Особый контроль (сборник) - Сергей Андреев

— Что?

— Спрашиваю, у тебя есть время, чтобы спокойно посидеть? Или хочешь быстренько опрокинуть и бежать? У меня талончик аж на три часа. Там мне торопиться некуда… Пришел сегодня пораньше, надеялся прорваться, если очереди не будет. Но ты сам видел, собственники драгоценного металла не дремлют… Садись.

Микола вдруг подумал, а не хочет ли Георгий его споить, а потом спокойненько обчистить карманы. Но эта мысль почему-то совсем не испугала. Она его тонизировала. Все равно он постарается выпить как можно больше. Микола достал из кармана заветный стаканчик.

— С твоего разрешения я буду пить из своей посуды… Пусть тебя это не удивляет. Это… подарок отца, память об отце. Я всегда пью только из этой штуки…

— Комик ты, я не ошибся… Одеколон сегодня глушил тоже в память об отце из его подарка?

Микола виновато потупился. Его и вправду мучила совесть, стало стыдно.

— Хороший ты, Жора, хлопец… — сказал и, не чокаясь, выпил.

А Георгий сразу же вновь наполнил стаканчик.

— Ты только гляди у меня, не захмелей до ручки. Мне лишние хлопоты ни к чему… И не в твоих это интересах… — слова вроде бы произнесены искренне, и Микола совсем успокоился, уверив себя в Жорином благородстве. Такие люди не станут опускаться до обыкновенного воровства. И в этом Микола не ошибся. От осанки Георгия так и веяло сытым благородством.

Сидели они почти до двух часов. Микола изо всех сил старался выглядеть интересным собеседником. Припоминал анекдоты, забавные случаи из своей жизни. После третьего стаканчика признался Жоре, что он писатель. “Но разве печатают тех, кто правду пишет?!” Миколу переполняло желание, не теряя контроля над собой, как можно больше выпить. Это ему пока удавалось, хотя с каждым часом “культурного отдыха” язык все сильнее заплетался.

В два часа дня Микола заставил себя встать. Георгий, тоже в изрядном подпитии, что-то разглагольствовал о Пиросмани, но сообразить что-либо толком Микола был уже не в состоянии. Поблагодарил.

— Я никогда не думал, что писатели — такие простые и обычные люди, — признался Георгий.

Они трогательно обнялись, договорились иногда встречаться. Ведь “не для того же люди знакомятся и выпивают, чтобы потом навсегда забыть друг друга”.

Домой не без проблем добрался уже с тремя бутылками сухого вина, рассовав их по карманам. Вид имел презабавный. Все обращали на него внимание — взлохмаченный, расхристанный, он шел, глупо улыбаясь, гортанно напевая песенку собственного сочинения. Чтобы не бросало его из стороны в сторону, приходилось широко расставлять ноги и ни на минуту не забывать о земном притяжении.

Долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец справедливость восторжествовала, и хозяин попал в свою квартиру. Ларисы, конечно, еще не было дома. Микола сразу же направился к шкатулке с деньгами. Стаканчик добросовестно действовал. Выгреб из шкатулки двадцать пять рублей по пятерке и два блестящих полтинника.

Из кухни доносился шорох. Там он увидел своего отца. На нем серые с белыми цветочками трусы. Он, стоя возле раковины, сосредоточенно, дрожащими руками чистил картошку.

— О, папуля, это ты здесь? Молодец! А я слышу, кто-то на кухне. И думаю, кто бы это? Захотел кушать, папуля? Голод не тетка. Это точно. Молодец! Картошка — это правильно. Это — по нашему. С сальцем ее сейчас, папуля. Выпить хочешь? Сей момент организую. Сухонького. Тебе крепкого нельзя. А сухое вино для твоего здоровья — просто лекарство. Молодец, папуля! Это я хвалю — захотел кушать, картошечки сам начистил. Сейчас я сальце принесу.

Отец лишь неторопливо обернулся, взглянул на сына и продолжал тщательно чистить картофелину.

Микола повытягивал из карманов бутылки. Принес из холодильника кусок сала, нарезал его, настрогал. Поставил на стол волшебный стаканчик, а для отца большую керамическую кружку. Налил полную “Алиготе”.

— Давай, батя, шарахнем за твое здоровье! На, бери! Сейчас ты у меня оживешь. Скоро все твои болячки сбегут. Можешь мне поверить. Это говорю тебе я, твой сын. Заживем теперь, батя, как короли. Слышь?

