На службе Отечеству - Александр Алтунин

Павлюк улыбнулся:

- Помнишь Оздютичи? Я тебе, Николай Афанасьевич, не рассказывал? обратился он к Кулябину. - Как комбат Алтунин водил в атаку роту, голову под пули подставлял?

- Нет. Правда, лейтенант Елагин доносил о том, что комбат лично поднял в атаку людей.

Случилось же тогда вот что. Рота старшего лейтенанта Ковалева оказалась в полуокружении. Бойцы залегли под перекрестным ружейно-пулеметным огнем. Взводы несли потери. Отойти назад - не выполнить приказ, да и подставить себя под фашистские пули. Вперед идти, видимо, тоже не хватало духу. Так уж устроен человек: поднялся в атаку - идет, залег нужно немалое мужество, чтобы встать, тем более первому. Смерть на войне почти все время рядом, однако каждому хочется выжить. Вот и стараешься о ней не думать. Хотя где-то подсознательно холодок страха в тебе живет, время от времени дает о себе знать, особенно когда огонь противника головы поднять не дает. Лежишь на земле, знаешь, что встать необходимо, но прижимаешься к ней и чего-то ждешь. Нужен толчок, внутренняя сила, что ли, но где ее в этот момент взять?

Послал в роту парторга лейтенанта Малыгина. Не успел он скрыться звонок. Интересуется продвижением начальник штаба майор Модин. Только доложил ситуацию, слышу в трубке голос командира дивизии: "И долго думаешь, капитан, еще лежать? Самому, что ли, твоих людей в атаку поднимать?" "Нет уж, лучше это сделаю я, товарищ полковник, - говорю ему в ответ. - Вам дивизией управлять нужно". "То-то, уразумел, значит. Пойми, садовая голова, от тебя зависит исход боя за Оздютичи".

Слышно было, как на противоположном конце хлопнулась на рычаг телефонная трубка. Такая досада взяла, что нет сил сдержаться. Схватил автомат.

- Куда, Александр Терентьевич? - только и успел воскликнуть капитан Охрименко.

- "Куда", "куда", закудакал! К Ковалеву иду. Передай минометчикам, чтобы прикрыли, да пулеметные взводы выброси на фланги роты. Будем прорывать.

Выбежал с НП - и прямиком в роту. Где в полный рост, где пригнувшись, а где и по-пластунски, минут через тридцать был на месте. И сразу почувствовал, насколько плотен огонь немецких пулеметов.

- Это еще ничего, - "утешил" Ковалев. - Молчат автоматчики. А то тут и голову нельзя поднять.

- Где лейтенант Малыгин?

- Коммунистов собрал, - отвечает командир роты и показывает вправо: Вон в той воронке из-под авиабомбы инструктирует. Сейчас пойдем в атаку.

- Теперь уж я поведу людей, раньше нужно было. Ковалев опустил глаза, тяжело выдохнул:

- Пробовал, не получилось. Огоньком бы артиллерийским сыпануть!

- Где ты его возьмешь? Две сорокапятки у тебя, третью - утром разбило. Полковая батарея далеко. Но минометчики помогут, а с флангов ударят пулеметы. Они сейчас будут на месте. Передай людям: по сигналу зеленой ракеты откроют огонь минометчики и пулеметчики, красная ракета - в атаку!

Не помню уже всех деталей боя, но хорошо отложилось в памяти, что после клича "В атаку - вперед!" встали все дружно. Встали и побежали. Бежали, падали и вновь бежали. Я за что-то зацепился штаниной, треска материи не слышал. Рота взяла траншею, и противник откатился в заросшую кустарником и высокой травой лощину. Разгоряченные боем, мы наблюдали за тем, как бойцы вылавливают попрятавшихся по окопам и щелям гитлеровцев.

- Ничего не скажешь, хорош, - услышал сзади голос Павлюка. - Кто тебе приказывал самому вести людей в атаку, позволительно спросить? Ты командир батальона, организатор боя...

Минут пять Валентин Евстафьевич отчитывал меня, в конце концов предупредил:

- На первый раз прощаю, но, если впредь что-либо подобное повторится, пеняй на себя. Мне нужен не труп, а живой комбат. Понял?

