Костры амбиций - Том Вулф

Еще до того как великан хасид протопал вниз по лестнице и в замызганной судейской комнатенке в Бронксе отзвучал заливистый хохот Марии, обвинитель Крамер принялся яростно протестовать.

— Судья, вы не можете допустить, чтобы это…

— Я дам вам возможность высказаться.

— …дешевое надувательство…

— Мистер Крамер!

— …повлияло…

— МИСТЕР КРАМЕР!

Крамер умолк.

— Вот что, мистер Крамер, — произнес Ковитский. — Я полагаю, вам знаком голос миссис Раскин. Вы согласны с тем, что это был ее голос?

— Возможно, но дело не в том. Дело в том, что…

— Минуточку. Если это все же ее голос — то, что вы только что слышали, отличается от показаний миссис Раскин перед большим жюри?

— Судья… это же бред какой-то! По этой пленке вообще не поймешь, что там происходит!

— Мистер Крамер, отличается или нет?

— Расхождения есть.

— «Расхождения есть» и «отличается» — это одно и тоже?

— Судья, ведь невозможно установить, при каких обстоятельствах произведена запись!

— Prima facie, мистер Крамер, отличается?

— Prima facie отличается. Но вы не можете допустить, чтобы это дешевое надувательство… — он презрительно махнул рукой в сторону Мак-Коя, — повлияло на ваше…

— Мистер Крамер…

— …решение! — Крамер видел, что судья постепенно набычивается. Под зрачками начала проглядывать белизна. Море пошло пенными барашками. Но Крамер не мог себя сдержать. — Ведь так просто: большое жюри вынесло законное решение! Вы не… это слушание не имеет юрисдикции над…

— Мистер Крамер…

— …над процессуально безупречным вердиктом большого жюри!

— БЛАГОДАРЮ ВАС ЗА ЦЕННЫЙ СОВЕТ, МИСТЕР КРАМЕР!

Помощник прокурора замер с открытым ртом.

— Позвольте напомнить вам, — проговорил Ковитский, — что я являюсь судьей по надзору за работой большого жюри, и мне не нравится, что показания основного свидетеля в этом деле могут оказаться ложными.

Весь кипя, Крамер затряс головой.

— Ничто из того, что эти два… индивида… — он снова махнул рукой в сторону Мак-Коя, — говорили в своем любовном гнездышке… — Он опять затряс головой, от ярости не находя слов, чтобы закончить фразу.

— Иногда именно так и выходит наружу истина, мистер Крамер.

— Истина? Двое избалованных богачей, причем один из них заряжен, как подсадная наседка, пытаются уверить в чем-то народ, собравшийся в зале суда…

Выпалив все это, Крамер понял, что совершил ошибку, но остановиться уже не мог.

— …и еще тысячу людей, ожидающих снаружи, людей, которые ловят каждое наше слово! Попробуйте сказать им…

Он не договорил. Зрачки Ковитского снова плавали в бурном море. Крамер ожидал очередного взрыва, но Ковитский на этот раз сделал нечто худшее. Он улыбнулся. С опущенной головой, с выставленным клювом, с барражирующими над океаном зрачками, он улыбался.

— Спасибо, мистер Крамер. Я попробую.

Когда судья Ковитский возвратился в зал, собравшиеся, предоставленные самим себе, вовсю веселились, перекрикивались, хихикали, расхаживали туда-сюда, корчили рожи и всячески показывали взводу судебной охраны, кто здесь хозяин. При виде Ковитского они слегка приутихли, но скорее из любопытства, нежели из-за чего-либо еще. Атмосфера оставалась накаленной.

Шерман и Киллиан направились к столу защиты сбоку от судейского помоста, и вновь писклявый фальцет затянул:

— Шееер-маааан…

Крамер стоял возле секретаря и разговаривал с высоким белым мужчиной в дешевом габардиновом костюме.

— Это тот самый Берни Фицгиббон, о котором вы слышали, но верой в которого не прониклись, — сказал Киллиан и усмехнулся. Потом добавил, указывая на Крамера:

— Следите за физиономией этого паршивца.

Шерман, ничего не понимая, стал смотреть.

Ковитский пока еще не поднялся на свой помост. Стоял шагах в пяти, переговариваясь со своим рыжеволосым консультантом. Шум в зрительской части зала нарастал. Ковитский медленно взошел на помост, ни разу не взглянув в зал. Остановился у стола, глядя куда-то себе под ноги.

И вдруг:

БАБАХ!

Вишневый молоток грохнул как бомба.

— ЭЙ, ВЫ, ТАМ! МОЛЧАТЬ И СЕСТЬ!

Зал на миг замер, пораженный громоподобным голосом этого маленького человечка.

— ТАК ВЫ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО… ХОТИТЕ… ИСПЫТАТЬ… ВЛАСТЬ СУДА?

Зрители начали молча разбредаться по местам.

— Очень хорошо. Значит, так по делу «Народ против Шермана Мак-Коя» вынесено решение большого жюри. Своей властью судьи по надзору за работой большого жюри, без предубеждения выслушав стороны, в интересах правосудия я объявляю это решение недействительным с правом обжалования окружному прокурору.

