Sindroma unicuma. Книга 2. - Блэки Хол

— Твои слова сгоряча, — в мягкой деликатной манере ответил Стопятнадцатый. — Уверен, ты скоро остынешь и признаешь, что у нас нет выбора.

— Выбор есть всегда! — воскликнул Альрик. По сжатым кулакам в карманах халата и раздраженному переминанию с больной ноги на здоровую было заметно, что он сердится. — Я дам подписку о неразглашении, обет, клятву! В конце концов, приму самое тяжелое зелье забвения!… Что еще?… Обвешусь усилителями забывчивости! Но к скальпелю не притронусь.

При упоминании об острорежущем инструменте я обратилась в слух, позабыв, что притворяюсь стеной.

— Нет, Альрик, — пробасил декан, — ты прекрасно знаешь, что вернешься сюда. Тебе не позволит совесть. И сострадание.

— Сострадание? — изумился собеседник и, мне показалось, криво усмехнулся. — Звучит как издевательство. В сложившейся ситуации данный термин неуместен.

— Могло обернуться гораздо хуже. Нам невероятно повезло, что Первый департамент уступил, разрешив привязку в стенах института, — внушал Стопятнадцатый. — И подумай о них. В иных условиях их попросту изувечили бы, потому что не знают ни жалости, ни меры. А у нас лаборатории с новейшим медицинским оборудованием. Стерильность, анестезия, длительный реабилитационный период…

— Говорите так, будто здесь курорт, — процедил профессор. Вынул что-то из кармана и сунул в рот. Когда он повернулся в профиль, я разглядела какую-то палочку. Сигарета! Раньше от Альрика не пахло никотином.

Декан был солидарен со мной.

— Ты же не куришь, — напомнил, пока профессор судорожно чиркал зажигалкой. Та отказывалась работать, и мужчина бросил сигарету на пол, выругавшись под нос.

Чувствовалось, что он взвинчен донельзя. Помня о редкостной невозмутимости и хладнокровии Альрика, я в изумлении взирала на него из своего убежища.

— У тебя переутомление, — продолжил декан тоном заботливого врача. — Я тысячу раз говорил и еще раз повторю: как бы ты не предавался самобичеванию, мы поступили единственно правильно. И гуманно.

— Привесьте мне крылья и поставьте на аллее в теплой компании, — ответил с сарказмом Альрик. — Скорее, мы сгорим в аду за извращенную трактовку общечеловеческих ценностей. А ведь есть выход, Генрих Генрихович. Остановить, сломать гидру!

— Не нам с тобой решать…

— Я давно думаю над этим вопросом, — будто не слыша, продолжил профессор. — Набросал кое-что. В целом, несложно и без последствий: для института и для города. Для страны.

— В нашу сторону давно косятся. По министерству циркулируют слухи о неблагонадежности. Не стоит усугублять подозрения.

— Придумаем подходящее алиби. Спишем на естественный физический износ или на природные аномалии, — сказал собеседник и цинично усмехнулся: — Ведь их немало под фундаментом института, не так ли?

Стопятнадцатый покачал головой.

— Не сейчас, Альрик, не сейчас. Возможно, позже. Мне нужно подумать. Знаешь, что ректор поселился в министерстве? Старается ради нас, закрывает прорехи на подштанниках.

— Или подыскивает теплое местечко?

— Опять вылезла твоя мнительность, — ответил декан с укоризной.

— Разумная предосторожность. Пойдем, — профессор махнул рукой, и мужчины двинулись по коридору.

О, слава вам, высшие силы! Увлекшись разговором, собеседники не заметили меня, размазанную по стене. Однако, сегодня у Альрика отвратительное настроение. Попадешь ему случайно под руку — придушит и не заметит.

Голоса удалялись, и я, опомнившись, двинулась следом. Даже если меня застукают и схватят, пусть это сделают Стопятнадцатый или профессор.

Осторожно заглянув за угол, я заметила, как мужчины повернули налево, и припустила за ними. Притормозив перед поворотом, опять высунула нос и увидела, как белый халат мелькнул вправо. Так и перемещалась короткими перебежками, торопясь за деканом и профессором, и, увлекшись погоней, успела запамятовать, куда мне требовалось попасть.

Странный вышел разговор, — задумалась я, крадясь вдоль стены. О чем или о ком увлеченно спорили мужчины? Вернее, спорил Альрик, а декан невозмутимо осаживал эмоциональные всплески молодого коллеги. Жаль, нет возможности подслушать продолжение разговора — беседующие удалились на приличное расстояние.

Выглянув из-за угла, я чуть не ткнулась в спину Альрика. Метнулась обратно и слилась со стеной, вжавшись. Не заметь, не увидь, не услышь! — умоляла, зажмурившись.

— Что случилось? — прогудел Стопятнадцатый. Близко спросил, почти над ухом.

Профессор ответил с опозданием. Наверное, отсеивал от ночной тишины чье-то частое от бега дыхание.

— Ничего. Показалось. Пройдем ко мне?

— С удовольствием, — согласился Генрих Генрихович, и мужчины двинулись дальше.

А я, облившись потом от перенапряжения, съехала по стене на корточки. Вообще-то уже первый час ночи, чтобы предаваться удовольствиям.

Оглядевшись, я поняла, что вышла к лестнице, ведущей в закрытую лабораторию Альрика. Есть счастье на белом свете! Отсюда к чердаку есть короткая дорога, и моя зрительная память сейчас будет отдуваться как миленькая.

Домчавшись до люка, я забралась наверх. Натянула оставленные на чердаке вещички. За время отсутствия одежда промерзла, но меня так перетрясло в лабиринтах этажей, что холод не ощущался. Флакончик с мазью занял место на тумбовом столе. Жаль, без сопроводительной записки, но, надеюсь, А. не дурак и поймет, как распорядиться снадобьем. На всякий случай завтра продублирую ночную посылку посланием.

Взяв сапоги под мышку, я спустилась с чердака и направилась к тупиковой лестнице в северном коридоре. Теоретически данный путь был давно проложен пером на схемах, предоставленных деканом, пока их не порвал друг Касторского. Практически требовалось восстановить из закоулков памяти обрывочные кусочки карты и постараться снова не заблудиться.

Наверное, местный домовой утопал спать, уморившись кружить меня по путанице переходов и коридоров, потому что после недолгих хождений ноги привели прямиком на второй этаж к нужной двери с перекладиной, где я и обулась.

Попробовала пошевелить узкий брус, и он с легкостью приподнялся в пазах и вернулся на место. Эхо стука разнеслось по лестнице, наверное, от холла и до крыши, заставив меня замереть. Вообще, этой уголовной ночью я только и делала, что без конца затаивалась и прислушивалась, напрягая барабанные перепонки. Скоро уши превратятся в подвижные локаторы как у марсианина.

Пришлось повозиться, прежде чем перекошенная перекладина одним концом опустилась вниз, а вторым — приподнялась над пазом. Дверная створка, на удивление, не заскрипела, будучи отворенной, и лицо ударил ледяной шквал, хотя трескучие морозы недавно отступили. Видимо, из-за ночных похождений мой организм разгорячился как после бани.