- Так точно, понял.

- То-то же!

И вот теперь командир полка напомнил об этом случае и с юмором обрисовал Николаю Афанасьевичу мой неприглядный вид в те минуты, вспомнив и дыру на брюках и прибавив кое-что для колорита от себя.

- Урок-то пошел впрок? - спросил меня Кулябин.

- Как же, товарищ майор, пошел.

- Тогда, Валентин Евстафьевич, можно, пожалуй, довести до капитана Алтунина цель нашего прибытия.

- Конечно можно. - Майор Павлюк расстегнул полевую сумку, вытащил из нее опечатанный конверт, протянул его мне: - Вот предварительное боевое распоряжение на форсирование и занятие плацдарма. Ознакомься с ним. Остальное решим на месте.

Пока я изучал документ, майор Кулябин разговаривал с подошедшим лейтенантом Елагиным. Николай Афанасьевич интересовался мероприятиями с личным составом по обеспечению выполнения боевой задачи, передал замполиту аккуратно свернутую пачку свежих газет:

- Кстати, вы получили листовки с описаниями подвигов. Героев Советского Союза сержанта Чегладзе и рядового Талалушкина? Политотдел дивизии приурочил их выпуск к форсированию Вислы. Чегладзе-то из нашего полка.

- Знаю, товарищ майор, что из нашего. Вчера на политинформации о нем вспоминал. Но почта пока не пришла к нам.

- Странно, - пожал плечами заместитель командира полка по политической части. - Ну хорошо. Я тут с собой прихватил два десятка листовок. Раздадите агитаторам. - Кулябин протянул Ивану Ивановичу еще небольшой сверток.

- Ознакомился с предварительным боевым распоряжением, Алтунин? спросил командир полка.

- Да, ознакомился.

- Ваш замысел утверждаю. Придаю батальону артиллерийский дивизион, истребительно-противотанковые батареи, саперный взвод. Они на подходе. Думаю, что к вечеру будут здесь. Так что артиллерией будешь обеспечен.

Майор Павлюк закурил, подождал, когда закончат разговор Кулябин с Елагиным, предложил:

- Ну что, выдвинемся на берег Вислы? Посмотрим, так сказать, своими глазами, что и как?

Нетерпение командира полка мне было понятно. Валентин Евстафьевич стремился до всего доходить сам. А в данной ситуации тем более: перед нами стояла труднейшая задача. И нельзя было допустить срыва.

- Я готов.

- Вот и хорошо. Идем. - Павлюк обернулся к Кулябину: - Николай Афанасьевич, мы с Алтуниным на берег Вислы.

- Хорошо, будьте осторожны. Автоматчиков с собой захватите.

Вышли небольшой группой: я, командир полка и три автоматчика. Вначале шли в рост, затем пригнувшись. Последние сотни метров двигались узкой неглубокой промоиной и мелким кустарником. Не доходя метров ста пятидесяти до реки, осторожно выбрались на гребень дамбы, и нам открылась удивительная панорама.

Омывая сочную береговую зелень, спокойно и величаво текла Висла. Искрилась, переливалась в солнечных лучах вода; темная на глубине, ближе к берегам она голубела, приобретала бирюзовый оттенок. Кустарник, которым густо зарос противоположный берег, смыкался с поймой. Дальше лежала старица с поросшими камышом берегами. Затем опять луг, заканчивающийся стеной круто уходящего вверх обрыва. Поверх него тянулось вглубь желтое хлебное поле. Хлеб большей частью был уже сжат, связан в снопы и выложен, но не в длинные, один к одному, как у нас в России, а в короткие кресты. Они казались крышами маленьких избушек на курьих ножках из детских сказок. К полю примыкали аккуратные домики Лесных Халуп с островерхой киркой посередине. За ними, через небольшое поле, краснели утопающие в садах черепичные крыши колонии Цишицы. Правее ее, вдоль витиеватых расчленений дорог, в позолоте солнечных лучей, вырисовывались дворы Гурно. Далеко, на самом горизонте, дрожали в горячем воздухе, расплывались очертания покрытых лесом холмов. Слева, выше по течению, за Вислой виднелась деревня Доротка.