему он моего сына Всеслава, который был недавно в Киеве, не столь сильно, как ранее, привечал. Ведает, что Сфандра его не любит.

— А ты, князь?

— Он сын мой… К тому же — хороший воин. Рубежи с Чёрной Булгарией держит крепко, хотя и знает, что мать его оттуда…

— Дочери твои и старшей княгини киевской прекрасны, но ты сына не забывай…

— Кевкамен, скажи, христианство подразумевает на земле рай?.. Такой, чтоб любили тебя без оглядки и ты также любил… Слышал я, что иудеи верят ажно в два рая: нижний и верхний — земной и небесный… Что касается земного, то отроком когда был, в него бы поверил, а сейчас — нет!

— Видимо, только в рай на небесах нужно верить, княже… И жить так, чтобы попасть туда.

Отпустив грека, Аскольд прошёл к окну, сел на лавку и вдруг почувствовал страшную усталость. Заныло в груди, но не сердце заболело, а душа исходила тоскою, приближенной к натуральной боли.

«Господи, — обратился князь к христианскому Богу, — какие ещё испытания готовишь мне?.. Как-то всё зыбко, неопределённо… Старею что ли?.. Может, пора готовить в соправители сына?.. Ведь двадцать лет ему. Я в его годы… — Вспомнил, как с Диром пошли на Кавказ и напоролись на царкасов… И вместо славы, которой тогда очень хотелось, привёз в Киев Сфандру и сделал её старшей женой. — Любит ли она меня теперь? Кажется, да… Но не меньше и себя… Делает, даже вопреки мне, всё, как ей хочется. Хитра, разумна по-своему, обходительна… К ней во княжестве всё хорошо относятся. Такую просто так не сошлёшь и плетьми не зашибёшь… Если что, её родной брат приведёт сюда весь Кавказ… И она сие хорошо понимает, и Дир это тоже стал хорошо понимать… Не нужно их отпускать ни на миг из поля зрения… Скажу Кевкамену, пусть следит за ними…»

Вошла без стука молоденькая жена Забава, с голубенькими круглыми глазками, похожая на нарядную куколку, села на колени князя, завела руки за его жилистую шею и мило протянула:

— Любушко мой, мне скучно без тебя…

— Ай, котёночек, как ты вовремя ко мне на колени впрыгнул, — засмеялся Аскольд. — Пойдём со мной, милушка…

После страстных супружеских ласк Забава тут же заснула на ложе, смешно оттопырив пухлую нижнюю губку.

«Дите ещё… Всего-то пятнадцать годков… Дали её мне в жены кривичи, ища в Киеве для себя защиту. Дочь их старейшины, и вправду — Забава… Птичка моя! Но как удивила всех, когда взяла в руки лук, и начала учиться из него стрелять… Сказывали недавно, уже научилась… Безгрешная душа… Если приму новую веру, надобно будет иметь одну жену — её и оставлю», — раздумывал архонт, глядя на спящую девочку-женщину.

«А Сфандра?! Её-то куда денешь?..» — шепнул противный внутренний голос.

Аскольд, будто ничего не слыша, встал, подошёл к окну и распахнул его… На ухоженном лужку во внутреннем дворике играли его дочери…

Затем Аскольд увидел какое-то оживление в открытых воротах, будто кто приехал. Оделся, будить Забаву не стал, затворил створки окна, тихо, на цыпочках вышел. Рядом со старшим дружинником стояли трое — мужчина, женщина и мальчик, похожий на грека.

Пёс в доспехах внимательно посмотрел на появившегося на крыльце архонта и легонько гавкнул.

— Бу-у-ук! — оживляясь воскликнул Аскольд, узрев боевого пса. Узнал Клуда. — Доброслав, ты!

Клуд шагнул к князю и упал перед ним на колени; Настя и Радован опустились на колени тоже…

— Встаньте! Встаньте! — обратился к ним Аскольд, приобнял за плечи Клуда, поставил на ноги.

— Прости, великий князь, — сказал Доброслав, — что являюсь так редко пред твои очи…

— Стоит ли огорчаться?! Не всегда самые верные люди те, с которыми общаемся каждый день… А где же твой друг? Дубыней его, кажется, зовут…

— Звали, княже… Теперь он Козьма. Влюбился в одну женщину, Христову веру принял, женился.

— Ну и как он живёт? — с вниманием спросил Аскольд.

— Не удосужился лицезреть его, пребывающего во христианстве.

— Ну да ладно… А тебя в дружину возьму.

— Княже, только я явился не один!.. С женою и с сыном приёмным… Радованом его зовут, а это Настя… Древлянка она, оказалась в Крыму, вышла замуж за тиуна-грека… Да уж больно лют был собака, поселяне его и порешили. А у меня к Насте любовь случилась, как в первый раз увидел её…

— Ну что ж… Твоя Настя с сыном пусть при старшей моей жене побудет.

