Александр Македонский. Трилогия (ЛП) - Мэри Рено

Белый вихрь метнулся к дверям и развернулся снова. Послышалось мычание, похожее на последний крик быка, умирающего под ножом мясника. Клит обеими руками схватился за древко поразившего его прямо в грудь копья; корчась, упал с хриплым вздохом, вытянулся в агонии. Его рот и глаза распахнулись.

Все произошло столь быстро, что мне даже показалось, будто смертельный удар нанес ему страж: копье принадлежало ему.

Это тишина, растекшаяся по огромной зале, это она сказала мне правду.

Александр встал над телом, глядя вниз. Недоуменно позвал: «Клит?» — но труп просто взирал на него с полу. Тогда царь ухватился за древко и потянул. Когда оно не пожелало выйти из раны, я увидел, как Александр начал было привычное воину движение — наступить на тело и попытаться снова. Вздрогнув, он остановился и потянул опять. Оно резко вышло и, залитое кровью, запятнало одежды Александра. Медленно он развернул копье острием к себе и упер его тупым концом в пол.

Птолемей всегда уверял, что это ничего не значило. Я знаю только, что сам я вскричал: «Нет, господин!» — и вырвал копье из рук Александра. Я застал его врасплох, как он сделал это со стражником. Кто-то потянулся за оружием и убрал его подальше от глаз; Александр же опустился на колени рядом с телом и ощупал грудь Клита, после чего накрыл ему лицо своими окровавленными ладонями.

— О боже, — медленно выдохнул Александр. — Боже, боже…

— Идем отсюда, Александр, — шепнул ему Гефестион. — Тебе нельзя здесь оставаться.

Птолемей и Пердикка помогли ему подняться. Сперва он сопротивлялся, все еще пытаясь найти в трупе признаки жизни. Потом ушел с ними, двигаясь словно во сне. Его лицо в кровавых потеках было страшно, и собравшиеся кучками македонцы взирали на него с ужасом, когда царь проходил мимо. Я поспешил вослед.

У двери в его комнату стоявший на часах юноша бросился вперед, спрашивая:

— Не ранен ли царь? Птолемей отвечал ему:

— Нет. Твоя помощь не надобна.

Попав внутрь, Александр рухнул на кровать вниз лицом — прямо как и был, в запятнанном кровью одеянии.

Я заметил, что Гефестион оглядывается, и догадался, чего он ищет. Намочив губку, я подал ему. Потянув Александра за рукава, Гефестион смыл кровь с его ладоней, а после очистил и лицо, поворачивая голову царя сначала в одну сторону, затем — в другую.

— Что ты делаешь? вопросил Александр, отталкивая его руки.

— Смываю с тебя кровь.

— Вряд ли получится, — Александр протрезвел. Он понимал, что содеял. — Убийство, — произнес он.

Снова и снова царь повторял это, словно пытаясь выучить трудное слово на чужом языке. Александр сел на кровати. Его лицо не стало чище усилиями Гефестиона. Я послал бы за горячей водой, легонько прошелся губкой и сделал бы все как нужно.

— Уходите, все вы, — сказал царь. — Мне ничего не надо. Оставьте меня одного.

Переглянувшись, друзья Александра повернулись, чтобы выйти. Я ждал, чтобы позаботиться о моем господине, когда пройдет его первая печаль.

Гефестион поманил меня за собой:

— Идем, Багоас, ему сейчас никто не надобен.

— Я и есть «никто», — ответил я. Позвольте мне приготовить ему постель.

Я шагнул к кровати, но Александр повторил свое «Уходите все», и мне тоже пришлось выйти. Если б Гефестион держал рот закрытым, и бы тихонечко посидел в углу, пока Александр не забыл бы обо мне. Потом, уже ночью, когда жизненные соки текут медленнее, он не стал бы противиться моей помощи. Друзья царя даже не накрыли его простыней, а ведь ночи были холодными!

Все трое ушли, тихо переговариваясь меж собою. Добравшись до собственной комнаты, я не стал раздеваться — на тот случай, если Александр позовет меня. Я прекрасно понимал, что, допустив такое страшное унижение, царь никого не может сейчас видеть. Мое сердце истекало кровью за него. Мы многому научили Александра в Персии, и потому он ощущал свой позор. По сравнению с происшедшим сегодня тот случай, когда Набарзан попросил Дария сойти с трона, дабы на время уступить его Бессу, был образцом придворного этикета.

Я вообразил себе человека, подобного Клиту, оскорб-ляющим Великого царя в Сузах, если такое вообще возможно представить. Царь просто пошевелил бы пальцем, и появились бы люди, чьей заботой и было охранять его покой. Преступника мгновенно уволокли бы прочь, зажав ему рот ладонью; пир продолжался бы своим чередом, и лишь на следующий день, когда царь успел бы отдохнуть, он не спеша выбрал бы для обидчика заслуженную им смерть. Все было бы сделано тихо и достойно. Царю ни о чем не пришлось бы беспокоиться; ему стоило только шевельнуть рукою!