— Ваша честь! — Крамер вскочил на ноги, поднял руку.

— Мистер Крамер…

— Своими действиями вы наносите непоправимый вред не только данному делу народа против Мак-Коя…

— Мистер Крамер…

— …но и народу как таковому. Ваша честь, сегодня в этом зале… — он сделал жест в сторону зрителей, — присутствуют многие члены общины, жизненные интересы которой данное дело затрагивает, так что системе уголовного суда этого округа не подобает…

— МИСТЕР КРАМЕР! ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ СУДИТЬ О ТОМ, ЧТО ПОДОБАЕТ, А ЧЕГО НЕ ПОДОБАЕТ!

— Ваша честь…

— МИСТЕР КРАМЕР! СУД ПРИКАЗЫВАЕТ ВАМ МОЛЧАТЬ!

Крамер уставился на Ковитского разинув рот, словно у него дух перехватило.

— А теперь, мистер Крамер…

Но Крамер уже пришел в себя.

— Ваша честь, я прошу занести в протокол, что судья повысил голос. А точнее, кричал на меня.

— Мистер Крамер… если на то пошло, суд повысит… НЕ ТОЛЬКО ГОЛОС! Кто вам дал право оказывать на суд давление, апеллируя к мнению местных жителей? Закон не служит ни меньшинству, ни большинству. И поколебать суд угрозами вам не удастся. Суду известно о вашем поведении во время заседания, на котором председательствовал судья Ауэрбах. Вы размахивали петицией, мистер Крамер! Размахивали ею над головой как знаменем! — Ковитский поднял правую руку и помахал. — Вас показывали ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ, мистер Крамер! Художник изобразил, как вы размахиваете петицией, словно Робеспьер или Дантон, и это показывали ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ! Вы заигрывали с толпой, не так ли? И, может быть, сейчас в этом зале присутствуют те, кому это ваше представление НРАВИЛОСЬ, мистер Крамер. Так вот, у меня для вас НОВОСТЬ! Те, кто в ЭТОМ суде будут размахивать знаменами… ОСТАНУТСЯ БЕЗ РУК!.. Я ПОНЯТНО ВЫРАЖАЮСЬ?

— Ваша честь, я просто…

— Я ПОНЯТНО ВЫРАЖАЮСЬ?

— Да, ваша честь.

— Хорошо. А теперь я объявляю решение жюри по делу «Народ против Шермана Мак-Коя» недействительным с правом обжалования.

— Ваша честь! Я вынужден повторить… такие действия наносят непоправимый вред делу народа! — Последние слова Крамер выпалил как можно скорее, пока Ковитский не заглушил их своим громоподобным голосом. Ковитского, похоже, удивили его дерзость и настойчивость. Он посмотрел с недоумением, и в этот миг, осмелев, демонстранты взвыли:

— Гоооо!.. Долой правосудие для богатых! — Один вскочил с места, потом другой, третий. Верзила с серьгой в ухе был в первом ряду, он вскочил, вздымая вверх сжатый кулак.

— Отбеливаете! — кричал он. — Отбеливаете!

БАБАХ!

Снова взрывной удар молотком. Ковитский встал, опершись кулаками о стол, и подался вперед.

— Охрана!.. УДАЛИТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА! — С этими словами Ковитский выбросил вперед правую руку, указывая на верзилу с серьгой. Два пристава в белых рубашках с короткими рукавами и с револьверами на поясах двинулись к нему.

— Народ вам не удалить! — заорал тот. — Народ вам не удалить!

— Ага, — произнес Ковитский, — но ВАС я удаляю!

Приставы подошли к человеку с серьгой с двух сторон и принялись подталкивать его к выходу. Он оглядывался на своих собратьев, но те были явно в замешательстве. Они подняли вой, но смелости дружно противостоять Ковитскому им не хватило.

БАБАХ!

— ТИХО! — рявкнул Ковитский. Как только толпа более или менее угомонилась, Ковитский глянул на Фицгиббона, затем на Крамера. — Судебное заседание объявляю закрытым.

Зрители стали подыматься и побрели к двери, все громче ропща и злобно оглядываясь на Ковитского. Девять приставов выстроились цепью, отделяя публику от судейского помоста. Двое из них держали руки на рукоятях револьверов. Раздались приглушенные выкрики, смысла которых Шерман не разобрал. Киллиан встал и двинулся к Ковитскому. Шерман пошел за ним.

Вдруг сзади поднялась возня, Шерман резко обернулся. Верзила негр прорвался сквозь цепь охранников. Это был тот самый — с золотой серьгой в ухе, которого Ковитский удалил из зала. Приставы, видимо, оставили его в коридоре, и он в ярости ворвался обратно. Он был уже за барьером. И с искаженным от злости лицом шел прямо на Ковитского.

— Ах ты, пидер лысый! Ах ты, пидер лысый!

Три пристава вышли из цепи, теснившей публику к выходу. Один из них схватил верзилу за руку, но тот вывернулся.