О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского - Ольга Александровна Седакова

насильника. Насилие не способно даже осквернить жизни, поскольку никакого внутреннего касательства к ней фатально не имеет. Мир позднего Пастернака – мир победившего Воскресения.

207

«Люди и положения». – Пастернак Б. Указ. соч. С. 422.

208

Поэтическое искусство (лат.).

209

Современный комментатор сообщает: «Мательда – герменевтическая или, шире, экзегетическая Мудрость, Разум, богословски подготовленный к объяснению Писания и к аллегорической и мистической интерпретации яих поэтов». «Древние поэты», упомянутые здесь, – прежде всего Вергилий (Четвертая эклога) и Овидий («Метаморфозы», I). – Mattalia D. Dante Alighieri: la Divina Commedia. II. Rizzoli, Milano, 1960, р. 514.

210

«…И лучшие произведения мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рождении». Охранная грамота. – Указ. соч. С. 229.

211

«Дар детства» не следует путать с инфантилизмом, который практикует авангард: нет вещи более далекой от инфантилизма (от дозволенной себе бездумности), чем глубокая серьезность раннего детства, чем его любовь к мудрости.

212

Ахматовское посвящение Пастернаку («Поэт», 1936) исключает сколько-нибудь легкомысленное понимание дара «вечного детства»: он поставлен в ряд с «щедростью светил» – образом, перекликающимся с пастернаковской темой божественной и человеческой щедрости:

Как будто вышел человек,

И вынес, и открыл ковчег,

И все до нитки роздал.

(«На Страстной»)

213

Эти черты повествователя довоенной прозы остроумно анализирует Р. Якобсон (Проза поэта Пастернака: заметки на полях. – Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. С. 335).

214

Общая композиция стихотворного цикла романа еще требует изучения: замысел целого, несомненно, символичен (в пастернаковском смысле) и не исчерпывается отдельными вершинными стихотворениями или строками.

215

И что в свое время позволило опубликовать эти стихи в советской периодике под маскирующим общим названием «Картины старых мастеров».

216

Как ни удивительно, эта – доктринальная – сторона пастернаковского сочинения изучалась мало. Кроме давнего исследования тюбингенского филолога и богослова Лудольфа Мюллера (оставшегося, по словам автора, изолированным в пастернаковской критике), мне известны только работы А. И. Шмаиной-Великановой («Богословие Пастернака»), по большей части неопубликованные. Л. Мюллер видит в пастернаковском богословии разновидность протестантизма; А. Шмаина-Великанова, напротив, настаивает на православном характере пастернаковской мысли и находит ее корни в раннем святоотеческом богословии.

217

Ср., например, зеркальный сюжет – «оживление» зимней рябины в эпизоде побега героя от партизан. Жажда доктора «несвоевременна», как евангельская (реплика часового: «Вот она, дурь барская, зимой по ягоду. Три года колотим, колотим, не выколотишь. Никакой сознательности»). Но, в отличие от «обидной и недаровитой» смоковницы, рябина отзывается на жажду героя – и освобождает его: «Словно сознательным ответным движением рябина осыпала его снегом…».

Но, вообще говоря, связь должна быть глубже таких простых перекличек: некоторые сюжетные положения и действия героев, «не-реалистичные» с точки зрения бытовой психологии, могут быть обоснованы вмешательством чуда – смертельного, «когда мы в разброде».

218

Ср. хотя бы первые строки «Чуда» и рильковского «Der Ölbaumgarten»: «Er ging hinauf unter dem grauen Laub» и «Он шел из Вифании в Иерусалим». В таких, входящих в «Neue Gedichte» вещах, как «Auferweekung des Lazarus», «Kreuzigung», «Der Auferstandene», «Pietà, Sankt Georg», «Die ägiptische Maria» и др., можно обнаружить источник пастернаковского обращения со Св. Писанием, очень неожиданного на фоне русской традиции «духовной поэзии». Неожиданна сама эпичность его переложений (там, где предшественники склонялись к пафосу оды); удивляет «простой слог» этих стихов, подчеркнутые русизмы словаря (на фоне традиционного тяготения к церковно-славянскому пласту); непривычно близкое, психологизированное изображение Спасителя и других участников событий… Но все это хорошо знакомо читателю Рильке. Можно добавить сюда и повествовательную перспективу – с точки зрения непосредственного свидетеля событий (рильковскими словами, «wie an einem Anfang und von nah», «как при начале и вблизи»), которые при этом даны в своем финализме, в уже открытом будущем (ср. финалы «Магдалины», «Гефсиманского сада»). Вообще, переклички отдельных образов Рильке и позднего Пастернака заслуживают особого исследования. Пока же нам важны элементы версификации: предпочтительные метры библейских и житийных стихов «Новых стихотворений» – пятистопный хорей (11 стихотворений) и пятистопный ямб (9 стихотворений). В строфике Рильке часто прибегает к несложным вариациям четырехстишного куплета – наращению смежно рифмующих строк, дающему эффект ретардации (ср. четвертую строфу «Чуда»).

219

М. Л. Гаспаров. Семантика метра у раннего Пастернака. – Вестник АН СССР, серия литературы и языка. Т. 47, № 2. 1988. С. 142–149.

220

В пустыне дикой человека Господь узрел и усыпил, Когда же протекли три века, Он человека пробудил. – А. С. Пушкин. Собр. соч. в 10 т. М.: Наука, 1963. Изд. 3. Т. II, С. 389.

221

Связь «Песни араба» с пушкинским «Подражанием» и «Тремя пальмами» М. Ю. Лермонтова отметил Н. В. Измайлов. – Жуковский В. А. Стихотворения. М.: Советский писатель, 1956. С. 777.

222

Тема оживления вообще – один из инвариантов пушкинского мира: см. мою работу: «„Медный всадник“: композиция конфликта» в настоящем издании.

Особенно «чудесным» (сверхъестественным) выглядит у Пушкина оживление ослицы, описанное в образах библейского видения (Иез 37, 1–14, предпасхальное чтение в Великую Субботу): «и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху…». Вывод этого грандиозного видения – тот же, что у Пушкина, – уверение: «И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших».

223

См. Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. М.: Наука, 1984. С. 291–292.

224

В ранней редакции стихотворения еще откровеннее:

Забыв про болезнь, про земные труды…

Горит устремленное к миру иному.

225

Исчез исходный участник событий – конь Жуковского (ослица Пушкина, верблюды Лермонтова). Путник Пастернака пеший. Но, возможно, не будет примышлением вспомнить, что весь эпизод происходит непосредственно после Входа в Иерусалим, где жеребенку (Мк 11, 2; Лк 19, 30) или молодому ослу и жеребенку (Мф 21, 2–7) – и