О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского - Ольга Александровна Седакова

что поэзия была бы Ко и нор’ом, не пучься она от изобильного множества стишков; стишками занимаются стада, табуны». – Борис Пастернак. Об искусстве. М., 1990. С. 308.

255

«Я бы никогда не мог сказать: „побольше поэтов хороших и разных“, потому что многочисленность занимающихся искусством есть как раз отрицательная и бедственная предпосылка для того, чтобы кто-то один неизвестно кто, наиболее совестливый и стыдливый, искупал их множество своей единственностью и общедоступность их легких наслаждений – каторжной плодотворностью своего страдания». Письмо Вяч. Иванову. – Указ. соч. С. 350. «Литературный процесс», его школы и направления, «столетия посредственности и банальности» «лишь для того и существуют, чтобы гению… как можно больше усложнить и затруднить миссию возмещения». Письмо Ренате Швейцер. – Указ. соч. С. 357.

256

Arsenij Tarkovskij. Poesie e racconti. A cura di Paola Pedicone. Ed. Tracce, Pescara, 1991.

257

Букв: «Да имеешь тело» (лат.). Право личной неприкосновенности гражданина, установленное «Великой Хартией» (Magna Charta), подписанной Иоанном Безземельным в 1215 году.

258

Здесь я вновь вспомню Пастернака – вообще говоря, поэта, по письму совсем не близкого Тарковскому. Но, как на «старшем» в этой традиции, о которой мы говорили, на Пастернаке лежал долг высказывать и обдумывать то, о чем Тарковский за пределами стихотворства молчал. Размышляя о поразительности таланта, который он прежде всего, как мы уже слышали, соединял с совестью, стыдливостью и плодотворным страданьем – и этим противопоставлял гения «процессу», Пастернак говорит и об этом его качестве: чести. «Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования». Письмо К. Кулиеву. – Пастернак. Указ. соч. С. 336.

259

Удачная находка Е. Евтушенко: «У барака учился я больше, чем у Пастернака,…и стихи мои в стиле баракко». Диалектику учили не по Гегелю, поэзию – не по Пастернаку. Чем не переставали гордиться.

260

Первая книга А. Тарковского должна была выйти в 1946 году. Но после «внутренней рецензии», в которой говорилось: «Поэт огромного таланта, Тарковский принадлежит к Черному пантеону русской поэзии, к которому принадлежат также Ахматова, Гумилев, Мандельштам и эмигрант Ходасевич, и потому, чем талантливее эти стихи, тем они вреднее и опаснее», набор был рассыпан. – Цит. по Arsenij Aleksandrovich Tarkovskij. Poesie scelte. Introduzione e traduzione di Donata De Bartolomeo. Edizioni Scettro del Re, Roma, 1992, p. 11.

261

Еще более широкое хождение стихи Тарковского получили после фильма «Сталкер». Мне случалось видеть перепечатки под названием «Стихи из фильма „Сталкер“» без имени автора.

262

Песня навеселе, шальная песенка (франц.).

263

Имеются в виду стихи Мандельштама:

О, как же я хочу,

Нечуемый никем,

Лететь вослед лучу,

Где нет меня совсем.

264

См. «Дар свободы». Опубликовано во французском переводе. Pouchkine, Revue Europe consacrée à Pouchkine. Revue littéraire Mensuelle. Numéro 842–843, de Juin – Juillet 1999, p. 119–121.

265

Переработанный вариант статьи, опубликованный по-французски как предисловие к книге Catherine Brémeau. La voix surgie des glaces. Préface d’Olga Sedakova. L’Harmattan, Paris, 2010. Другая моя работа, посвященная Барковой: «Свидетели XX века. Анна Баркова» – Ольга Седакова. В 4 т. Том III. Poetica. М., 2010. С. 444–454.

266

Кто сгубил жизнелюба Осю,

А меня на земле оставил?

267

Так я, москвичка и со студенческих лет читательница самиздата, впервые услышала имя Анны Барковой в Лондоне – и стихи ее впервые прочла в английском переводе Катрионы Келли (Catrione Kelly). Из книги ее французской исследовательницы Катрин Бремо я узнала, что Баркову отпевали в том храме, прихожанкой которого я была много лет!

268

Анна Баркова… Вечно не та. Составление: Л. Н. Таганов, О. К. Переверзев. Послесловие: Л. Н. Таганов. Фонд Сергея Дубова. М., 2002.

269

В совсем поздних, саркастических стихах, говорящих уже о другой эпохе, когда огненные демоны бунта покинули страну и над «жертвами времени» воцарился другой злой дух, серый дух выживания любой ценой, Баркова находит имя, которым освящается предательство:

И надо отрекаться, надо

Во имя лишних дней, минут.

Во имя стад мы входим в стадо,

Целуем на коленях кнут.

270

«Переносное» и «буквальное» – не совсем точные определения. Поэтический язык Блока тоже не «переносен», а в своем роде «буквален». Но то, к чему он относится буквально, – это другой ярус существования, другой тип опыта («Он опыт из лепета лепит»). В этом ярусе и блоковские «дети», и «страшные годы» – не метафора, а реальность. Над тем, чтобы воспринимать это как метафору, поработала жестокая и тупая сила, шок пропажи смысла перед лицом реализованного кошмара. Такой шок оставляет человека с эстетическим цинизмом. Все, что нельзя пощупать, «метафорой» сочтет прибитый униженный человек-изгой: «барские затеи! Нам бы ваши заботы!»

Интересно, как Баркова пересказывает Мандельштама, вся поэзия которого держится «лишь на внутренней тяге», на этом упраздненном в аду лагерей ином опыте смысла.

Вот вариация Барковой:

«Мне б немного тепла овечьего,

Серной спичкой могу согреться».

Он смотрел на звездную россыпь,

В нищете свою жизнь прославил.

Кто сгубил жизнелюба Осю,

А меня на земле оставил?

А вот оригинал. О. Мандельштам «Кому зима – арак и пунш голубоглазый»:

Немного теплого куриного помета

И бестолкового овечьего тепла;

Я все отдам за жизнь – мне так нужна забота, —

И спичка серная меня б согреть могла.

Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка, (нищета. – О. С.)

И верещанье звезд щекочет слабый слух,

Но желтизну травы и теплоту суглинка

Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух (жизнелюб. – О. С.).

Жирным шрифтом мы выделили точные совпадения, курсивом – перифразы. Что исчезло в этом пересказе? Полет не своего смысла, речь не о себе. Слова Мандельштама значат, а не передают