Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов

абсолютной власти, сделался кровожадным деспотом». Ясно, что мишенью слова «добродетель» мог быть только Максимилиан.

Сам Карно, олицетворявший суровую деловитость, пишет: «Горе республике, где заслуги одного человека или даже его добродетели становятся необходимостью».

Введение культа Верховного существа Робеспьер считал средством укрепления своих позиций. Пагубная иллюзия! Карно даже не скрывал своего неодобрения. Члены Комитета безопасности Вадье и Амар, известные дехристианизаторы, открыто издевались под новым культом. Парижские санкюлоты, в свою очередь, предпочитали новому абстрактному Верховному существу близкий их сердцу культ мучеников свободы, особенно Марата. Тогда по инициативе Робеспьера издали специальное постановление о запрете «частных празднеств». Словом, затея с введением новой «чистой» религии оказалась лишь дополнительной причиной изоляции самого первосвященника.

Нарочитая, бросающаяся всем в глаза исключительность роли Робеспьера в церемонии учреждения культа Верховного существа подлила масла в огонь давно уже не смолкавших разговоров о его личной диктатуре. Стремился ли он сам к ней? Официально никаких шагов не предпринималось. По-прежнему в Комитете общественного спасения не было должности председателя, даже временного, сменяемого, как в Конвенте или в Якобинском клубе. Однако Сен-Жюст, самый близкий к Робеспьеру человек, не бросавший слов на ветер, все чаще говорил, что спасти Республику может только диктатура. Нашлись люди, которые подхватили эту идею… путем ее громкого опровержения! Любопытно, что защищать Робеспьера от подозрений в честолюбивых притязаниях начал Барер, весьма влиятельный не только благодаря своей необычайной политической ловкости, но и связям с депутатами Болота. Странно выглядело также предложение дантониста Русселена придать членам Комитета общественного спасения личную гвардию. Робеспьер добился отклонения этой затеи.

Тем не менее разговоры о диктатуре не умолкали. Питал их и факт реального триумвирата Робеспьер — Кутон — Сен-Жюст, всегда выступавшего сплоченной когортой. Разговоры об опасности диктатуры приобрели новый, весьма серьезный и грозный характер в связи с принятием Закона 10 июня (22 прериаля) об усилении террора.

Формально инициатором выступил Кутон, а поводом для него послужили покушения Адмира и Сесиль Рено. Но его не зря назвали «законом Робеспьера», ибо многим было известно, что фактическим автором закона являлся сам Неподкупный. Ведь он уже много раз осуждал медлительность Революционного трибунала и добивался ускорения и расширения его кровавой деятельности, провел на ответственные посты в этом судилище своих людей. Даже его квартирохозяин и предполагавшийся в скором будущем родственник Дюпле стал присяжным трибунала.

Особенно знаменательным свидетельством прямой причастности Робеспьера к закону об ужесточении террора явилась написанная им в начале мая инструкция для «народной комиссии» в Оранже. История с этой комиссией сама по себе служит типичным примером безумного характера робеспьеровского террора. В глухой деревне в южном департаменте Воклюз произошло «страшное» преступление: неизвестный злоумышленник срубил там символическое дерево свободы, сорвал и бросил в грязь декрет Конвента. Из Парижа последовал приказ наказать всех жителей «устрашающим» примером. Все 433 дома деревни разрушили и сожгли, а жителей арестовали. Массовые аресты произвели и в соседних деревнях. Специальный уполномоченный в Воклюзе писал, что для доставки арестованных в Париж, как требовал недавно введенный порядок, нужна целая армия. Тогда-то по предложению Кутона и учредили «народную комиссию», чтобы она осуществила расправу на месте. Инструкцию для комиссии своей рукой написал Робеспьер. «Враги революции, — говорилось в ней, — суть те, которые какими бы то ни было способами и какими бы видимостями они ни прикрывались, стараются препятствовать ходу революции и мешать утверждению республики. Наказание за такое преступление — смерть, доказательствами, нужными для произнесения приговора, будут всякие сведения, какого бы рода они ни были, лишь бы они могли убедить разумного человека и друга свободы. Правилом при произнесении приговоров должна быть совесть судьи, освященная любовью к справедливости и к отечеству; их цель — общественное спасение и гибель врагов отечества». Присяжных не требуется, хватит и судьи. Доказательства не нужны, достаточно его мнения.

Любопытное свидетельство эволюции некогда столь строгого законника, каким выступал Робеспьер! Фактически он теперь стоит на позициях такого же «правосудия», какое применялось во время знаменитых сентябрьских избиений в тюрьмах в 1792 году, правосудия убийц.

Прошло лишь два дня после грандиозного праздника Верховного существа, когда Конвент собрался 10 июня, чтобы заслушать доклад Кутона о новом террористическом законе против «врагов народа». Так выяснилось, что кроется за прославлением Робеспьера как творца новой фантастической религии. Теперь ее первосвященник хочет получить чудовищное и двусмысленное орудие массового убийства!

Составление закона, списанного Кутоном с пресловутой «инструкции» Робеспьера, окружено тайной. Проект закона не согласован с Комитетом безопасности. В Комитете общественного спасения о нем сказано только несколько общих фраз.

Конвент слушает в ужасе. Большинство депутатов являются юристами. Они сразу улавливают, что речь идет о ликвидации самого понятия суда, правосудия. Для обвинения впредь не потребуется никаких доказательств. Обвиняемые полностью лишаются средств защиты. Понятие преступления извращается до такой степени, что позволяет послать на эшафот любого невинного человека.

Смерти заслуживает каждый, кто может «вызвать упадок духа», кто «распространяет ложные известия», кто «препятствует просвещению народа», «портит нравы», «развращает общественное сознание». Итак, любое сказанное слово может отныне стать поводом для смертной казни. Закон и не предусматривает никакого другого наказания. Не требуется никаких улик, достаточно «моральных» доказательств. Никаких свидетелей, никаких присяжных, защитников. В сущности, это расправа с неугодными без суда, программа массового уничтожения людей. Тогда еще не знали слова «геноцид», но его смысл уже содержался в прериальском законе. Конвенту объясняют, что нормальный республиканский порядок будет установлен ужасом, смертью, страхом…

Депутаты поняли, что они сами окажутся жертвами закона. Один из них срезу потребовал отсрочки принятия закона, угрожая в противном случае покончить самоубийством. Его поддерживают другие. Даже Барер, член Комитета общественного спасения, от имени которого вносится закон, выступает против него.

На трибуну немедленно бросается Робеспьер и произносит яростную речь в защиту закона, в котором, оказывается, «нет ни одной статьи, которая не была бы основана на справедливости и разуме». Облик Неподкупного внушает отвращение и страх. Никто не решается возразить. Ведь в Конвенте столько пустых мест напоминают о судьбе тех, кто осмеливался противоречить Робеспьеру. И все же Бурдон из Уазы довольно робко предлагает одобрить пока состав присяжных, а остальные статьи обсудить потом. Робеспьер снова на трибуне. Он лжет,