Я думал, Александр понимает, что навлек на себя немалый позор перед греками и даже персами; что своим необдуманным поступком потерял бездну уважения. Ему нужно помочь и напомнить о его величии. Среди всех напастей царя вовсе не следует оставлять одного!

В мертвый час уже после полуночи я в одиночестве отправился к его комнате. Телохранитель у двери смотрел на меня, не двигаясь. Из-за двери до меня доносился протяжный вой Перитаса, и я понимал, что Александр, конечно же, плачет.

— Впусти меня, — попросил я стража, — царю нужны мои услуги.

— Нет, ты не войдешь сюда. И никто другой. Таков мой приказ.

Этот юноша, Гермолай, никогда не давал мне повода усомниться в его мнении насчет евнухов. Он рад был не впускать меня и вовсе не сострадал печали моего господина. Звуки плача разрывали мне сердце; теперь я отчетливо слышал их.

— Ты не имеешь права не впустить меня, — сказал я. — Ты ведь знаешь, я-то могу войти.

В ответ Гермолай молча перегородил дверь своим копьем; о, с каким наслаждением я вонзил бы в него нож! Вместо этого я вернулся к себе в комнату и до утра не сомкнул глаз.

Когда стража сменилась, где-то между зарею и восходом, я отправился туда снова. Теперь у двери стоял Метрон. Я сказал:

— Царь будет ждать меня. Никто не служил ему со вчерашнего вечера.

Этот юноша был здравомыслящим человеком и позволил мне войти.

Александр лежал запрокинув лицо, взирая на потолочные брусья. Кровь на его одеянии высохла, обретя темно-коричневый оттенок. Царь так и не позаботился о себе, даже не натянул покрывала! Взгляд его был неподвижен, словно взор мертвеца.

— Аль Скандир, — позвал я. Глаза его медленно повернулись на мой голос, и в них было пусто — ни радости, ни раздражения. — Аль Скандир, уже почти утро. Ты слишком долго печалился.

Я положил ладонь на его брови, и он позволил ей лежать там достаточно, чтобы я не почувствовал пренебрежения. Затем он отодвинулся:

— Багоас. Ты не позаботишься о Перитасе? Он ведь не сможет сидеть тут взаперти.

— Конечно, только после того, как позабочусь о тебе. Если ты снимешь с себя это и искупаешься, ты еще успеешь немного поспать.

— Пусть он пробежится рядом с твоим конем, — сказал Александр ровным голосом. — Ему нужно размяться.

Пес вскочил на ноги и прыжками бросался от меня к лежащему Александру, исполненный муки. Он уселся, когда я приказал ему, но не переставая крутил головой.

Я умолял:

— Сейчас принесут горячую воду. Давай снимем с тебя эту грязную одежду. — Я надеялся, это сработает, ведь Александр так любил быть чистым.

— Я сказал, мне ничего не нужно. Возьми собаку и уходи.

— О господин мой! — вскричал я. — Как можно казнить себя за смерть такого ничтожества? Даже если не следовало опускаться до этого, ты все равно поступил хорошо.

— Ты не понимаешь, что я натворил, — отвечал он. — Откуда тебе знать? Не беспокой меня сейчас, Багоас. Мне ничего не нужно. Возьми поводок Перитаса; он лежит на окне.

Сначала пес оскалился на меня, но Александр поговорил с ним, и тот смирился. У двери уже стояли три кадки с горячей водою, а раб поднимался по лестнице с четвертой. Мне ничего не оставалось, кроме как отослать воду обратно.

Метрон озабоченно шагнул от двери и тихо спросил меня:

— Неужели он вообще ничего не хочет?

— Нет. Только чтобы я позаботился о собаке.

— Он принял случившееся близко к сердцу. Оттого, что убил друга.

— Друга? — Должно быть, я вытаращил глаза, как последний дурак. — Да знаешь ли ты, что сказал ему Клит?

— Ну, он все-таки был ему другом, еще с детства. Клит всегда говорил очень прямо… Ты не поймешь, пока сам не поживешь в Македонии. Разве ты не знаешь, что ссоры друзей — самые горькие?

— Правда? — переспросил я, не имея о том ни малейшего представления, и попел измучившуюся собаку на воздух.

Дав Перитасу вволю побегать, я весь день ходил подле закрытой двери. В полдень я видел, как Александру принесли еду — и унесли нетронутой. Позже явился Гефестион. Я не слышал, о чем он говормл (из-за стражника у двери), но расслышал возглас Александра: «Она любила меня, как родная мать, а я так ответил на ее любовь!» Должно быть, он имел в виду свою няню, сестру Клита. Гефестион вскоре вышел. Некуда было спрятаться, но и увидев меня, он ничего не сказал.