«Вот как славно вышло! — тут же промелькнуло в голове князя. — Станет на женской половине моими глазами и ушами. Женщина она, видно сразу, сообразительная… Взял Доброслава под руку:

— Идём ко мне. Да пока готовят еду, обо всём подробно поведаешь.

Аскольд до сих пор держит в памяти, как отец взял однажды их с Диром, когда они находились в ребяческих годах, на Змиевы валы. Долго они ехали: вначале лесом, потом степью. Сам Аскольд хорошо в седле держался, и Дир не хныкал, хотя был тогда от горшка два вершка, — не просился с лошади в повозку. У полян так заведено — три года исполнилось мальцу, его сажают на коня…

Через некоторое время взору браткам представилась земляная насыпь. Она тянулась вдаль насколько хватает глаз, и конца ей, казалось, не будет… Наверху насыпи стояли срубленные из дерева сторожи, похожие на обыкновенные избы, но только с бойницами вместо окон, устроенными и снизу, и сверху. Неподалёку сложены стога из сена и соломы и придавлены брёвнами.

Как объяснили мальцам, эти стога зажигали, как только из Дикого поля, то есть оттуда, с земли за насыпью, происходило крупное нападение степняков. Обыкновенные их набеги с целью грабежа пресекались самими сторожевыми бойцами. Огонь же костров ночью или дым от них днём звали на помощь…

Показывая на насыпь, отец сказал:

— Вот они, валы Змиевы!

Аскольд и Дир подумали, что тут, наверное, змей водится видимо-невидимо. Но это было не так; отец подозвал к себе тогда ещё молодого Вышату и обратился к нему:

— Расскажи-ка им про сии валы.

Сколько лет прошло! Вон уж и Вышата — старик, а его сказку, в ту пору рассказанную, Аскольд помнит слово в слово.

— Давным-давно[277], ещё и Киева-града, как такового, не было, проживало в сих местах племя славянское, как и мы, полянами прозываемое, — начал баить тогда молодой Вышата. — И проявился здесь лютый Змий: брал он с народа поборы — с каждого двора по красной девке. Возьмёт девку и съест… Пришёл черед старейшине свою дочь отдавать; забрал её Змий, но есть не стал, красавица она собой была, так за жену себе и взял.

Улетит Змий на промысел, жену оставит одну. Видит как-то красавица — старушонка идёт. Говорит молодой жене горемычной: «Спроси у Змия, кто сильнее его? А я твоему батюшке передам».

Стала девка у Змия допытываться, тот долго не говорил, да раз и проболтался: «Никита Кожемяка сильнее меня…» Старейшина, получивши такую весть, сам сыскал Никиту, который в ту пору кожу мял. Держал в руках двенадцать кож разом. Ему и приказал старейшина: «Иди, холоп, Змия убей!»

Кожемяка гневно взглянул на господина, разодрал кожу руками, заупрямился: «Не пойду, и всё тут!» Сильно обиделся, что холопом назвали.

Научили тогда старейшину: «Пусть его дети малолетние, коих Змий без мамок оставил, попросят…» Прослезился и сам Никита Кожемяка, на их детские слезы глядя. Взял триста пуд пеньки, насмолил её и весь-таки обмотался, чтобы Змий не сожрал его. Подходит Никита к берлоге, а тот испугался, заперся.

— Выходи лучше в чистое поле, а то берлогу размечу! — крикнул Кожемяка и стал двери ломать.

Нечего делать — Змий вышел. Бились-бились, Никита повалил его. Тут Змий стал молить: «Не бей меня до смерти, Никита! Сильней нас с тобой в целом свете нет: разделим всю землю поровну».

— Хорошо, — согласился Кожемяка, — надо межу проложить…

Сделал соху в триста пуд, запряг Змия и стал от того места, где теперь Киев стоит, межу пропахивать… И довёл межу до моря Кавстрийского, сейчас оно Джурджанийским зовётся.

— Теперь, — говорит Кожемяка, — надо и море делить.

Въехал Змий на середину моря, Никита убил и утопил его. А на земле борозда и ныне видна: вышиною та борозда шести саженей[278]. С той поры эту борозду валом называют… Змиевым.

И ещё в душу запало Аскольду, как приказ давал Кожемяке старейшина, называя его холопом, да тот слушать не стал, а послушался сирот малых… «Знать, не всегда грубостью да напором можно дело сделать… И к простым людям подход надобен. Вот если бы, как и я, Дир из этой сказки урок извлёк, но вряд ли он на такое способен… А тогда ведь совсем маленьким был, может, ничего так и не уразумел…» — раздумывал Аскольд на другой день по получения хартии из хазарского каганата, ожидая Вышату и Кевкамена, чтобы отправиться на Змиевы валы поглядеть, что там и как.