Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - Рудольф Риббентроп

Пополудни 9 мая 1940 года мы были вновь подняты по тревоге! Примет ли дело в этот раз серьезный оборот? В зимние месяцы сигнал тревоги звучал неоднократно. Речь шла, вероятно, о ложных сигналах и дезинформации: при прослушке телефонных разговоров было установлено, что даты наступления каждый раз передавались голландским военным атташе в Гаагу. Утечка информации объяснялась, как уже описано, неразоблаченной предательской деятельностью полковника Остера. Сам я был полон надежд, казалось, что опасность пропустить участие в кампании из-за откомандирования в офицерскую школу теперь отпала. Однако при выступлении было заявлено: «Кандидаты в фюреры остаются и отправятся в юнкерскую школу в Брауншвейге». То, чего «страшились», произошло!

Однако верный девизу нашей семьи «Ni nalaten» («Никогда не сдаваться» — нижнегерманский диалект) в смысле настойчивости в достижении своих целей, я не был готов спасовать. Желая получить шанс пересмотра отданного приказа и участвовать в кампании, я не мог уступить по каким-либо соображениям. Я был готов попробовать все. За несколько недель до того я случайно познакомился в пивной с полковым адъютантом, весело болтавшим за столом с неизвестными ему простыми бойцами, среди которых был и я. Так как наша казарма в городишке Ален находилась поблизости от полковой штаб-квартиры, я наудачу быстро направился туда, лоб в лоб столкнувшись с адъютантом, естественно, спросившим меня, что мне здесь надо. Мой лаконичный ответ, что я хочу вместе со всеми принять участие в кампании, он, смеясь, воспринял с полным пониманием: «Подожди здесь, я спрошу у командира!» Через пару минут он появился снова, сообщив: «Командир берет вас (заметьте, несмотря на прямой приказ из Берлина), но, на тот случай, если с вами что-то стрясется, с условием, что ваш отец согласен». Он, однако, пожелал услышать это от самого отца.

Представьте себе ситуацию: в Министерстве иностранных дел ожидались послы Голландии, Бельгии и Люксембурга для вручения объявления войны. Там царило большое оживление, поэтому один из сотрудников отца посчитал нужным отклонить звонок полкового адъютанта на том основании, что рейхсминистр ничего не может приказать по линии СС — полковому адъютанту ничего не оставалось, как принять это за отказ. Однако мне удалось все же вызвать отца к аппарату. Он кратко дал мне понять, что, конечно, не возражает против моего участия в кампании, он только не может этого приказать!

Большего мне не требовалось, я организовал в три часа ночи такси, за рулем — крупной комплекции женщина, и последовал за полком. На рассвете, в Людингхаузене, я случайно столкнулся на углу улицы с «Феликсом», командиром полка, разумеется, задавшим мне, как несложно догадаться, вопрос: «Откуда вы опять взялись?» Тут он сдался и забрал меня с собой. К утру, на переправе через Рейн у Рееса, я уже был в роте, по-прежнему беспокоясь, что меня все еще могут поймать и отправить домой в школу. Несколько дней спустя мне предстояло получить боевое крещение. Мы были назначены для прорыва к Флиссингену и, быстро продвинувшись, вышли к проливу у Вунштрехта. Перед собой мы заметили мотоциклистов, останавливавшихся на дамбе, и, спустя несколько мгновений, мы — трое связных — были окружены ревущими мотоциклами, водители не спешивались, но стрелки прошли по дамбе вперед.

Вдруг на нас обрушился сильнейший огонь из хорошо замаскированного бункера примерно в 50 метрах перед нами. Мы спрыгнули с гребня дамбы на левый склон — и были обстреляны, затем попытались укрыться справа, но и там нас достал сильный пехотный огонь, так что я закричал: «На дамбу!» Оба товарища последовали за мной. Мы распластались в какой-то колее, стараясь как можно глубже вдавиться в щебень. Я лежал рядом с коляской мотоцикла, водитель которого был убит. Мотор, однако, все еще работал на полном газу, так что я через несколько минут совершенно оглох. Пулеметные очереди из господствовавшего над дамбой бункера в 50 метрах перед нами стучали с отвратительным дребезгом по жести коляски прямо над моей головой, и мне было совершенно ясно, что тот миг, когда пули сквозь стальной шлем, который задержать их не мог, просверлят мне череп и наступит, как говорили солдаты в таких случаях, «конец рабочего дня», это всего лишь вопрос времени! В нашем энтузиазме продвижения вперед мы буквально нарвались на врага, который дал и мотоциклистам и нам приблизиться на кратчайшее расстояние, с тем чтобы внезапно открыть огонь.

Признаюсь, в тот момент у меня промелькнула мысль, ну и что ты поимел от того, что во что бы то ни стало хотел на войну? Оба моих товарища-связных, как выяснилось вскоре (французы в конце концов оставили позицию), пали. Почему они погибли, а я получил лишь пустяковое осколочное ранение в плечо — мы лежали вплотную друг к другу? В то время я еще не мог себе представить, как часто этот вопрос будет возникать в течение последовавших пяти лет.

Мое участие в кампании на Западе вызвало негодование Гиммлера против меня и также и отца. Хотя решение принял командир полка, который по военным соображениям сознательно не посчитался с приказом из Берлина. По его мнению, юные кандидаты в офицеры должны были, прежде чем стать офицерами, поучаствовать в военных действиях. Наказание последовало позднее, по окончании военной школы, при направлении в часть. Лучшие выпускники могли сами выбирать дивизии, к которым они хотели быть прикомандированными. Разумеется, я выбрал дивизию, вновь сформированную моим командиром полка «Феликсом» Штайнером, а именно так называемую дивизию «Викинг», в которую для борьбы с большевизмом записывались добровольцы из Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии, Швеции и Финляндии. Вскоре после начала русской кампании она стала элитной дивизией. Мое желание по прямому приказу Гиммлера удовлетворено не было, последовало направление в одну боевую группу в Норвегии (ни в коей мере не боеготовую); в то время, согласно положению вещей, это являлось фактически прикомандированием в виде наказания. Со стороны Гиммлера это было проявлением мелочности. Не слишком почтительное прозвище Гиммлера в Ваффен-СС «Райхсхайни», происходившее от имени Гиммлера Генрих (Хайнрих) и его звания «рейхсфюрер СС» («райхсфюрер СС»), в какой-то степени выражает отчужденность между Гиммлером и войском. Мне пришлось ощутить ее на своей шкуре! Возможно, сыграло свою роль и мое несколько легкомысленное замечание, о котором, разумеется, сразу же разнеслись слухи. Мой друг (офицер Ваффен-СС) захотел жениться. Для этого он должен был представить двух поручителей и заполнить анкету о личности невесты. Среди вопросов был и такой, является ли невеста «щеголихой». По этому поводу я, может быть, излишне громко, заявил, что если у моей невесты в этой графе будет стоять «нет», то я ее не возьму в жены! Я уже тогда не уступал тому прусскому королю, который, как говорят, изрек: «Я всегда радуюсь, когда мои подданные принаряжаются, это облегчает моим подданным сохранять верность (трону)».