Галактический консул - Евгений Филенко

…Умотанные в серое тряпье, размалеванные мумии с застывшими выпученными глазами сидели кружком вокруг большого, насыщенно-синего «светильника». И этот «светильник» с его призрачным трепетанием выглядел более живым, нежели люди. Могло статься, что они и вправду были мертвы, невесть как избегнув тления в сыром и жарком воздухе пещер. Во всяком случае, ни один из них не повернул головы — ни на звук шагов, ни на робкий оклик. Но если они все же были живы и лишь погружены в глубочайшую медитацию, куда же стремились их мысли?..

…Когда он в очередной раз упал и долго лежал, не имея сил выпрямиться, ему наконец стало ясно, что это за гул. Он с самого начала избрал направление на вулканическую цепь терминатора. И теперь слышал его голос. Это было невозможно: он не мог настолько приблизиться к терминатору. Как бы там ни было, что бы ему там ни казалось, он тащился по этой проклятой сумасшедшей планете не более местных суток, вместе с ней постепенно сходя с ума. Потому что, как и тысячу шагов назад, как и в предыдущие сто лет, тянулся нескончаемый Пепельный полдень…

…Раньше это просто не приходило ему в голову. Совершенно невозможная догадка, которая, впрочем, ни черта не меняет и не объясняет. Мерцальников не обязательно должно быть МНОГО. Он мог быть один. Последний в этом мире. Коротающий свой невообразимый век в унылых скитаниях из зала в зал этой колоссальной планеты-машины. Давно плюнувший на все, что творят предоставленные самим себе Малые и прочие Стражи. Погруженный в сладостные воспоминания о мире, которого уже не вернуть. И от вселенской тоски развлекающийся исполнением самых идиотских прихотей этих суетливых, нечистых на тело и мысли зверушек. Да еще, пожалуй, коллекционирующий их биоэнергетические схемы, которые в наивные старые времена на чрезвычайно удаленной отсюда планете Земля принято было называть «душами». Последний дьявол мироздания, которому не нужен договор, скрепленный кровью грешника. Все души, без изъятий — что грешника, что праведника, — неизбежно достанутся ему. Поэтому нет для несчастных Аафемт рая в небесах, а есть один лишь ад под ногами, который они и объявили своим раем… Мерцальник плыл посередине узкого туннеля, будто флаг, лишенный древка. Он был один. По размерам и форме он в точности совпадал со всеми виденными прежде. И сама собой напрашивалась мысль, что это был тот же самый Мерцальник, которого они с Биссонетом встретили в машинном зале, и который в полной сообразности с дьявольской своей натурой искушал его в полутемном склепе. Чтобы разминуться, пришлось всем телом вжаться в холодную стену туннеля, и Мерцальник проследовал мимо по своим непонятным делам. По направлению к странной безмолвной компании Видящих Внутрь, оставшейся в одном из десятков пройденных залов лабиринта. Лишь обдало волной теплого воздуха, да пахнуло озоном, да миллионом иголочек пронизало кожу до самых костей…

…Он все же поднялся и брел между раскоряченных кактусов, уставясь прямо перед собой полуслепыми, забитыми пылью, высушенными горячим ветром глазами. И требовалось непременное усилие, чтобы заставить напрочь отключившийся от внешних раздражителей мозг оценивать увиденное и услышанное. И с каждым шагом усилие все большее, а ресурс организма и без того был исчерпан почти до самого донышка. Когда он осознал, что вулканическая гряда восстала уже на полнеба, а остальные полнеба залиты огнем и завешены пеплом, то сей же час понял, что это отнюдь не он, развивая сверхъестественную скорость, одолел десятки и сотни километров за неполные сутки. Дело заключалось не в нем, измотанном, полубезумном, полумертвом ободранце. Магомет из него получился бы хоть куда. Любая уважающая себя гора сочла бы за честь двинуться ему навстречу. Вот и терминатор поистине с планетарным великодушием нес пламенные свои сокровища ему навстречу… Он смотрел на разгоравшееся пожарище, не испытывая даже тени прежних страхов. Он больше не боялся открытого огня. С той поры, как пережил созданное Мерцальником наваждение…

…За эти дни, более сходные с годами, он испытал и пережил столько, что окончательно утратил способность бояться чего-либо. И сторожкая фигура Серебряного Змея в полном убранстве и в боевой позе с сомкнутыми кулаками в самом центре просторного амфитеатра не пробудила в нем ничего, кроме тупого любопытства. Он даже набрался наглости и крикнул что-то непочтительно дерзкое. Вернее, подумал, что крикнул, потому что из пересохшей глотки вырвалось какое-то пошлое шуршание. Серебряный Змей и ухом не повел. Казалось, на обитателей лабиринта обрушилась таинственная слепота: они видели все и вся, кроме него. И тогда Кратов не поленился, сполз по концентрическим уступам амфитеатра до самого низу, встал прямо перед кулаками Серебряного Змея, заглянул ему в лицо. Но лица не было: под глубоко надвинутым капюшоном скрывался череп, обтянутый высохшей коричневой кожей, в глазницы которого вправлены были каплевидно ограненные самоцветы. Несмотря на всю страховидность ситуации, Кратов рассмеялся. И тут же смолк: ему померещилось, что его смех переполнил собой переходы и закоулки подземелья, грозя взорвать их изнутри. На самом деле единственным местом, где смех прозвучал в полную силу, был его собственный мозг…

…Ковылять на подламывающихся ногах дальше в это пекло было бессмысленно. Можно было лечь и спокойно дождаться его прихода. И он лег. Сухая кора земли едва заметно подрагивала под ним, чутко откликаясь на удаленный рев терминатора. Он лежал, раскинув измученные ноги, поудобнее умостив щеку на ладонь, и привыкал быть мертвым. Ясно было, что он умер в тот момент, когда молчаливые напыщенные жрецы призвали его в ристалище. Это читалось в глазах тех, кто оставался, когда он уходил. Друзья знали: он не вернется. То есть он мог сколько угодно хорохориться, клясться и божиться в своей необыкновенной удачливости, но на сей раз он уходил навсегда. «Мы будем ждать на прежнем месте, — сказал Дилайт. — Потому что неизвестно, где вы очутитесь после того, как все кончится». Все кончилось, и он в самом деле не знал, где очутился. Совершенно произвольно избрав направление на терминатор, он запросто мог пройти мимо корабля. Он мог подняться на поверхность гораздо ближе к терминатору, нежели корабль. Потому что в его скитаниях в лабиринте исчезло не только время, но и пространство. Слова командора были попыткой последнего утешения. Умирать легче, когда знаешь, что о тебе вспоминают. Но вряд ли кто-то серьезно полагал, будто он и впрямь выкарабкается. Никто не ждал его. И корабль наверняка улетел. Потому что терминатор действительно смещался, и перед ним катилась волна пламени. Это было ясно по нараставшему гулу. По усиливавшимся подземным толчкам. Словно чудовищный птенец долбил клювом толстенную скорлупу, торопясь родиться. Очищение…