Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

Поговорив с минуту о всяких мелочах, справившись о здоровье принцессы, Орлов наконец заговорил, смущаясь, о том деле, которое привело его.

Он сознался искренно и добродушно принцессе, что накануне вечером сделал огромную неосторожность и теперь находится в руках ее друзей.

– Я все знаю, – отвечала Алина. – Но какая же это неосторожность?

Орлов объяснил принцессе, что его участь в руках двух людей, которых он совершенно не знает и которые хоть и считаются друзьями принцессы, но в таком важном деле могут продать ее.

– Удивляюсь, – отозвалась Алина.

– Скажите мне, ваше высочество, могу ли я быть вполне спокоен на их счет?

Алина рассмеялась.

– Если ваши друзья отправятся к адмиралу Грейгу в Ливорно и выдадут меня, то адмирал может арестовать меня собственною властью, хотя он и считается моим подчиненным.

– И это я все знаю, – отвечала Алина. – Мои друзья мне передали, конечно, все, что узнали вчера, благодаря вашей любезной откровенности. Будьте спокойны! Какой же смысл был бы для них выдавать вас и, стало быть, меня? Подумайте сами. Напротив, они очень польщены вашим доверием.

– Но я был, принцесса, извините, пьян.

– Может быть; это не беда. Во всяком случае, тайна ваша или, лучше сказать, наша – в надежных руках. Вы не только не должны смущаться, но должны быть довольны. До сих пор я и в особенности мои друзья остерегались вас, не доверяя вам вполне; теперь мы связаны вместе неразрывной дружбой, вследствие вашего доверия. И Станишевский, а в особенности Линовский – люди подозрительные; до сих пор они всячески предупреждали меня быть осторожнее с вами. Теперь же, повторяю, между нами нет никакой тени в отношениях.

Алина старалась быть как можно милее и кокетливее; вместе с тем она говорила с чувством. Признания ее друзей, сделанные поутру, взволновали ее.

Уж если Шенк поверил возможности увидеть Алину на престоле русском, то что же ей оставалось думать?

Очевидно, что звезда ее счастья уже поднималась на небосклоне и сияла лучезарным блеском.

Теперь она была бы вполне счастлива, почти уже достигнув цели, если б… да, если б этот человек, богатырь и красавец, вместе со своей готовностью служить ей, предложил ей свое сердце.

С тех пор, что она помнит себя, это первый человек, не поддающийся ее чарам, – первый человек, в которого она влюбилась с первого дня и который или без сердца, или избалован женщинами.

Вследствие этих тайных мыслей Алина поневоле была все-таки несколько задумчива и печальна.

Орлова смущала эта тень, которая легла на лицо красавицы. Она говорила искренно, с чувством. Каждое ее слово дышало чистосердечием, а между тем было что-то, какая-то дума и забота на душе ее.

Но скоро и эта последняя тень в их отношениях исчезла.

Орлов попросил принцессу дозволить ему приехать вечером, чтобы сопровождать ее в местный театр.

Алина, конечно, согласилась.

Ввечеру Орлов явился в красивом русском мундире, общем флотском, то есть в белом как снег кафтане, с узкими зелеными обшлагами, вышитыми золотом.

Этот белый мундир необыкновенно шел к могучему красавцу.

Алина вышла к нему в одном из своих самых блестящих костюмов, купленных в Париже, в том самом белом глазетовом платье с пунцовой отделкой, которое она надевала в Венеции на торжество обручения дожа с Адриатикой.

Она была под пару Орлову и костюмом и красотою.

В театр было ехать рано. Принцесса велела подать мороженого и венгерского вина – чуть не столетнего.

Если мундир Орлова, его грудь, увешанная всевозможными крестами и звездами, вообще его праздничная внешность подействовали на впечатлительную Алину, то и она, в своем изящном красивом платье, с красивыми обнаженными плечами и руками, с оригинальной диадемой в напудренных волосах, поневоле должна была заставить Орлова оценить свою красивую внешность.

Действительно, Орлов смотрел на нее другими глазами, с другим выражением лица. Он и рад бы продолжать ту же комедию вежливого почтения и хладнокровия, но не мог. Он именно был слишком избалован, слишком прихотлив по привычке и поневоле.

«Рано еще, – думалось ему, – рано начинать игру в любовь. Надо бы обождать!» Но впечатление, произведенное замечательной красавицей, образованной, умной, блестящей, когда она того хотела, изящной в малейшем слове и в малейшем движении, – было слишком сильное.

Орлов был искренно побежден, уже предчувствовал, что не сдержит слова, данного себе еще недавно, – не действовать опрометчиво.

Время уходило. Давно надо было ехать в театр, а ни он, ни она ни единым словом не напоминали о выезде.

Наконец, перебрасываясь шутками в пустой светской болтовне, и принцесса, и Орлов успели каждый, намеком, встревожить сердца друг друга.

Орлов сказал, что до сих пор, доживши почти до сорока лет, он никогда не был увлечен женщиной и думал, что это никогда не случится…

– Думали? – заметила Алина и кокетливо, и отчасти с тревогой. – А теперь – думаете?

Орлов хотел что-то отвечать, начал три фразы, не окончил их и, вставая, выговорил холодно:

– Пора ехать.

Они спустились вниз, молча сели в поданный экипаж и молча проехали несколько улиц. Только в виду освещенного здания театра Алина выговорила вслух, но как бы себе самой, а не собеседнику, сидевшему рядом с ней:

– Да, я была бы совершенно счастлива теперь. Цель всей моей жизни – добиться, завоевать себе право, завещанное мне моей матерью, – почти достигнута. Я уже вижу блестящую будущность. Но в этом блеске есть одно темное пятно. Скажите мне, – быстро оглянулась Алина, – правда ли, что Екатерина накануне переворота, давшего ей престол, обещала свою руку вашему брату?

– Правда, – отвечал Орлов.

– И не сдержала своего слова?

– Нет; мало того, как вы знаете, мы теперь в опале.

– Это ужасно! Это более чем коварно, – воскликнула Алина. – Если б я обещала свою руку человеку, который был бы не только моим помощником, но только простым участником в таком громадном и опасном предприятии, если б даже он был в стороне от всего этого, но если б я обещала ему мое сердце, то никогда не обманула бы его.

– Ах, не говорите так неосторожно, ваше высочество! – воскликнул Орлов. – Я могу не так истолковать ваши слова – ошибиться.

Алина хотела отвечать. Быть может, она заговорила бы настолько искренно и пылко, что сказала бы серьезно все, что накопилось у нее на душе; но в это мгновение экипаж подъехал к зданию и надо было выходить.

Разумеется, в театре, хотя и Орлов и принцесса равно хорошо понимали и говорили по-итальянски, невыразимо скучали. Публика, как дикая, чуть не разиня рты, глазела на них, что было совершенно понятно; но тем не менее теперь это им надоедало.