Обитель любви - Жаклин Брискин

— Мистер Ван Влит, — снова заговорил врач. — Прошу вас, попробуйте расслабиться. Вам необходим полный покой.

Бад посмотрел на Тессу. Его губы перестали шевелиться.

— Хочешь, я посижу? — спросила она.

Он кивнул.

— Хорошо, — сказала она твердо своим тихим низким голосом. Этот голос успокоил его. «Она не позволит докторам прогнать себя, — подумал он. — Моя Тесса им не позволит».

Он приказал себе не беспокоиться из-за тумана в голове, который был следствием действия лекарств. Судя по всему, у него был сердечный приступ. Но он остался жив и, похоже, не умрет. Слава Богу!

«Расслабься», — приказал он себе.

Лицо Тессы плыло у него перед глазами. Желая ободрить его, она нежно прикоснулась пальцем к слюдяному окошку.

Бад закрыл глаза. Злой голос куда-то исчез. «Это была галлюцинация, вызванная наркотиками, — решил он. — Все в порядке. Моя дочь рядом».

Он заснул.

Глава двадцать четвертая

В Гринвуде все говорили приглушенными голосами, везде постелили ковровые дорожки, чтобы ходить бесшумно, баллоны с кислородом вносили в дом осторожно. Было запрещено подъезжать на машине, как раньше, к самому входу в дом.

На имя Бада поступали сотни ободряющих телеграмм, в том числе от президента Хардинга и его жены, от министра, с которым Бад вел переговоры о нефти, от миссис Вильсон, от одиннадцати сенаторов. Сенатор Хайрам Джонсон прислал от себя лично ящик апельсинов. Джон Д.Рокфеллер, несмотря на то, что был ярым конкурентом Бада и славился своей скупостью, прислал пресс-папье из серебра в виде нефтяной вышки. Мистер и миссис Херст приходили к Амелии на чай. Заглядывал и Генри Хантингтон с супругой, на которой он женился после смерти ее первого мужа — своего дяди Коллиса П. Хантингтона. Друзья присылали в Гринвуд корзины с цветами и книги. Открытки приходили от тех жителей Лос-Анджелеса, чья жизнь хоть как-то была связана с жизнью Бада. А таких было множество. Сотрудники «Паловерде ойл» присылали подарки, а буровая бригада, работавшая на Сигнал-хилл, подарила Баду новую шахтерскую каску. Слуги Гринвуда в складчину купили Баду мягкое кресло, чтобы сидеть на веранде. Родня со стороны Гарсия пекла ему пирожки и торты с хурмой, а кузены Ван Влиты прислали коллекцию рисунков старинных католических миссий в Калифорнии. Эта графика как раз вошла в моду. Старухи, которых в семье все еще называли «мамиными людьми», присылали Баду домашнее желе из кактусов.

На Рождество Гринвуд захлестнула новая волна подарков. К тому времени Бад уже полусидел на постели, откинувшись на подушки. Амелия и Тесса по очереди вскрывали для него посылки. Несмотря на протесты врачей, Бад лично писал благодарственные письма отправителю каждого подарка. Поэтому доктор Левин считал его трудным больным.

Сердечный приступ Бада так напугал Амелию, что она не рисковала возвращаться к разговору о браке Кингдона и Тессы. Втроем они решили пока об этом помалкивать. Молчала и прислуга Гринвуда. Медсестры, дежурившие у постели Бада, видели в Кингдоне любящего племянника. Врачи и сестры ожидали каждого прихода знаменитой кинозвезды, героического летчика-аса. Но он появлялся в Гринвуде все реже и реже.

Кингдон сильно запил.

Он закончил один фильм, начал сниматься в другом. Объектив кинокамеры досаждал ему, как никогда раньше, поэтому во внутреннем кармане летной куртки он теперь всегда держал флягу. Каждый вечер он проводил несколько минут в комнате Бада. Глядя на то, с какой искренней привязанностью относятся друг к другу дядя и тетя, он перестал верить поговорке, согласно которой брак убивает любовь.

«У нас будет хуже, — думал он в отчаянии. — Время ничего не изменит». Через несколько минут он вставал, извинялся, спускался вниз в буфетную и прикладывался к бутылке с крепким ликером.

Он пил также всякий раз, когда думал о возвращении в лоно церкви, о том, чтобы попросить у римского папы разрешения на брак с двоюродной сестрой. С двоюродной ли?.. Этот вопрос терзал Кингдона. Впрочем, выбора не было. Он просто был не в состоянии оставить Тессу. Душа его металась между строгой Ютой и неумолимым Господом, и он чувствовал себя последним грешником.

Выпивка почти не спасала. Полеты в лучшем случае лишь немного снимали внутреннее напряжение. И только в объятиях Тессы он забывался.

Однажды во вторник в начале января, когда стояла слишком пасмурная погода для съемок, Кингдон и Тесса ушли в дальний уголок сада. Он нес в руке серебряный шейкер для коктейлей, а она — блокнот с авторучкой. Он налил себе полный стакан и поставил шейкер на мраморный пьедестал одной из статуй. Она опустилась прямо на траву и, задумавшись, написала в блокнот несколько строчек, которые предполагала позже внести в рукопись романа.

— После того, что случилось с дядей, ты совсем забросила свой роман. Сегодня впервые написала что-то, — сказал Кингдон.

— В самом деле? Я как-то не думала об этом. Впрочем, ты прав. А папа лучше выглядит, правда?

— Он как новенький, — ответил Кингдон. Он сел рядом с ней, вытянув перед собой левую больную ногу. — Ты говорила, что сегодня опять заглядывал мой старик?

— В половине четвертого.

— Почему ты замолчала? — спросил он. — Скажешь, что мне нужно с ним повидаться?

— Он терзается.

— Интересно почему? — сказал Кингдон, выпил коктейль и потянулся к шейкеру.

— Он любит тебя.

— И теперь я должен прощать его за то, что он меня любит?

— К чему избегать его?

— Он что, снова советовал тебе прогнать меня?

— Мм... Не совсем.

— Тесса, не лги.

— Да, он заговаривает на эту тему, но я его не слушаю. Кингдон, на него жалко смотреть.

— Сделай мне большое одолжение. Передай ему, чтобы он перестал мне посылать чеки за нефть. Для оплаты проживания в моем доме это слишком много, а для индульгенции слишком мало.

— Ты же его компаньон!

— А если он спросит, что ему делать с этими деньгами, передай, что он может засунуть их себе в задницу!

— Кингдон, прекрати, — воскликнула Тесса. Собственный крик смутил ее, и она тихо сказала: — Прости.

Кингдон обнял ее за плечи.

— Нет, ты прости. Это медовый месяц виноват. Знаешь, кстати, о чем я подумал?

— Нет.

— Мы оба постоянно «об этом» думаем.

— О нашем медовом месяце?

— Раньше мы не были столь активными.

Она положила голову ему на колени. Кингдон был прав. Страсть просто поглотила их. Она постоянно думала об «этом», готовая отдаться ему каждую минуту. Порой они даже не доходили до постели. Занимались любовью в ванне, на диване в ее кабинете среди разбросанных глав романа, в оранжерее среди розовых и красных азалий. Поначалу она не могла добиться удовлетворения, но постепенно училась этому, и когда наступала кульминация, в этом было что-то мистическое. Но со времени их брачной ночи оргазм длился, казалось, без перерыва.