Председатели и губернаторы. Взаимосвязь времен, Или Судьбы, жизнь и деятельность председателей Краснодарского крайисполкома, глав администраций (губернаторов) Кубани за 65 лет ­ с 1937 по 2002-й. - Виктор Салошенко

А дело было так. В ту пору в городе — герое Новороссийске открывался новый величественный монумент в честь подвига революционных моряков Черноморского флота. Газеты писали: «Двенадцатый километр сухумского шоссе под Новороссийском. Отсюда, с высокого мыса, хорошо просматри вается акватория Цемесской бухты, где 18 июня 1918 года по приказу вождя революции В. И. Ленина была потоплена эскадра Черноморского флота, к захвату которой стремилась кайзеровская Германия. Подвиг революционных моряков не забыт благодарными потомками».

Мы, С. Ф. Медунов, Г. П. Разумовский и я, его заместитель, вылетели в тот июньский день 1980 года в Новороссийск, чтобы принять участие в торжестве. Именно вылетели, а не выехали. Специальный самолет ЯК-40, оборудованный под воздушные апартаменты Медунова, легко набрал высоту и взял курс на Новороссийск. Собственно, к чему я это рассказываю? Все дело в том, что, удобнее усевшись в мягкое салонное кресло, Медунов, листая свежие газеты, вдруг обратил на меня свой взор и произнес не к месту глубокомысленную фразу: «А на тебя у меня имеется негативная информация…» И замолчал, снова уставившись в газеты. Разумовский при этом предусмотрительно промолчал. Целый день, да разве только день, я мучился в догадках об истинном значении этой тревожной для меня фразы. Получить сообщение о «негативной информации» из уст первого секретаря крайкома партии означало в ту пору если не политическую смерть, то конец карьеры. Все же, раздумывая об этом и мысленно перебирая по крупицам свою жизнь, особенно последние годы, я не находил в своих действиях грубых ошибок или недопустимых просчетов. Значило это только одно: готовится преднамеренная и спланированная моими «доброжелателями» провокация. По опыту я уже знал, что у каждого краевого руководителя имелись как истинные и преданные друзья, коих было совсем немного, так и скрытые недоброжелатели, а еще точнее — враги, готовые не только по ходу дела устроить подножку, но и способные в течение длительного времени организовывать и постоянно вести различные провокации. Такова одна из особенностей «подковерной борьбы» в высоких эшелонах власти. Она имелась тогда, уверен, присутствует и сегодня.

Что же Разумовский? Как бы это доходчивее объяснить читателю: мой шеф не шел на откровенный разговор, а со встречными, тем более «негативными», исходящими от Meдунова вопросами, обращаться было не принято. Разумовский тщательно соблюдал должностную дистанцию и мог в любой момент не только не подставить плечо, но и сделать вид, что вообще ничего не замечает. Так он и сделал: через какое‑то время я почувствовал некоторое напряжение в наших отношениях, тщательно скрываемое от посторонних взоров. Удивительный человек все же был Георгий Петрович

Разумовский: «человек в футляре», говоря чеховским языком, сверхосторожный и сверхчуткий к любым колебаниям политического маятника. Он и гадостей никогда не делал, но и поддержать в трудную минуту не собирался, просто — не желал. Он боялся испачкаться. Между тем раскручиваемый чьей‑то умелой рукой сценарий развивался как бы по независящим от кого‑то обстоятельствам. Разумовский с Медуновым выехали тогда на Олимпийские игры в Москву, где гостей со всех концов света приветствовал Л. И. Брежнев. Мне оставалось только ждать развязки, которая, казалось, витала в воздухе. Да, это были знаменитые Олимпийские игры, где звучали имена выдающихся советских спортсменов…

«Мы гордимся нашими прославленными атлетами — Ниной Пономаревой, Иоганесом Коткасом, Анатолием Богдановым, Львом Яшиным, Борисом Лагутиным, Юрием Власовым, Людмилой Брагиной, Александром Медведем, Валерием Борзовым, Людмилой Турищевой, Владимиром Невзоровым, Татьяной Казанкиной, Сергеем Беловым и многими — многими другими», — так писали в ту пору газеты. Да, прочны были позиции нашего большого спорта. И это не удивительно, ибо в основе выдающихся достижений была массовость, этот щедрый исток физкультурного движения.

А когда Разумовский и Медунов возвратились из Москвы, полные оригинальных и волнующих впечатлений, то Георгий Петрович, найдя меня поздним вечером в Краснодарском аэропорту, где я встречал заместителя министра образования России Любовь Кузьминичну Балясную, молча протянул мне сплошь испещренную медуновской рукой газетную статью в «Комсомольце Кубани», которая носила патриотическое название: «Хранить традиции кубанской земли». Вот тогда я понял: при молчаливом согласии Разумовского меня загнали в искусно расставленный капкан, инкриминировав с помощью сильных мира сего обвинение в «искривлении марксистско — ленинской идеологии в национальном вопросе», а еще хуже — «в призывах к геноциду адыгейского народа». Это был нокаут, как сказали бы боксеры. И убыл я не по своей воле в «почетную» ссылку, а точнее, в неясное политическое небытие, со значительным понижением в должности председателем Темрюкского райисполкома.

Что ж, обиды ни на кого не держу, хотя прошло много лет, а из памяти не выходят внимательные, чуть навыкате, строгие глаза Г. П. Разумовского, которого мне также не в чем винить…

ГОЛУБЬ

Правда и честная жизнь — вот цель моих помышлений.

1

Как‑то мне неожиданно позвонил по телефону и зашел за моей книгой воспоминаний, точнее, записок разных лет, бывший первый секретарь Красноармейского райкома КПСС, Герой Социалистического Труда Павел Терентьевич Бадран. Наш предполагаемый разговор «накоротке» продлился почти полдня. Мне было крайне любопытно услышать об интересовавших меня темах, связанных с работой над очередной книгой, мнение одного из «ходячих энциклопедий», опытнейшего партийного и советского работника. Павел Терентьевич пожаловал ко мне в рабочий кабинет чисто выбритым, нарядным и немного торжественным. Несмотря на жару, был он в костюме, на лацкане которого красовалась Звезда Героя Труда. Он явно нервничал, торопясь высказать переполнявшие его мысли, раздражался из‑за телефонных звонков, которые мешали. Он, вдруг вспомнив что‑то важное и неотложное, через минуту вновь возвращался к прежней теме ставшего уже неуправляемым разговора.

Сказать по правде, многое из того, что он рассказывал, вспоминая прошлые времена порой и недобрым словом, я, разумеется, знал. Однако информация, сообщенная мне Павлом Терентьевичем, все же была любопытной и, самое главное, изобиловала неожиданными поворотами, суть которых доводилось знать немногим. Здесь были воспоминания о П, И. Селезневе, В. М. Суслове, Д. М. Матюшкине, затем разговор заходил о Г. С. Золотухине и С. Ф. Медунове… Павел Терентьевич высказал мысль, которая полностью совпадала с моим мнением. «Знаешь, — сказал он, — из всех руководителей края мне особенно запомнился один — Николай Яковлевич Голубь. Это был душа — человек, с ясным умом и прямыми бесхитростными суждениями».