Дьюма-Ки - Стивен Кинг

На лице Уайрмана отразилось удивление, но в голове у меня раздался лёгкий щелчок, как происходит, когда тебе наконец-то удаётся поймать ранее ускользавшую от тебя мысль. Теперь я знал, почему мне показалась столь знакомой его манера держать куклу.

— Увлекался чревовещанием, не так ли? — Я надеялся, что в голосе не слышится надрыва, но сердце замолотило по рёбрам. Я подозревал, что на южной оконечности Дьюма-Ки возможно многое. Даже ясным днём.

— Да. — В улыбке Джека смешивались смущение и приятные воспоминания. — В восемь лет я купил книжку о чревовещании и увлёкся им, главным образом потому, что отец покупку не одобрил. Сказал, что я попросту выбросил деньги на ветер и скоро оставлю это занятие. — Он пожал плечами, и Новин качнулась на его ноге, будто тоже хотела пожать плечами. — Больших успехов я не достиг, но в шестом классе выиграл конкурс талантов. Отец повесил медаль в своём кабинете. Для меня это многое значило.

— Да, — кивнул Уайрман. — Для мальчика это большое дело — похвала сомневающегося отца.

Джек вновь улыбнулся, уже широко, и улыбка эта, как всегда, осветила его лицо. Чуть сдвинулся, и Новин сдвинулась вместе с ним.

— Лучше не бывает. Я был застенчивым мальчиком, и чревовещание немного облегчило для меня общение с людьми. Мне стало проще говорить с ними. Я всегда мог прикинуться, что я — Мортон. Мой двойник, знаете ли. Мортон-остряк, который способен сказать что угодно кому угодно.

— Они все остряки, — кивнул я. — Думаю, так принято.

— Потом я перешёл в среднюю школу, а там чревовещание не котировалось, в сравнении, скажем, с умением кататься на скейтборде, вот я его и забросил. Даже не знаю, что случилось с книгой. Называлась она «Отдай свой голос».

Мы молчали. Дом дышал сыростью. Совсем недавно Уайрман убил атаковавшего нас аллигатора. Теперь я едва мог в это поверить, хотя в ушах ещё отдавался грохот выстрелов.

Первым нарушил тишину Уайрман:

— Я хочу услышать, как ты это делаешь. Заставь её сказать: «Buenos dias, amigos, mi nombre es Noveen,[187] и la mesa[188] течёт».

Джек рассмеялся.

— Да ладно вам.

— Нет… я серьёзно.

— Я не могу. Если какое-то время этим не заниматься, забываешь, как это делается.

По собственному опыту я знал, что он, возможно, прав. Когда речь идёт о приобретённых навыках, память похожа на дорожную развилку. По одному ответвлению — навыки, которые сродни езде на велосипеде; если ты им обучился, они остаются с тобой навсегда. Но творческие, пребывающие в постоянном изменении навыки, за которые ответственны лобные доли, нужно практиковать регулярно, чуть ли не ежедневно, и они легко забываются, а то и теряются полностью. Джек говорил, что чревовещание — один из таких навыков. И хотя у меня не было причин сомневаться в его выводе (чревовещание подразумевало создание новой личности, не говоря уже об отказе от собственного голоса), я сказал:

— Попробуй.

— Что? — Джек посмотрел на меня. Улыбающийся. В недоумении.

— Не тяни, попробуй.

— Я же сказал вам, я не могу…

— И всё равно попробуй.

— Эдгар, я понятия не имею, как будет звучать её голос, даже если мне удастся отдать ей свой.

— Да, но ты уже посадил её на колено, и кроме нас двоих тут никого нет, так что — давай.

— Ну… чёрт. — Он смахнул волосы со лба. — И что вы хотите от неё услышать?

Уайрман тихо, но не допускающим возражений тоном произнёс:

— Почему бы просто не посмотреть, что из этого выйдет?

v

Джек ещё какие-то мгновения посидел с Новин на колене, их головы освещало солнце, пылинки со ступеней и древнего напольного ковра кружили около лиц. Потом Джек взял куклу иначе — так, что пальцы легли на шею и тряпичные плечи. Голова Новин поднялась.

— Привет, малыши, — поздоровался Джек, только он старался не шевелить чуть приоткрытыми губами, так что получилось: «ривет, ыши».

Он покачал головой, заметались потревоженные пылинки.

— Подождите минутку. Это ужасно.

— Времени у тебя сколько хочешь, — заверил его я. Думаю, я произнёс эти слова ровным голосом, хотя сердце забухало сильнее. Отчасти потому, что я боялся за Джека. Если бы идея сработала, он мог оказаться в опасности.

Джек вытянул шею, помассировал адамово яблоко. Выглядел, как тенор, готовящийся к исполнению арии. «Или птичка», — подумал я. Может, один из «Колибри». Потом он сказал: «Привет, малыши». Получилось лучше, но…

— Нет. Дерьмо на палочке. Звучит, как та блондинка из старых фильмов, Мей Уэст. Подождите.

Он опять помассировал горло. При этом смотрел в яркую синеву над головой, и одновременно (у меня нет уверенности, что Джек это знал) двигалась и вторая его рука, та, что держала куклу. Новин посмотрела сначала на меня, потом на Уайрмана, снова на меня. Чёрные глаза-пуговицы. Чёрные волосы, обрамляющие лицо цвета шоколадного печенья. Красное «О» рта. Произносящего: «О-о-о-ох, какой противный парниша».

Мою руку сжала рука Уайрмана. Холодная.

— Привет, малыши, — поздоровалась Новин, и, хотя кадык Джека ходил вверх-вниз, губы на «м» едва шевельнулись. — Эй, как вам?

— Хорошо, — ответил Уайрман со спокойствием, которого я не чувствовал. — Пусть она скажет что-нибудь ещё.

— Мне заплатят за это премию, не так ли, босс?

— Конечно, — ответил я. — Время и уси…

— Разве ты ничего не соираешься рисовать? — спросила Новин, глядя на меня круглыми, чёрными глазами. И я уже практически не сомневался, что это пуговицы.

— Мне нечего рисовать, — ответил я. И добавил: — Новин.

— Я скажу тебе, что ты можешь нарисовать. Где твой аль-ом? — Джек смотрел куда-то в сторону, на тени, ведущие в разрушенную гостиную, с написанным на лице удивлением, с пустыми глазами. Он утратил контроль над собой и не впал в транс — пребывал где-то посередине.

Уайрман отпустил мою руку, потянулся к пакету с едой, в который я ранее сунул оба «мастерских» альбома. Протянул один мне. Рука Джека чуть согнулась, и Новин вроде бы наклонила голову, чтобы понаблюдать, как я открываю альбом, расстёгиваю молнию поясной сумки, в которой лежали карандаши, достаю один.

— Нет, нет. Возьми её.

Я вновь порылся в сумке, достал светло-зелёный карандаш Либбит. Единственный достаточно длинный, чтобы как следует ухватиться за него. Должно быть, этот цвет не относился к её любимым. А может, на Дьюме зелёные оттенки были более насыщенными.

— Хорошо, что теперь?

— Нарисуй меня на кухне. Прислони меня к хлевнице, так сойдёт.

— На столике, верно?