Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле - Станислав Лем

Метрах в десяти надо мной, выделяясь на фоне черного неба тяжелым белым скафандром, вертикально опускался человек, от ступней до пояса охваченный бледным пламенем тормозных ракет. Выпрямившийся, огромный, держа одну руку на рукоятке управления, он поравнялся со мной и опустился на грунт в тот же момент, что и я. Мы стояли в каких-нибудь пяти-шести шагах друг от друга, неподвижные, будто статуи, словно и он тоже одурел, увидев, что тут не один. Он был точно моего роста. Тормозные ракеты у коленей, уже погасшие, обдавали его огромные лунные ботинки последними порциями седого дыма. Застывший, он, казалось, смотрел мне в глаза, хотя я и не видел его лица за противосолнечным стеклом белого шлема. Мысли мои смешались. Сначала я подумал, что это дистантник номер два, выброшенный из грузового отсека вслед за мной из-за какой-то аварии, но, прежде чем эта мысль меня немного охладила, я увидел на грудной части его скафандра большую черную единицу. Такой же номер стоял и на моем скафандре, и другого скафандра с единицей в отсеке наверняка не было. Я мог поклясться. Совершенно автоматически я двинулся с места, чтобы заглянуть ему сквозь стекло шлема в лицо, а он одновременно сделал шаг в мою сторону, и, когда между нами оставалось уже не больше двух шагов, я остолбенел. Если б не охватывающая череп изоляция, волосы мои непременно встали бы дыбом: сквозь стекло шлема виднелись два маленьких, черных, нацеленных в меня прутика. Я инстинктивно попятился, так резко, что чуть было не потерял равновесие и не повалился на спину, забыв о необходимой здесь медлительности; он тоже отступил, и тут меня осенило. Я все еще, как и он, правой рукой держал рычажок управления отдачей. Он держал ее левой. Я медленно поднял руку, он повторил мое движение, я пошевелил ногой, он — тоже, и я уже начал понимать (хотя, собственно, ничего не понимал!), что он — мое зеркальное отражение. Чтобы убедиться, я, преодолевая внутреннее сопротивление, подошел к нему, а он ко мне, так что мы чуть не столкнулись грудными выпуклостями скафандров. Медленно, словно собираясь прикоснуться к раскаленному железу, я протянул руку к его груди, а он — к моей, я — правую, он — левую. Моя массивная перчатка с пятью пальцами углубилась в него без следа — просто исчезла, и одновременно его рука скрылась по запястье, погрузившись в мой скафандр. Теперь я уже не сомневался, что больше здесь нет никого и я стою перед собственным зеркальным отражением, хотя не вижу даже признаков какого-нибудь зеркала. Так мы стояли, замерев, но я уже смотрел не на него, а на торчавший за его спиной сероватый камень, который я только что миновал при посадке. Камень находился позади меня, я в этом был совершенно уверен, а значит, я видел не только собственное отражение, но и отражение всего вокруг. Тогда я начал искать глазами место, в котором зеркальное изображение кончалось бы — ведь где-то оно должно было кончиться и перейти в неровности плоских лунных холмов, однако никакого шва, никакой границы не обнаружил. Не зная, как поступать дальше, я попятился, он тоже пошел задом, словно рак, пока мы не удалились друг от друга настолько, что он уже уменьшился в размерах, и тогда, не знаю почему, я, словно ничего не произошло, повернулся к нему спиной и двинулся вперед, прямо на низко стоящее солнце, которое, несмотря на противосолнечное стекло, сильно слепило меня. Я сделал несколько десятков шагов, покачиваясь по-утиному, чего невозможно избежать на Луне, остановился и взглянул назад. Он тоже стоял на вершине небольшого холма и, повернувшись боком, смотрел в мою сторону.

