ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Именно такое впечатление хотели создать у Уоллеса руководители “Дальстроя”. Согласно отчету, который Никишов послал Берии после визита, Уоллес и его спутники хотели увидеть лагерь заключенных, но “в этом вопросе они были разочарованы”. Никишов заверил начальство, что Уоллес не видел “не только лагерь, но даже и отдельных заключенных”. Ему показывали одних вольнонаемных, многие из которых, возможно, были даже не рабочими, а комсомольцами, надевшими одежду и сапоги золотодобытчиков специально ради визита Уоллеса и проинструктированными о том, как отвечать на вопросы. “С некоторыми из них я говорил, – пишет Уоллес. – Они горели желанием скорейшей победы в войне”[1588].

Потом Уоллес, сам того не зная, все-таки увидел настоящих заключенных. Это были певцы и музыканты, немалую часть которых составляли арестованные московские и ленинградские артисты. В магаданском театре американский гость слушал концерт. Ему сказали, что это местный “самодеятельный красноармейский хор”, и он поразился тому, что любители смогли достичь таких художественных высот. Между тем всех артистов предупредили, что “любое слово или знак о том, что мы заключенные, будет рассматриваться как акт измены”[1589].

Увидел Уоллес, опять-таки ничего не подозревая, и произведения изобразительного искусства, созданные заключенными. Никишов показал ему выставку, где демонстрировалась, в частности, художественная вышивка.

Уоллесу объяснили, что представленные работы создали “местные женщины, которые суровой зимой регулярно собирались и осваивали искусство шитья”. На самом деле работы, конечно, были вышиты заключенными специально к приезду Уоллеса. Вице-президент в восхищении остановился перед одной из них, и тогда Никишов снял картину со стены и подал гостю. Гридасова, жена Никишова, внушавшая в лагерях большой страх, “сказала, что это ее вещи и что она может их подарить”. Позднее заключенная вышивальщица Вера Устиева узнала, что ее картина была одной из двух, подаренных вице-президенту на память о визите. “А через некоторое время наша начальница получила письмо от жены вице-президента, в котором та писала, что благодарит за подарок и что картины украшают их холл”, – вспоминала Вера Устиева[1590]. О подарках пишет в мемуарах и сам Уоллес: “Эти две картины теперь передают посетителям моего вашингтонского дома богатые впечатления от красоты русского сельского пейзажа”[1591].

Визит Уоллеса приблизительно совпал по времени с прибытием на Колыму “американских подарков”. По программе лендлиза, предусматривавшей отправку союзникам США оружия и военного снаряжения, в СССР поступали, в частности, американские тракторы, грузовики, паровые экскаваторы и инструменты. Использование всего этого на Колыме противоречило условиям лендлиза и не отвечало целям американского правительства. Но для заключенных это был глоток воздуха из внешнего мира. Детали машин присылали завернутыми в старые газеты, и из них Томас Сговио узнал о войне в Тихом океане. До той поры он, как и большинство заключенных, думал, что вооруженную борьбу ведет только Советский Союз, а Америка лишь помогает поставками[1592]. Уоллес заметил, что колымские золотодобытчики (или переодетые комсомольцы) обуты в американские сапоги, тоже полученные по лендлизу. Он задал об этом вопрос (переданное по лендлизу не предназначалось для использования на золотых приисках), и его поспешили заверить, что сапоги куплены за деньги[1593].

Львиная доля отправленной из США одежды досталась лагерным начальникам и их женам, хотя какая-то ее часть пригодилась для лагерных театральных постановок. Изредка заключенным доводилось попробовать американскую свиную тушенку. Они ели ее с наслаждением; многие раньше в глаза не видели мясных консервов. Из пустых банок делали кружки для питья, масляные лампы, котелки, сковородки, дымовые трубы и даже пуговицы, не думая о том, какое изумление могла бы вызвать такая изобретательность в стране, откуда банки прибыли[1594].

Перед отъездом Уоллеса Никишов дал в его честь пышный банкет. Подавались изысканные блюда, отдельные ингредиенты которых были взяты из зэковских пайков. Провозглашались тосты за Рузвельта, Черчилля и Сталина. Уоллес произнес речь, в которой прозвучали следующие примечательные слова: “И русские, и американцы, двигаясь разными путями, нащупывают способ организации жизни, который даст возможность рядовому человеку в любой стране мира извлекать максимум пользы из современной технологии. В наших целях и намерениях нет ничего несовместимого. Те, кто делает подобные заявления, вольно или невольно способствуют разжиганию войны – а это, по моему убеждению, преступно”[1595].

Глава 21

Амнистия и после амнистии

Сегодня я с приветливой улыбкой говорю лагерю: “Прощай”,Говорю: “Прощай” колючей проволоке,которая год держала меня в неволе…Неужели здесь ничего от меня не останется,Неужели ничто сегодня не замедлит мой торопливый шаг?О нет! За колючей проволокой я оставляю Голгофу боли,Которая все еще пытается довести мое страдание до предела.Я оставляю могилы мук, останки тоскиИ тайные слезы – четки наши…Все это ныне будто уплыло по воздуху, как сдутый с дерева лист.Наконец разорваны узы нашего заточения.И сердце мое уже не исполнено ненависти,Ибо сегодня сквозь тучи пробилась радуга!

Многие из метафор, с помощью которых описывали советскую репрессивную систему, например “мясорубка”, “конвейер”, создают образ безжалостной, неумолимой, непреклонной машины. Однако система не была статична: она крутилась все время по-разному, была способна на неожиданности. Да, 1941–1943 годы миллионам советских заключенных принесли болезни, страдания и смерть, но миллионам других война подарила свободу.

Спустя считаные дни после начала боев начались амнистии для здоровых мужчин, годных к военной службе. Уже 12 июля 1941 года Президиум Верховного Совета издал указ о досрочном освобождении некоторых категорий заключенных, осужденных за прогулы, бытовые и незначительные должностные и хозяйственные преступления, с передачей лиц призывных возрастов в Красную армию. Аналогичные указы издавались впоследствии несколько раз. В общей сложности за первые три года войны в Красную армию было передано 975 000 бывших заключенных ГУЛАГа и еще несколько сотен тысяч спецпереселенцев из бывших “кулаков”. Амнистии происходили вплоть до последнего штурма Берлина[1597]. 21 февраля 1945 года, за три месяца до окончания войны, был издан очередной приказ об освобождении заключенных с зачислением в армию. Всю работу по передаче освобожденных ГУЛАГу было велено закончить к 15 марта[1598].