Кетополис: Киты и броненосцы - Грэй Грин

Утренний сквозняк капризно звякнул серебряной гирляндой, забрался под дверь, ведущую с галереи в хозяйские покои, заставил вдову натянуть побитую молью шаль. Глухой бой городских часов пробился сквозь бархат портьер, и еще… и еще… Лидия покосилась на часы с кукушкой – те опаздывали на полминуты.

– Ну, с богом. – Спица звякнула о медный поднос.

– Я не хочу ребенка! – Девочка дрожала, из-под серого брезента, натянутого на узкое лицо, текло соленое.

– Хочешь, – Лидия вздохнула, затянулась глубоко, чуть вздрогнула – судорога прокатилась по рыхлому телу. – Хочешь, лапушка. Все хотят.

– Нет!

Узел на мешке развязался с трудом. На ковер вывалилось содержимое, пахнущее водорослями, морем и гнилью. Лидия нагнулась, коснулась пухлыми пальцами крупного рыбьего пузыря, потрогала отмытые добела хрящи, поднесла к носу спутанные во влажный клубок жилы, застыла на миг, слушая, как деревянная птица задорно выкрикивает свое «уху-уууууууу». Короткая стрелка застыла на девяти, вздрогнула и продолжила неспешный путь по циферблату.

– Не хочу. – Глаза девочки, почти прозрачные, слегка навыкате, следили сквозь мутное стекло маски, как разрезанный напополам пузырь надевается умелыми руками на каркас из латунной проволоки, как грубый стежок стягивает края в шов, как насаживаются гибкие рыбьи позвонки на штыри. – Что это? Что?

– Сумочка… Сумочка для младенчика. Будет маленький там расти, стучать пяточками… – пришептывала Лидия, быстро обматывая получившуюся конструкцию шершавой кожей, взятой с губы кита-трехлетки.

– Не хочу, – девочка слабо сопротивлялась, но крепкие руки Лидии приподняли тощее тельце, и ножницы жадно залязгали, раскраивая кожу точно по угольным меткам.

Аннет ждала хозяйку внизу, пряталась в нише возле мастерской. Тут же суетился механический дворецкий, подбирая с пола лоскутья и отправляя их в прикрученный к корпусу таз.

– Стережешь? – Лидия укоризненно покачала головой. Крупные сапфиры в ушах заколыхались.

– Как там? – Аннет робко протянула чашку с остывшим чаем.

– Поглядим, должно обойтись.

– Не связывалась бы, госпожа. – Аннет затеребила край хозяйской шали. – Уж который год ничего не выходит. И яму бы закопала, не дело это нижних привечать. И так наш дом честные горожане за квартал обходят, а если узнает кто про ночных гостей – не простят. Спалят ведь.

– Цыц, дура! Надоела! – Лидия вошла в мастерскую, опустилась в кресло, вытянула ноги, скинула узконосые туфли, сладко пошевелила пальцами. – Цыц! Не ради себя мучаюсь. А что не приживается, так это оттого, что у них нутро другое – нечеловечье. Все одно, подберу и ткань, и ниточку, строчку отыщу, слова нужные – обошью лишенок горемычных. Глядишь, перестанут умыкать младенчиков… Тут, главное, руку приноровить, чтоб нелюди кроились, чтобы доченьку как следует выправить. Жду я Марточку, рано или поздно – девочек-то в ее годах у подземов наперечет. Придет и дочкин черед, а там разберусь… Сердце подскажет, да и бубенчик в животе – знатная метка.

– Страшно… Ох как страшно, – заныла Аннет. Но тут же замолчала, насторожившись. Дворецкий крякнул, выпустил струю копоти и дыма, с тяжелым скрежетом покатился в прихожую.

– Страшно, говоришь? Неужто не привыкла? Ладно, поди глянь, кто там у нас, – Лидия с сожалением втиснула разбухшие ступни в обувь. Натянула атласный чепец, завязала ленты нетугим бантом.

Дворецкий громыхал засовами, отпирая двери раннему посетителю.

Давно, лет тринадцать назад, механического дворецкого притащила Аннет. Она же заказала табличку с надписью «Лидия Ван-дер-Ваальс – модистка». Это случилось через два года после того, как Мартен Ван-дер-Ваальс утонул в море, оставив жене лишь дом с обстановкой. От родителей Лидия унаследовала доброе имя, пару фамильных портретов и брата – бездельника и повесу, которого изредка встречали у маяка в смутных кварталах и, гораздо чаще, в городской тюрьме, где тот скрывался от карточных долгов. Два года Лидия перебивалась за счет безделушек, дареных супругом. Но однажды Аннет, вернувшись от ростовщиков, разрыдалась и сообщила, что больше продавать нечего, разве что изумрудик, поблескивающий в переднем зубе хозяйки. Лидия пожала плечами и направилась было на кухню за щипцами, но Аннет ухватила ее за подол и зашептала жарко и смущенно. Говорила Аннет о том, что можно заложить мебель и вазы и обустроить швейную мастерскую, чтобы делать модных фасонов шляпки, а то и модные платья пошивать для слободских красавиц. Говорила Аннет, что дело это хоть и не сулит великих прибылей, однако позволит жить и содержать дом, и что сама Аннет – портниха умелая, а еще пара девиц доброго нрава и усердия всегда отыщется. Говорила Аннет, что имеются на примете и сами девицы, и три почти новенькие чудо-машинки, а ткань и нитки для начала можно занять под процент в галантерейной лавке напротив, а если хозяин откажет, то стыд ему и позор – ведь именно Ван-дер-Ваальсы ссужали ему подъемные под малый процент. Лидия морщила лоб, дымилась трубочка в равнодушных губах, и кивок, мол, поступай, как знаешь, решил дальнейшую судьбу дома на краю Горелой Слободы. Вывеска «…ского дома купец» сыпала позолотой на крыльцо, и блестящая пыль прилипала к начищенной латуни.

Обеих белошвеек Аннет привела вечером, накормила похлебкой из мидий – больше в доме ничего не осталось, и представила хозяйке. Кривую темноволосую старуху звали Анисья, была она не то полька, не то русская, одним глазом почти не видела, говорила много и непонятно, но кружева плела умело. Стежок клала ровный и могла на ощупь, а то и по запаху отличить галлийский глазет от местной подделки. Анисья, с молчаливого позволения хозяйки, обустроила себе уголок возле дальнего окна, привесила над столом полку, на которую аккуратно поставила своего хмурого бога – в блестящей рамке, деревянного. Этой рамке Анисья кланялась и что-то страстно шептала по-своему. Еще она пела какие-то свои тягучие, очень грустные песни, и Аннет живо выучила слова, чтобы подпевать товарке в долгие дождливые вечера. Другая швея – невысокая сиамочка, на расспросы не отвечала, испуганно улыбалась и прикрывала ладошкой черные, будто сажа, глаза. Но в машинном шитье сиамка оказалась докой, выводила шелком редкой красоты завитки, бойко мастерила шляпки и не гнушалась грязной работы. Аннет прозвала чудачку Наперстком за то, что та вечно кололась до крови и ходила, обсасывая ранки. Уже потом Лидия пожалела девчонку, приспособив той на указательный и средний пальцы левой руки костяные колпачки, что нельзя было ни снять, ни потерять. Наперсток смешно стучала ими по «зингерам», меняя шпульку или вставляя челнок. Анисье тоже достался хозяйкин подарочек – вместо черненых углем, крошащихся резцов заблестел во рту белошвейки железный протез, чтоб и ниточку суровую перекусить, и булавку выдернуть.