Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

неполноценности» (две другие, по его мнению, это имперское чувство и ложь[215]): «Русская мания величия поистине поразительна, и коренится она исключительно в особенностях религиозного духа. Все путешественники отмечают панический страх, внушаемый русским людям латинским миром, католической культурой. Православная Россия отгораживается от мира так же надёжно, как мусульманская „умма"»[216]. Пётр Великий, по словам Безансона, «разрушил эту ограду и, следуя германскому образцу, насильственно „протестантизировал" и „секуляризовал" православную церковь, однако русское православие окрепло вновь; в XIX веке оно вторично помогло русским компенсировать в воображении собственную неполноценность. Именно оно внушило славянофилам их версию объяснения принципиального различия между Россией и Европой: мы не ниже европейцев, мы просто другие. Все наши мерзости, утверждают Гоголь и Достоевский, хороши хотя бы потому, что носят национальный характер, а коль скоро они носят национальный характер, значит, они проникнуты религией и, следовательно, хороши вдвойне»[217].

М. Малиа, полемизируя с А. Безансоном, с такой позицией совершенно не согласен: «…на чём основывает Безансон своё утверждение о многовековом господстве этой религиозной традиции (которую он, не жалея красок, расписывает едва ли не как дьявольское наваждение)? Если приглядеться повнимательнее, окажется, что для своего анализа он тщательно отбирает отдельные периоды русской истории, действуя в строгом соответствии с классическими стереотипами антирусской публицистики»[218]. «Спору нет, взаимоотношения между восточными и западными церквями часто бывали — и остаются до сих пор — сложными и даже резко враждебными, — продолжает исследователь, — но неужели Ален Безансон в самом деле полагает, что традиционная Россия, чьей единственной идеологией было православие, причинила бы миру большие страдания, чем нацизм и коммунизм вместе взятые?»[219]

Итак, угроза с севера была предотвращена, и произошло это в то самое время, когда полчища Батыя готовились к походу на Киев. Ордынское нашествие отсекло будущие российские земли от Европы на два с половиной столетия. Именно с ордынским нашествием и последующим игом западные авторы, как бы они ни относились к России, связывают причины её инаковости. Отсюда, по их мнению, проистекает «азиатчина» и «восточный деспотизм» русских.

Как отмечает Г. Меттан, «в отношении Византии и средневековой Руси Европа проявила невероятную историческую неблагодарность. Во что бы превратилась Европа, если бы Византия многие века не сдерживала натиск арабов и турок? Что бы с ней стало, если бы монгольские ханы и Золотая Орда не захлебнулись собственной агрессией на русской земле?»[220]

Авторы, пытавшиеся Россию понять, именно в ордынском нашествии видели истоки её драматичной истории и судьбы. Например, Анатоль Леруа-Больё, как уже отмечалось, главным бедствием России считал её национальную историю, прежде всего, ордынское нашествие и иго, безнадёжно изменившие, по его мнению, судьбу России, отбросившие изначально европейское государство за пределы Европы. Монгольское нашествие Леруа-Больё именует катастрофой, которая преобразила ход российской истории, когда к пагубному влиянию климата добавилось губительное влияние истории: «Как и климат, история тоже ожесточает»[221].

В исторической науке вплоть до настоящего времени идут дискуссии по вопросу о последствиях ордынского нашествия и ига для судеб Российского государства и влиянии фактора завоевания на политическую систему России[222]. Однако для европейских путешественников всё было ясно: Русь переняла от Орды азиатские политические порядки и нравы. И в дальнейшем, несмотря на политические перемены, Россия в глазах европейцев так и останется варварской азиатской страной. Для них она будет не Востоком, но Азией, и такой подход сохранится вплоть до настоящего времени. Например, Доминик Ливен, анализируя борьбу Ивана III и Ивана IV с Новгородом, отмечает, что наиболее точным аналогом их политики являются «действия первого императора Китая, который, истребив местные элиты и решительно гомогенизировав завоёванные территории, заложил основы централизованного имперского правления, продолжавшегося тысячу лет»[223]. В то же время исследователь говорит об уникальном положении России «в сравнении как с европейской, так и с азиатской политическими традициями»[224].

Именно ордынским завоеванием европейцы зачастую объясняли не просто инаковость России и русских, но их порочность. Это так называемая историческая аргументация русофобии (вторая — генетическая). Согласно ей, русская «культура тирании и рабства» возникла из сочетания византийского православия и татарского деспотизма. Россия является наследницей Орды, а её победа над игом была обусловлена заимствованием основных свойств диких кочевников, их трансформацией и превращением в основу российской государственности. В результате образ России как Орды стал типичным русофобским штампом[225], достаточно вспомнить фальшивое «Завещание Петра Великого» и его пункты 13 и 14 об азиатских ордах, жаждущих заполонить и уничтожить Европу.

Для европейцев символом такого взгляда на Россию стал собор Василия Блаженного. Например, А. Леруа-Больё именовал его «почти монструозным», гремучей смесью, сочетанием византийского начала и азиатчины[226].

От Ивана III к Ивану IV: Московская Русь и Европа

После освобождения от ордынского ига Европа вторично открывает для себя нашу страну. «Открытие» Московской Руси, или «Московии»[227], как её именовали европейцы, осуществлялось в годы правления Ивана III (1462–1505), великого князя Московского, государя всея Руси. Иван III первым из русских правителей попытался «прорубить окно в Европу» через Балтику и восстановить противоестественно прерванные ордынским игом исторические связи России и Европы, в чём были заинтересованы обе стороны.

Что происходило в это время в Европе? Возросшая турецкая опасность, вынудившая европейцев искать новые торговые пути, следствием чего стала эпоха Великих географических открытий; конец Возрождения и начало Реформации, одним словом — системный кризис, ознаменовавший становление Нового времени. А читатель помнит, что интерес к Другому актуализируется именно в переломные моменты.

Для Руси это время было отмечено успехами централизации, завершением объединения основной территории страны, формированием главных принципов государственности. Московское государство занимало почти всю Восточно-Европейскую равнину и просторы Севера Европы. Москва превращается в центр единого государства. Между Русью и другими странами Европы развиваются тесные экономические, политические и культурные связи. Формирование Русского государства на базе ранее независимых политических образований изменило международную обстановку на востоке Европы[228].

При Василии III (1505–1533) в 1515–1522 годах особенно интенсивно развивались внешнеполитические связи на северо-западном направлении. Титул русского государя — князя всея Руси — был признан рядом держав, в том числе Священной Римской империей. В докончальной грамоте[229], подписанной императором Максимилианом I 4 августа 1514 года, Василий III титуловался «кайзером» (в латинской редакции — «императором», в русской — «царём»). Правда, об этом европейцы попытались забыть[230]. Тогда же между Империей и Русью был заключён союзный договор, по которому стороны обязывались оказывать взаимную помощь в борьбе с Сигизмундом I, королём Польским и великим князем Литовским.