Битва в пути - Галина Николаева

Она едва выдавила из себя три слова:

— Все правда, Володя.

Он ушел в комнату, и Нина пошла за ним. Тина села на стул в прихожей. Она сидела до тех пор, пока не вышла Нина и не сказала ей:

— Володя сейчас едет ко мне. Он не может видеть тебя. Ты должна уехать.

— Да, я уеду с ночным поездом.

Она еще сама не знала, куда она поедет. Володя и Нина ушли. Она видела в окно затылок Володи, его серую шляпу и серое пальто, которое они вместе покупали, радуясь, что удалось подобрать в тон и что все это так идет Володе.

Она осталась одна. Она не могла ни плакать, ни думать и стала неловко собирать вещи в маленький чемодан. Только самое необходимое, то, что купила сама. Мысли были такими же одеревенелыми, как руки. «Куда я поеду? Не знаю. Не все ли равно? Просто сяду в поезд и поеду. Триста рублей осталось от зарплаты. Что будет дальше? Не все ли равно, что будет дальше?»

Она сложила вещи и стала убирать квартиру. Она хотела оставить ее в безупречном порядке. Сделать это для Володи…

Никогда с такою нежностью не перебирала она Володины вещи. Рубашки с потертыми воротами, носки с заштопанными пятками.

Сейчас вдруг оказалось, что каждый носок и каждая рубашка говорят о любви и радости. Манжетку он разорвал, когда нес Тину через сад на руках, чтоб она не промочила ноги. Пятно на сорочке — это он кормил Тину с ложки вишневым вареньем, когда она пришла с работы усталая и сразу легла. Она ласкала его носки и рубашки, складывала тщательно и любовно. Остаться? Просить прощения? Он простит… Но ведь уже все равно не скроешь, что другой дороже! Чем же станет Володина жизнь? О Дмитрии по-прежнему боялась думать.

В ящике стола попалось письмо о кокиле. Инстинктивно, почти бессознательно она положила его наверх. Она возилась с уборкой весь день, а вечером позвонил телефон.

— Тина! — услышала ока хриплый и тихий голос. От одного звука этого голоса кожа на руках покрылась пупырышками.

— Митя?

— Как ты, Тина?

— Я уезжаю…

— Когда?

— Ночью.

— Я еду к тебе. Выходи к реке. Там, где встречались. Они встретились в знакомой аллее. Ночь была такой.

же дождливой и ветреной, как минувшая. Он обнял ее, и она прильнула к нему.

— Как она, Митя?

— Простужена, сражена, плачет… Но опасности нет. Куда ты едешь?

— Я еще не знаю… Мне все равно.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю… Мне все равно.

— У тебя есть деньги? — У меня есть деньги.

— Возьми еще. Я буду посылать тебе. Не смей отказываться. И без того тяжело. Не смей.

Она не видела в темноте его лица и стала привычным движением пальцев ощупывать его щеки, лоб.

— Митя, ты не клянешь меня?

— За что?

— За жену… за семью… за себя…

— У нее остались дети, дом, остался я. У меня остался дом, дети, завод. У твоего мужа остался дом, институт, друзья. Только ты потеряла все… Едешь неведомо куда, неведомо зачем, без вещей, без крова, без родных, и ты спрашиваешь меня… — Он крепче прижал ее к себе. — Тина… я сейчас… готов поступить так, как ты захочешь. — Я поступаю так, как я хочу.

Дождевые капли стекали по ее шее за воротник, а лицо ее согревалось его дыханием, прерывистыми горячим,

— Тина… Ты… простишь ли ты меня?

— За что? Ты же не обещал, не уговаривал, даже не просил… Я сама шла на это. А мне не семнадцать лет…,

— Все равно мы еще будем вместе. Это временно, Тина… Мы еще увидимся… Мы еще решим.

— Молчи! Еще минуту с тобой. Мне хорошо. Ведь ты рядом… Митя, если б все началось сначала?..

— Я не отказался бы ни от одной минуты… — Милый… Я так счастлива сейчас…

Плечи его вздрогнули. На пальцы, которыми она гладила его щеки, вместе с холодными каплями дождя упали горячие капли.

— Льдинка-холодинка… — с болью и горечью шептал он. — Льдинка-холодинка моя!

— Прощай, Митя… Пора…

— Подожди!

Она отстранилась от него.

— Мы оба счастливы сейчас?

— Да… — твердо ответил он. — Пока я рядом с тобой, я счастлив.

— Ну вот и все… Мне ничего в жизни не надо, кроме этих слов…

Ока была спокойна, а его плечи вздрагивали. Тина вернулась домой. Села в теплую ванну к закрыла глаза. У самого лица с тихим журчанием лилась вода. От тепла или от этого журчания вдруг встало в памяти давно забытое: журчание горкой реки, солнечное тепло и мараленок, глянувший ей в зрачки. Глаза мараленка, спокойные даже в минуту смертельной опасности, все видели, все отражали и ничего не пропускали в глубину, Откуда шло это непроницаемое спокойствие? От неведения? Или от того, что внутри, в нем самом, все так совершенно, что ничем нельзя испортить?

