Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

VI

В то время как отток русских эмигрантов из Берлина на Запад не прекращался, другие русские просачивались в Берлин из Советского Союза. После кампании против Евгения Замятина и его романа «Мы», послужившего образцом для «Прекрасного нового мира» и «1984», Замятину — скорее всего, благодаря вмешательству Горького — разрешили эмигрировать. В Берлине, куда Замятин приехал в декабре 1931 года, он впервые прочитал писателей-эмигрантов и среди них особо выделил Набокова, объявив его блестящим талантом и самым большим приобретением эмигрантской литературы34. Той же зимой в Западной Европе побывали и такие советские писатели, как Алексей Толстой и Михаил Зощенко. В противовес этим набегам на Запад писателей-«попутчиков» с «буржуазным уклоном» Советы посылали в Европу и своих культурных представителей — пролеткультовцев35. Одним из них был Александр Тарасов-Родионов.

В своей знаменитой повести «Шоколад» (1922) Тарасов-Родионов одобряет решение партии расстрелять одного из верных коммунистов, арестованного по явно ложному обвинению, для того лишь — мораль весьма воодушевляющая, — чтобы продемонстрировать массам, что революция может себе позволить не щадить никого (в 1937 году Тарасов-Родионов сам стал жертвой этого принципа: он был арестован по доносу и через год умер в лагере). В декабре 1931 года в Берлине он оставил Набокову записку в книжном магазине Лясковского, куда тот часто заходил полистать новинки. Сирин из спортивного любопытства согласился с ним встретиться. За столиком в русско-немецком кафе Тарасов-Родионов уговаривал Набокова вернуться на родину, чтобы воспевать там радости жизни — колхозной, партийной, деревенской. Сирин ответил, что с радостью вернется при условии, что в России «он будет пользоваться такой же неограниченной свободой творчества, как и за границей. „Разумеется, — уверил его Тарасов, — мы можем гарантировать вам лучшую из всех возможных свобод — свободу в границах, установленных коммунистической партией“». Когда к ним обратился по-русски бывший белый офицер — он всего-навсего предложил им купить у него шнурки для ботинок, — сталинский приспешник задрожал от страха, заподозрив слежку: «Так вот какую игру вы со мной затеяли»36.

Этот глоток советского воздуха, возможно, и вдохновил Сирина написать рассказ «Встреча», который был закончен к середине декабря37. Эмигрант принимает в своей берлинской квартире брата, приехавшего ненадолго в командировку из Советской России. Между ними никогда не было близости, а в последние годы — вовсе ничего общего, и, встретившись, они ведут себя напряженно-вежливо. Когда же наконец случайное — и довольно зыбкое — воспоминание обещает оживить их общее прошлое, им приходится снова расстаться.

Другое событие, которое произошло в середине декабря, кажется, дольше задержалось у Набокова в памяти. Некий русский студент застрелился на глухой аллее Тиргартена38. В «Даре» студент Яша Чернышевский застрелится в Груневальде, другом знаменитом берлинском парке. Возможно, именно это скупое газетное сообщение о реальном самоубийстве и послужило источником тщательно разработанного эпизода романа, хотя в Берлине к тому времени самоубийства уже давно привыкли считать «эмигрантским преступлением», а за последние два года они участились и среди коренного населения.

VII

В начале 1932 года Сирин по-своему отозвался на тяжелые времена. На первой странице «Последних новостей» он в одиночку выступил со следующим необычным обращением:

Ленивый, холодный, с нежилым сердцем, человек отвернется от чужой нужды или просто ее не заметит. К счастью, таких людей не много. Невозможно себе представить, что в нынешнее, безмерно тяжелое время всякий, сохранивший здоровую совесть, не окажет предельной помощи безработным.

На следующий день Сирин встретился с человеком, который мог бы помочь ему преодолеть собственный финансовый кризис. Бывший режиссер МХТ Сергей Бертенсон, работающий теперь в Голливуде, перевел ранний рассказ Набокова «Картофельный эльф» и показал его продюсеру Льюису Майлстону. Русский по происхождению, Майлстон, недавно поставивший фильмы «На Западном фронте без перемен» (1930) и «Первая страница» (1931), находился в зените своей карьеры. Он планировал переработать «Картофельного эльфа» в сценарий — как это, по всей видимости, уже сделал сам автор после завершения в 1924 году работы над рассказом — и хотел заполучить Набокова в Голливуд в качестве сценариста. Бертенсон обсудил с Набоковым предложения Майлстона, после чего записал в дневнике: «Он очень воодушевился. Он сказал мне, что буквально обожает кино и смотрит картины с величайшим интересом». Набоков показал Бертенсону рукопись «Камеры обскуры», однако тот счел роман слишком эротическим и мрачным для Голливуда39. Набоков согласился знакомить его с кратким содержанием тех своих произведений, которые могли бы подойти для кино. В конце года он предложил Бертенсону еще один роман — «Отчаяние», и снова безрезультатно40. Тем не менее Набоков все чаще стал подумывать о будущем в Англии или Соединенных Штатах.

30 декабря он начал рассказ «Лебеда», завершив работу над ним 14 января 1932 года41. Поскольку главным героем рассказа, как и в «Обиде», выступает Путя Шишков, можно предположить, что Набоков намеревался создать развернутую литературную хронику своего детства и отрочества — идея, которая получит гораздо более яркое воплощение в первой главе «Дара». Возможно также, что этот рассказ следует рассматривать как зачаток «Других берегов», где повторяется та же история. В рассказе Путя случайно слышит в школе, что его отец вызвал кого-то на дуэль. Он мужественно сносит мучительное беспокойство и, только узнав на следующий день от одноклассников, что дуэль уже состоялась и никто не пострадал, плачет от облегчения.

В свой первый год учебы в Тенишевском училище — тот год, когда его отец должен был драться на дуэли, — Набоков защищал импровизированные ворота на школьном дворе, если позволяла погода. Сейчас он снова ненадолго стал футболистом. В ноябре 1931 года в Берлине был организован Русский спортивный клуб, а при нем — футбольная команда, в которую Набоков вошел, разумеется, в качестве голкипера. К концу месяца он вместе с остальными игроками два раза в неделю тренировался на полях Фербелинер Плац. 14 февраля команда играла свой первый матч против Немецкого клуба. Хотя на поле вышли двое запасных, в команде все же недоставало двух игроков, и голкиперу Набокову пришлось туго. Всего лишь несколько игр — и несколько недель спустя русская команда играла против очень жесткой команды немецких рабочих. Бросившегося за мячом Набокова сбили с ног, он потерял сознание, и его унесли с поля. Когда он пришел в себя, то почувствовал, что товарищ по команде изо всех сил старается вырвать у него мяч, который он держал мертвой хваткой. «После того как он сломал ребра, — вспоминает Вера Набокова, — я заняла решительную позицию», и футболу пришел конец42.