Оно. Том 2. Воссоединение - Кинг Стивен

(Черепаха мертв Господи Черепаха мертв)

отчаяния.

Бев закричала снова и приложила руки к ушам, будто для того, чтобы заглушить этот затихающий голос. Жало Паучихи поднялось, и Ричи рванулся к Оно, губы его разошлись в широченной, чуть ли не до ушей, улыбке, и он заговорил своим лучшим Голосом ирландского копа:

– Постой, постой, моя милая девочка! И что это, по-твоему, ты делаешь? Отстань от этого мальчика, а не то я задеру твои нижние юбчонки и отшлепаю по попке!

Паучиха перестала смеяться, и Ричи почувствовал поднимающийся вал злости и боли в голове Оно. «Я причинил боль Оно! – торжествующе подумал он. – Причинил боль, как насчет этого, причинил боль Оно, и знаете что? Я УХВАТИЛ ЯЗЫК ОНО! У БИЛЛА ПОЧЕМУ-ТО НЕ ВЫШЛО, И КОГДА ОНО ОТВЛЕКЛОСЬ, Я…»

А потом под крики Оно (в голове Ричи они звучали жужжанием разъяренного пчелиного роя) Ричи вышвырнули из собственного тела в черноту, и он смутно отдавал себе отчет в том, что Оно пытается стряхнуть его, освободить свой язык. И у Оно получалось очень даже неплохо. Ужас волной прокатился по нему и сменился ощущением вселенской глупости. Он вспомнил Беверли с его йо-йо, показывающую ему, как заставить йо-йо «уснуть», выгулять собачку, облететь вокруг света. Теперь же он, Ричи, превратился в человека-йо-йо, а язык Оно стал нитью. Теперь с ним выполнялся некий трюк, и назывался он не «выгулять собачку», но, возможно, «выгулять Паучиху», и разве это не смешно, а?

Ричи рассмеялся. Невежливо это, смеяться с полным ртом, но он сомневался, что в здешних краях кто-нибудь читал книги по этикету мисс Маннерс. Ричи засмеялся снова, еще громче.

Паучиха кричала и отчаянно трясла его, кипя от злости: Оно снова застали врасплох. Еще бы, Оно верило, что вызов ему может бросить только писатель, а теперь этот человек, смеющийся, как безумный мальчишка, вцепился в язык, когда Оно менее всего этого ожидало.

Ричи почувствовал, что он соскальзывает.

– секундочку террпения, сеньоррита, мы пойдем туда вместе, а не то я не прродам вам никаких лотеррейных билетиков, а каждый из них с большим выигррышем, клянусь именем матерри.

Он почувствовал, что его зубы вновь вцепились в язык Паучихи, теперь еще сильнее. Но ощутил и дикую, быстро приближающуюся боль, когда Оно вогнало свои клыки уже в его язык. И все-таки это было ужасно смешно. Даже в черноте, мчась следом за Биллом, связанный с собственным миром одной только ниточкой – языком невообразимого монстра, даже с застилающим голову красным туманом, вызванным болью от укусов клыков монстра, все это было чертовски смешно. Гляньте сами, господа хорошие, и убедитесь, что диджей может летать.

И он летел, именно так.

Никогда Ричи не попадал в такую черноту, даже не подозревал, что она может существовать, а теперь летел сквозь нее, как ему казалось, со скоростью света, и при этом его трясли, как терьер трясет пойманную крысу. Он почувствовал, что впереди что-то есть, какой-то исполинский труп. Черепаха, о которой Билл упомянул затихающим голосом? Должно быть. Он увидел только панцирь, мертвую оболочку. И пролетел мимо, уносясь все дальше в черноту.

«Действительно набрал крейсерскую скорость», – подумал Ричи, и вновь ему захотелось посмеяться.

– Билл, Билл, ты слышишь меня?

– его нет, он в мертвых огнях, отпусти меня! ОТПУСТИ МЕНЯ!

(Ричи?)

Невероятно далеко. Невероятно далеко в этой черноте.

– Билл! Билл! Я здесь! держись! ради бога, держись!

– он мертв, вы все мертвы, ты слишком старый, неужели не понимаешь? А теперь отпусти МЕНЯ!

– эй, сука, рок-н-роллу все возрасты покорны.

– ОТПУСТИ МЕНЯ!

– доставь меня к нему, и я, возможно, отпущу.

– Ричи

ближе, он уже ближе, слава богу…

– Я иду, Большой Билл! Ричи спешит на помощь! Собираюсь спасти твой отбитый зад! Я у тебя в долгу с того дня на Нейболт-стрит, помнишь?