Отец устало, держась из последних сил, равнодушно смотрел на него. Потом перевел взгляд на полную кружку и невольно протянул к ней руку. Пил он с трудом. Руки его дрожали. Вино текло по щекам, по подбородку. Наконец одолел содержимое кружки и бессильно опустился на стул.

— Сейчас, папуля. Минутки через три оно в кровь перейдет, и ты сразу затанцуешь.

Отец поднял взгляд:

— Ты сам едва на ногах стоишь, сынок… С чего это ты? Что случилось? — но, видя блаженную улыбающуюся физиономию сына, понял: ничего плохого не произошло. — Хорошее вино — Давно я не пил… У тебя сегодня праздник?

— У нас теперь каждый день будет праздник! Не веришь?

— Ты устроился на настоящую работу? — отец немного оживился, в глазах засверкали искорки.

— На работу? — Микола неудержимо, пьяно рассмеялся. — Пусть на нее черт устраивается, на ту работу, что называешь настоящей. Слышь? Я — писатель. Ты знаешь, что это — моя жизнь… — Микола говорил с трудом, язык плохо слушался, но он настойчиво выводил патетические рулады, пытаясь заставить отца поверить в свою гениальность. — Ты знаешь, как это сложно, пап, быть писателем? Нет, ты этого не понимаешь и представить себе не можешь! Ведь не хочется писать ради денег! Не хочется, пап! Настоящему писателю стыдно, он просто не имеет права писать только ради денег. Это просто преступление! Вот! Преступление! Думаешь, трудно собрать воедино десяток слов? А получится стишок. Вот хочешь, я тебе сейчас их с десяток придумаю. Про что скажешь, про то и придумаю. Про любовь, про радость свободного труда, про ядерную угрозу, про весну, про бездомную собаку, про первый снег… Но это будет не от чистого сердца. Ты понимаешь, пап? Писатель не имеет права писать для заработка! Душа, пап, она не прощает, пап, продажности… — Микола икнул и старательно налил вино, себе и отцу.

— Ты много пьешь… Это никогда до добра не доводило. Никого…

— Ты лучше выпей сам, пап, и не говори глупостей. Ненужно меня поучать. Не нужно. Мне уже скоро сорок лет. И мне самому есть кого учить уму-разуму. Вот! Это я много пью? Ты, пап, просто не видел, как люди пьют. По-черному пьют! Ох, как по-черному. А когда в меру, то можешь мне поверить — кроме пользы, нет ничего плохого.

Старик прислонился спиной к стене, зевнул, вино его разморило. Еще больше захотелось есть:

— Дочистил бы ты картошку. Поужинали бы вместе.

— Все сделаю, папуля! Что там ее чистить?! Раз плюнуть. Сейчас я воду поставлю, пускай греется. Мы картошку в горячую воду бултых и трули-фрули-гоп-ца-ца… Ты лучше меня послушай. Я много сам об этом думал. И теперь уже никто и никогда не убедит в обратном. Я сам пришел к этой мысли. Я ее выносил, я ее добыл, я ее, можно сказать, заработал… Вот, пап, ты знаешь, я не боюсь работы. Я любую работу готов делать, пап. Ты же знаешь. Потребуется чистить нужники, я всегда — пожалуйста, закачу рукава и уйду весь в работу. Пап, работу я люблю… Я много думал о том, мешает ли человеку и всему человечеству в глобальных масштабах товарищ алкоголь, если пить в меру? И я убедился, пап, на себе убедился, что не мешает! Вот, не мешает и все! Другой бы изучал эту проблему, написал бы диссертацию, славы достиг бы. Но я не тщеславный. Мне интересна сама идея. И я могу со всей ответственностью аргументировать свои убеждения… — Микола резко поднялся, зашатался, начал зубами откупоривать очередную бутылку, вытащил пластмассовую пробку. — Может, хочешь, чтобы я доказал свою правоту? Пожалуйста… Подумай сам… Достаточно представить, как чувствует себя абсолютно трезвый человек. Плохо. Я часто бывал трезвым и ни разу, ты лишь вдумайся — ни единого раза — не чувствовал себя по-человечески. Всегда в душе смятение, неуверенность, сомнения. Как держаться? Что делать? Места себе не находишь и даже каждый шаг трезвого какой-то нечеткий, неравномерный, так сказать, без конкретной мотивации…