Дальнейшие эксперименты, собственно, были уже ни к чему. Я стоял как столб, но в голове прямо-таки гудело от лихорадочных мыслей. Я вдруг только теперь сообразил, что никогда не интересовался, были ли вооружены разведочные автоматы, высылавшиеся на Луну. Никто об этом ничего не говорил, а я, осел, не задавал вопросов, потому что они как-то не приходили мне в голову. Если они были вооружены, да еще лазерами, то их молчание после посадки, их неожиданное исчезновение имело очень простое объяснение. В этом следовало убедиться, но как? Прямую связь я имел только с кораблем, висевшим высоко над головой, потому что он двигался по стационарной орбите с той же угловой скоростью, что и поверхность Луны. В действительности-то я находился на борту, а в кратере Фламстида стоял лишь в виде дистантника. Чтобы связаться с Землей, надо было включить передатчик, то есть внутренний датчик в скафандре, который я умышленно выключил, прежде чем покинуть корабль, чтобы во время посадки земные опекуны не мешали мне своими советами сосредоточиться, а они наверняка не пожалели бы их, если бы в соответствии с инструкцией я оставался в радиоконтакте с ними. Повернув рычажок на груди, я начал вызывать Землю. Я знал, что ответ придет с трехсекундным запозданием, но эти секунды показались мне вечностью. Наконец я услышал голос Вивича. Он засыпал меня вопросами, но я велел ему молчать, сказав только, что опустился без помех и нахожусь на цели ноль-ноль-один, ничто на меня не напало, но о втором дистантнике не пикнул ни слова.

— Ответьте мне на один вопрос, это чрезвычайно важно, — сказал я, стараясь говорить медленно и равнодушно. — Те дистантники, которых вы посылали сюда раньше, были снабжены лазерами? Какими? Неодимовыми?

— Ты нашел их останки? Они сожжены? Лежат там? Где?

— Прошу не отвечать вопросами на вопросы, — прервал я. — Раз это мои первые слова с Луны, значит, они очень важны. Какие лазеры были у разведчиков? У Лона и того, второго? Одинаковые?

Минута тишины. Стоя неподвижно под черным тяжелым небом, рядом с неглубоким кратером, заполненным слежавшимся песком, я видел шнурок собственных следов, протянувшихся через три пологих холма к четвертому, у которого стояло мое отражение. Я не спускал с него глаз, одновременно прислушиваясь к неясным голосам в шлеме. Вивич просил информацию.

— У дистантников были такие же лазеры, как и у людей, — голос его прозвучал так резко, что я даже вздрогнул. — Модель Е-М-9. Девять процентов излучения в рентгеновском и гамма-диапазонах, остальное — голубые.

— Свет видимый? Ультрафиолет тоже?

— Тоже. Спектр не может резко прерываться. А что?

— Сейчас. Максимум эмиссии в надсветовой полосе?

— Да.

— Сколько процентов?

Опять тишина. Я терпеливо ожидал, чувствуя, как с левой стороны, там, где его освещало солнце, понемногу нагревается скафандр.

— Девяносто один процент в надсветовых полосах частот. Алло, Тихий. Что там происходит?

— Подожди.

В первый момент сообщение сбило меня с толку, я помнил, что эмиссионная характеристика лазерных ударов, уничтоживших наших разведчиков, была другой. Переместилась к красному. Или это все-таки не зеркало? Вдруг я сообразил, что отраженный луч не должен быть точно таким, как падающий. Даже при обычном стекле. Впрочем, о стекле тут не могло быть и речи. То, что отражало лазерные лучи, могло переместить их спектрально в сторону красного цвета. Сейчас я не мог требовать консультации с физиками. Отложил это на потом, стараясь отыскать в голове крохи забытых сведений из оптики. Переход высокоэнергетических излучений, таких, как рентгеновское или гамма-излучение, в видимый свет не требует дополнительного расхода энергии. Так что он осуществляется легче. Поэтому луч, попадающий на здешнее зеркало, был иным, нежели отраженный. Можно было придерживаться зеркальной теории, не призывая на помощь чудо. Это меня успокоило. Я принялся определять свое положение относительно звезд, как делал на полигоне. Милях в пяти к востоку раскинулся французский сектор, а значительно ближе, в неполной миле, у меня за спиной были границы американского. Следовательно, я находился на ничейной земле.