– отпусти МЕН-Я-Я-Я-Я!

Теперь Оно корчилось от боли, и Ричи понимал, что Оно никак от него такого не ожидало: пребывало в полной уверенности, что нет другого соперника, кроме Билла. Что ж, хорошо. Промашка вышла. Ричи не собирался убивать Оно прямо сейчас, не было у него абсолютной уверенности в том, что Оно можно убить. Но Билл мог погибнуть, и Ричи чувствовал, что времени на спасение Билла остается всего ничего. Билл стремительно приближался к какому-то малоприятному местечку, к чему-то такому, о чем не хотелось даже думать.

– Ричи, нет! Возвращайся! Тут край всего! Мертвые огни!

– рразве можно поверрнуть, если едешь на катафалке в полночь, сеньорр… и где ты, сладкое дитя? Улыбнись, чтобы я мог увидеть, где ты!

И внезапно… Билл, вот он, летел рядом,

(справа, слева, здесь привычных ориентиров не было)

с одной стороны или с другой. А впереди Ричи углядел/почувствовал нечто быстро приближающееся, и уж тут его смех как ветром сдуло. Это был барьер такой странной, негеометрической формы, что разум Ричи не мог его воспринять. Вместо этого разум представил себе барьер в доступных ему образах, точно так же, как представил себе Оно в образе Паучихи, и позволил Ричи увидеть этот барьер в виде колоссального серого забора, сделанного из окаменелых деревянных штакетин. Штакетины эти уходили вверх и вниз, словно прутья клетки. А между ними сиял ослепительный свет. Сиял и двигался, улыбался и рычал. Свет жил.

(мертвые огни)

Больше, чем жил: его наполняла сила – магнетизм, притяжение, может, и что-то еще. Ричи чувствовал, как его поднимает и опускает, закручивает и тянет, словно он преодолевал пороги, сидя на надутой автомобильной камере. Он чувствовал, как свет с любопытством движется по его лицу… и свет обладал разумом.

Это Оно, это Оно, остальная часть Оно.

– отпусти меня, ты обещал, что ОТПУСТИШЬ меня…

– Я знаю, но иногда, сладенькая, я лгу. Моя мамочка била меня за это, но мой папуля, он решил просто не обращать…

Он чувствовал, что Билла, кувыркающегося, вращающегося, тащит к одному из зазоров между штакетинами, чувствовал злые пальцы света, расстояние до которых неумолимо сокращалось, и в последнем отчаянном усилии попытался дотянуться до своего друга.

– Билл! Руку! Дай мне руку! ТВОЮ РУКУ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ТВОЮ РУКУ!

Рука Билла рванулась к нему, пальцы сжимались и разжимались, живой огонь играл и переливался на обручальном кольце Одры, рисуя рунические, мавританские узоры – колеса, полумесяцы, звезды, свастики, переплетенные кольца, которые соединялись, образуя цепи. Тот же свет играл и на лице Билла, и казалось, что оно покрыто татуировками. Ричи вытянулся насколько мог, слыша, как кричит и воет Оно.

(мне его не достать дорогой Боже мне его не достать он проскочит барьер)

Потом пальцы Билла сомкнулись с пальцами Ричи, и тот сжал руку в кулак. Ноги Билла влетели в зазор между штакетинами, и на одно безумное мгновение Ричи осознал, что видит все кости, вены и капилляры, словно ноги Билла попали в самую мощную рентгеновскую установку вселенной. Ричи почувствовал, как мышцы его руки растянулись, словно ириска, почувствовал, как трещит и стонет плечевой сустав, протестуя против такой дикой перегрузки.

Он собрал всю свою силу и закричал: «Тащи нас назад! Тащи нас назад, а не то я тебя убью! Я… заговорю тебя до смерти!»

Паучиха закричала вновь, и Ричи почувствовал, как крепкая удавка оплела его тело. Рука превратилась в раскаленный стержень боли. Рука Билла начала выскальзывать из его руки.

– Держись крепче, Большой Билл.

– Держусь! Ричи, держусь!

«И тебе лучше держаться, – мрачно подумал Ричи, – потому что, думаю, здесь ты можешь отшагать десять миллиардов миль и не найти ни одного гребаного платного туалета».

Их тащило назад, безумный свет мерк, превращаясь в россыпь точечных огоньков, которые со временем тоже погасли. Они неслись сквозь черноту, как торпеды. Ричи держался за язык Оно зубами и за запястье Билла рукой, которую не отпускала боль. Появился Черепаха: появился и в мгновение ока исчез.