«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Итак, я — промышленник и коммерсант. Положение, как известно, обязывает. Для того чтобы администрация отеля знала, что у неё живёт человек благонамеренный, я сейчас же по приезде заказал через контору, чтобы мне по утрам доставляли «Матен» и «Пти Паризьен». У себя в комнате я не держал ни одной коммунистической и даже социалистической газеты, а монархическую «Аксион Франсез» оставлял на виду в своей комнате. Для того чтобы моя благонамеренность и моя любовь к французскому отечеству была вне всякого сомнения, я купил несколько антибольшевистских брошюр, заручился парочкою французских немцеедов, положил на стол коллективный труд Рафаловича и другие на французском языке «О русском государственном долге», раздобыл прейскуранты автомобильных фирм, подчеркнул некоторые цены красным карандашом и привёл таким образом в необходимый порядок комнату, — так что всякая отельная крыса, сунувшая свой нос в мой номер, должна была заключить, что здесь живёт истинный добрый патриот.

Затем я занялся организациею квартиры, где я мог бы спокойно проводить вне отеля время, читать необходимую мне литературу и вообще заниматься. Такая квартира находилась около площади Италии, и туда я отправлялся регулярно по утрам. Это была квартира адвоката, к которому я являлся в качестве помощника. Когда нужно было организовать особо конспиративное свидание, адвокат сам брался за это дело, а обычно в моём распоряжении был товарищ, который связывал меня со всем коммунистическим и синдикальным миром»[208].

Часть II

Глава 8

Плеве и его сотрудники

В 1903 году в Кишинёве начался известный процесс о погроме[209]. Обвинялись типичные уличные хулиганы. Защитником выступал известный Шмаков. Гражданские истцы были представлены целым созвездием тогдашней адвокатуры. Во главе их Карабчевский, впоследствии правее правого, Соколов, автор приказа № 1 (о неотдании чести солдатами офицерам и пр.), Зарудный, впоследствии министр юстиции при Керенском, Переверзев, Грузенберг, Винавер и др. Председательствовал сенатор Давыдов.

Центр тяжести дела лежал не в погромщиках, а в общем положении евреев в России. Атмосфера создавалась тяжёлая, стороны еле-еле сдерживали, прорывались, останавливаемые председателем. Под конец гражданские истцы ушли, передав всё дело частному поверенному.

Между прочим, Карабчевский считал неприемлемым для правосудия присутствие в зале суда начальника охранного отделения. По этому поводу даже были дебаты, ничем не закончившиеся. Тогда же в охранное отделение были доставлены анонимные угрозы, полученные как гражданскими истцами, так и Шмаковым. Обе стороны просили охраны безопасности их личности.

Кишинёвский процесс был известен всему миру. Но в литературе того времени не имеется и десятой доли действительности.

Всё преувеличено и неправильно освещено.

После кишинёвского погрома вся местная администрация была заменена новыми лицами.

Вопреки различным сообщениям, якобы ушедшие получили высшие назначения, следует констатировать, что это неправда. Губернатор, фон Раабен, был причислен к Министерству внутренних дел в качестве заштатного чиновника с окладом 2800 руб. вместо 12.000 в год, которые он получал по своей прежней должности. Полицеймейстер Ханжонков, как казак, зачислен был по своему войску на оклад 22 руб. в месяц, и, наконец, начальник охранного отделения ротмистр барон Левендаль был отчислен от Корпуса жандармов и уволен в запас. Впоследствии, по окончании процесса по Кишинёвскому делу, новый губернатор князь С.Д. Урусов принял Левендаля на службу на небольшую должность по уездной полиции. Кроме того, за попустительство и бездействие власти начальник кавалерийской дивизии генерал Бекман был отставлен от кандидатуры на Корпус.

По обсуждении создавшегося положения министр внутренних дел В.К. Плеве представил к назначению бессарабским губернатором вышеупомянутого кн. Урусова, впоследствии подписавшего Выборгское воззвание[210], в качестве члена 2-й Государственной думы, а при Временном правительстве товарища министра внутренних дел. Полицеймейстером был назначен рижский полицеймейстер Рейхарт, а начальником охранного отделения — ротмистр П.П. Заварзин (автор этих строк).

В С.-Петербурге после назначения я представлялся Плеве, который дал ряд указаний, смысл каковых сводился к следующему:

— Закон о государственных преступлениях, проведённый в новом Уголовном уложении стремится сконцентрировать работу розыскных органов и судебных властей на более серьёзных государственных преступлениях и сообществах. «Административная переписка», по существу, должна быть строго обоснованной, так как один недовольный и обиженный создаёт десять враждебно относящихся к правительству. Всякая незаконность и бездействие власти — показатель слабости правительственных агентов и их дискредитирует. События в Кишинёве, как совершенно недопустимые, осложнили положение. Губернатор и Вы должны работать согласно и, защищая свои права, ограждать безопасность населения.

Несколько сухой, но ясный в своих выражениях и мыслях, Плеве производил впечатление человека волевого, благородного и фанатика своего долга. Импонировала и его представительная наружность — высокого роста пожилой мужчина с седыми волосами и усами, бритый, с энергичными чертами лица и проницательными, устремлёнными на собеседника глазами. Сознавая, что рано или поздно он будет сражён пулей или бомбой революционера, Плеве относился ко всякого рода охранам определённо скептически, и действительно в 1904 году он был убит бомбой, брошенной в него Сазоновым.

Приблизительно за год до этой катастрофы Плеве ездил на панихиду по убитом социалистом-революционером Балмашевым своём предшественнике, Сипягине, в Александро-Невскую лавру.

Нормально он должен был проезжать мимо «Северной гостиницы», по Знаменской плошади, против Николаевского вокзала. Социалисты-революционеры это учли, и террорист Покотилов со своим товарищем заблаговременно поселились в этой гостинице. Однако накануне Покотилов, приготовляя ударное приспособление к снаряду, допустил какую-то неосторожность, снаряд взорвался и оказался такой силы, что убил и самого Покотилова и превратил в руины занятую им комнату; даже балки были обращены в щепки. Труп Покотилова был обезображен до неузнаваемости и обуглен, а в стиснутых его зубах находилась монета копейка, которая должна была служить грузиком в ударнике.

Вся работа социалистов-революционеров в этом деле была настолько конспиративна, что у местного охранного отделения не только не было сведений о готовящемся террористическом акте, но и личность Покотилова была установлена лишь впоследствии по пуговицам одежды и аптечному рецепту.