К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

«Предгрозовая» обстановка 30-х годов сдерживала и парализовала даже тех советских и партийных работников, которые были опытнее К. Симонова и не верили в существование «заговора» Тухачевского или Бухарина. К тому же они не видели и каких-то практических возможностей борьбы против власти Сталина. В одном из своих первых памфлетов Г. Померанц писал: «...Сталин уже успел мертвой хваткой вцепиться во власть, и бить по Сталину – значило бить по советской системе. А советская система почти неизбежно должна была столкнуться с фашизмом. Не потому, что Сталин не любил Гитлера, он, может быть, испытывал какое-то странное влечение к Гитлеру до 1941 года, – но по логике самой системы, более сильной, чем воля Сталина. И нельзя было производить хирургической операции, бить по советской системе, хотя бы для того, чтобы вылечить ее, перед лицом Гитлера» [570] .

Г. Померанц говорит сразу о военных и предвоенных годах, и потому его рассуждения можно принять только частично. Подобная дилемма – Сталин или Гитлер – возникла только после 22 июня 1941 года. Даже перед белой эмиграцией возник тогда вопрос о выборе. При этом некоторые, наиболее озлобленные враги нашей страны приняли, как известно, сторону Гитлера, другие заняли «нейтральную» позицию, однако многие из видных деятелей эмиграции во главе с П. Н. Милюковым приняли сторону Советской Армии [571] . Однако той дилеммы, о которой писал Г. Померанц, не было в предвоенные годы, во всяком случае она не была столь категоричной. Просто никто не знал, сколь велики и чудовищны по своим масштабам преступления, которые уже совершил или еще только замыслил Сталин.

Один из старых большевиков, проведший многие годы в тюрьмах и лагерях, писал автору данного очерка: «Конечно, мы многого не знали, мы даже не подозревали о чудовищных замыслах Сталина. Однако многие недостатки, ошибки и даже преступления мы все же видели вокруг себя. Почему же мы не восстали сразу же против них? Мы и в 30-е годы чувствовали себя как на войне, на войне со всем старым миром, и мы считали, что на войне следует вести себя как на войне. Иначе говоря, мы должны ругать промахи командования не во время сражения, а после боя. А пока идет сражение, сражение не на жизнь, а на смерть, необходимо поддерживать железную дисциплину, несмотря ни на что» [572] .

Об этих же раздумьях немного иначе говорила коммунистка Е. Владимирова в одном из своих «тюремных» стихотворений:

...Боясь сломать привычных мыслей строй,

Страшась увидеть правду голой,

Мы ищем повода, чтоб сохранить покой

И избежать душевного раскола.

И, пряча голову трусливо под крыло,

Любое зло покорно принимая,

Мы говорим: «Пускай нам тяжело —

Мы все простим родному краю».

...Прощать ...Кому? И что? ...Да если б наша боль

Была нужна стране, – тогда бы без сомнения,

Мы приняли бы боль и приговор любой,

Не заикаясь о прощении.

В тяжелый, грозный час, наставший для страны,

Под тучами войны, грозящей ежечасно,

Мы не прощать, а отвечать должны,

Где правда и где ложь, где путь и где опасность.

Нам надо дать ответ: кому была нужна

Чудовищная гибель поколения,

Которое страна, сурова и нежна,

Растила двадцать лет в работе и сраженьях. [573]

Нужно, однако, прямо сказать, что многие из этих раздумий по поводу страшного потока репрессий, охвативших страну, а также многие из правильных мыслей насчет узурпации власти Сталиным, насчет ошибочности тех или иных прежних политических кампаний и культа личности Сталина – все это в гораздо большей степени можно было встретить среди заключенных, чем среди тех, кто оставался на свободе. Ибо, только попав в заключение, люди неожиданно видели всю страшную изнанку сталинской диктатуры и необычайно широкие размеры происходящего террора. Поистине, как говорил известный польский писатель Ежи Лец, «некоторые мысли приходят в голову под конвоем».

ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ И ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ВЛАСТИ

Еще задолго до революции партия большевиков, и в этом состояла одна из важнейших ее особенностей, строилась на основе строгой централизации. Вопрос о соотношении демократии и централизма в партии с момента возникновения РСДРП стоял в центре дискуссий между большевиками и меньшевиками. Со стороны меньшевиков раздавалось тогда немало протестов против жесткой централизации в партии, против увеличения полномочий партийных центров, против системы демократического централизма, превращающего членов партии в «колесики» и «винтики» и т. п. Показательна в этом отношении статья Г. Плеханова «Централизм и бонапартизм» [574] . Плеханов, который на II съезде РСДРП поддерживал большевиков и убедительно доказывал в своих речах, что революционная борьба требует во многих случаях отказа от «формально-демократических» прав, вскоре отошел от большевиков, а еще через несколько лет оказался даже в меньшевистской партии на ее крайне правом фланге. Но Ленин всегда решительно отвергал подобные рассуждения и протесты меньшевиков как проявление интеллигентской расхлябанности и мелкобуржуазного индивидуализма. Несомненно, что опасения по поводу чрезмерного централизма в партии имели своим основанием не только «интеллигентскую расхлябанность». Полемические выпады Ленина на этот счет не всегда достаточно обоснованны, однако вряд ли можно утверждать, что Ленин вообще не понимал и не видел многих опасностей чрезмерного централизма. Но он вместе с тем неизменно указывал, что именно благодаря четкой централизации и строгой дисциплине, не в меньшей степени, чем благодаря правильной политической программе, социалисты могут рассчитывать на победу в революционной борьбе в такой стране, как Россия. Из двух зол приходилось принимать то, которое казалось тогда меньшим.

В первые годы после Октябрьской революции в условиях ожесточенной гражданской войны централизация в партии была не только сохранена, но и значительно усилена. В этот период можно было бы говорить уже не столько о централизации, сколько о военизации партии и комсомола. На основе строгой централизации строилось и молодое Советское государство. Вряд ли можно сомневаться в том, что без такой жесткой централизации и военной дисциплины большевики не смогли бы мобилизовать на борьбу против многочисленных врагов все ресурсы истощенной и разоренной страны. С чисто теоретической точки зрения, многие упреки, которые высказывали в адрес «диктатора» большевиков Роза Люксембург и даже Карл Каутский, были справедливы. Но Ленину и большевикам, которые летом 1918 года, т. е. в самом начале Гражданской войны, оказались в критическом положении, потерпев ряд тяжелых поражений и потеряв контроль над большей частью территории России, трудно было следовать какой-либо иной логике, кроме логики ожесточенной военной борьбы, в период которой усиление централизации власти и ограничения демократии были не только естественны, но и необходимы. До революции А. В. Луначарский часто спорил с Лениным. Но в 1921 году Луначарский писал: «Идея революции в большинстве умов прочно связана с идеей свободы... Между тем на самом деле ни одна революция не создает режима свободы и не может его создать. Революция есть гражданская война, неизменно сопровождающаяся войной внешней.

... Вот почему даже революция социалистическая, происходящая под знаком окончания всяких войн и отмены всякой государственной власти как идеалов конечных, на первых порах вынуждена усилить дух своеобразного милитаризма, усилить диктатуру государственной власти и даже, так сказать, полицейский ее характер» [575] .

На основе строгой централизации строился в первые годы своего существования и Коминтерн. В подготовленных Лениным условиях приема политических партий в Коминтерн содержалось следующее требование: (пункт 13) «Партии, принадлежащие к Коммунистическому Интернационалу, должны быть построены по принципу демократической централизации. В нынешнюю эпоху обостренной гражданской войны Коммунистическая партия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистическим образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной, и если ее партийный центр будет являться властным авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимися всеобщим доверием членов партии» [576] .

Для некоторых молодых коммунистических партий, работающих в условиях подполья или даже антикоммунистического террора, такая централизация была необходима, но и то лишь в качестве временной меры. Но было, конечно, ошибочным вводить в качестве обязательного условия во всех партиях Коминтерна ту чрезмерную централизацию, которая сложилась в большевистской партии в условиях революции и гражданской войны и которой не было даже у большевиков в предреволюционный период. Многие возникшие после Октября коммунистические партии работали совсем в иной, чем в России, политической, экономической и исторической обстановке. Поэтому вводимые в них военные порядки могли только помешать политическому развитию и расширению этих партий. Это вскоре стал понимать и сам Ленин на примере самой большевистской партии. И неудивительно поэтому, что сразу же после окончания Гражданской войны ЦК РКП (б) наметил ряд мер по ослаблению централизации партийной и государственной жизни и по развитию внутрипартийной и общенародной демократии. В решении IX Всероссийской конференции РКП(б), состоявшейся в сентябре 1920 года, были намечены меры по расширению свободы дискуссий и критики внутри партии.