Мараленка можно было убить, уничтожить, но нельзя было лишить этого благородного, ясного и яркого взгляда.

Давно-давно и Тина знала дни такого же спокойствия. Куда он исчез тогда, этот мараленок? Его не было ни в кустах, ни за камнями. Маленький сгусток солнечного света поднялся с земли, взял высоту и исчез…

Если б можно было исчезнуть так же легко и мгновенно…

Тина вышла из ванны и, вытираясь, машинально взглянула в зеркало. Собственная юность поразила ее своей противоестественностью.

Она чувствовала себя тысячелетней, а из зеркала печально и нежно смотрела смуглая, гибкая, цветущая женщина.

От бесполезности этой, еще такой живой и горячей красоты нахлынула горечь. Захотелось швырнуть об землю, растоптать, расточить как попало себя, остаток своей жизни. «Все обман в жизни… И ничего мне не надо… Уничтожить! Бросить кому попало под ноги, под колеса, под поезд. Я же хотела смерти! Зачем, для чего ехать куда-то, думать о чем-то, метаться, мучиться? Под поезд!.. Ведь я не первая».

Ей вспомнилась Анна Каренина. И вдруг стало ясно, что все это уже было.

Женщина, звавшаяся Тиной, ласкавшая Дмитрия и лгавшая мужу, уже умерла, и все уже позади: и неумолимый грохот колес и предсмертный жаркий порыв к жизни, когда все на земле так смертельно мило, и мертвое, ко всему безразличное тело, бесстыдно отданное на поглядение… Все это уже было с нею.

Женская жизнь ее отжита, кончена, раздавлена колесами. Что в ней осталось жить? Что, какая сила несет ее не под колеса поезда, а в поезд, в путь, в новую дальнюю дорогу?

Она не знала, что движет ею, а руки ее складывали з сумочку письмо.

«Струсила? — спросила она себя. И твердо ответила — Нет. Если бы осмысленная смерть — в бою, в научном опыте, ради спасения кого-то, — хоть сейчас. Но так, бессмысленно! Бессмысленная смерть — конец бессмысленной жизни». Жизнь, окружавшая Тину, могла быть сложной, трудной, до предела насыщенной радостями и печалями, ко не могла быть бессмысленной. Каждый час, каждый миг жизни представлялись Тине освещенными высоким смыслом и целью. Можно, ослепнув и запутавшись по слабости и неразумению, упустить из виду и эту цель и этот смысл. Но они не могут исчезнуть! Открой глаза — и они с тобой.

До отъезда было далеко, она решила прилечь и попыталась уснуть, но мысли гнали сон. Она продолжала думать:

«Почему я живу? Анна, теряя любовь, теряла смысл жизни, и смерть для нее наполнялась смыслом. Что оставалось ей? Женщине с проснувшимся умом и сердцем куда применить их и ради чего жить?.. А у меня? Горя на мою долю пало много. Но и счастья много. Счастье близости с лучшими, смелыми… Может быть, и мое гора как-то связано с моим счастьем? Ведь лучшие бойцы всегда под огнем. Мир все еще устроен так, что лучшее часто пробивается с боем… Странно. А может быть, на странно. Сколько тысячелетий под этими звездами, от рабов до рабочих, люди жили в мире звериных законов собственности. И вот народился совсем новый и милый человеческий мир! Еще и сказки такой не написано, чтоб новорожденный богатырь сразу и рос и отбивался от полчищ врагов, зрелых и вооруженных. В битве бывают не только победы, но и труд, и боль, и ошибки. Но не бессмысленность!

И в эти часы, когда смерть только что отступила, Тина испытывала облегчение оттого, что начинается жизнь, очищенная от лжи. Можно отдохнуть от насилия над собой. Так или иначе— кончилась двойственность, отпало притворство, навсегда ушла хибара. А любовь? Освобожденная от наносного, она возвращалась к самой себе, к тем дням, когда Тина и Дмитрий, ни от кого не таясь, плечом к плечу ходили по цеховым пролетам. Одиночество? Одинок тот, кто не любим и не любит. Там, а хибаре, когда они обижали и унижали любовь и друг друга, она была порой дальше от Дмитрия, чем сейчас. Ей хотелось думать, что уезжая от него, она в чем-то приближается к нему. Ей хотелось верить, что там, вда-леке, она все же будет чувствовать его плечо рядом со своим. «Я только хочу этого, чтоб утешиться, или это будет в действительности? — спрашивала она себя и отвечала: — Это действительность! Я никогда не разлюблю и не забуду. Два человека навсегда оставили след — отец и Митя. Оба учили верности цели, страсти к делу. Оба талантливы. Но что такое талант? Способность быть счастливым избранным тобой трудом, и жизнь в нем, и стремление изо всех сил служить им народу. Разве мне это недоступно? Во мне этого меньше, чем в них обоих, но оно есть и во мне».