Осколки наших сердец - Мелисса Алберт

Раньше Марион нас в гости не приглашала. Не знаю, что думала Фи, но мне казалось, что Марион – такая же, как мы. Не настолько бедная, чтобы брать бесплатную одежду из ящика в церкви, не настолько, чтобы выселяли из квартиры, но все же бедная. Она и одевалась, как мы – в заношенную одежду из секонд-хендов. Рисовала колечки на пальцах, подводила глаза шариковой ручкой и зарабатывала копейки, разнося тарелки с рыбными палочками строителям и угрюмым работягам из нашего квартала. Мы не думали, что у нее водились деньги.

Стоял холодный и ветреный весенний день, когда воздух прозрачен и чист и весь мир предстает перед глазами с особой четкостью, но все еще очень холодно и ветер пробирает до костей. Мы ехали всего полчаса, а выйдя из автобуса, словно очутились в волшебной стране Оз. Лужайки здесь заросли мягкой ровно подстриженной травкой, лица прохожих были довольными и сытыми. Из-за облаков пробивались рассеянные солнечные лучи – здесь, в пригороде, даже солнечный свет казался роскошным.

Наступая дешевыми кедами на обмахрившиеся штанины джинсов, Марион вела нас по улицам своего университетского городка мимо домов, виднеющихся среди разлива зелени, как парусники на волнах. Свернув на асфальтированную дорожку, ведущую к просторному коттеджу в традиционном американском стиле, мы с Фи тайком от Марион переглянулись. Нашими взглядами можно было резать картон.

В безупречном доме Марион мы почувствовали себя букашками. Мы разглядывали вещи, стоявшие здесь просто для красоты и не имевшие никакой практической пользы. Открыв холодильник, обнаружили там свежевыжатый апельсиновый сок и хумус вместо дешевого пива и заветренной колбасы. Клептоманкой у нас была Марион, но у нее дома пальцы зачесались и у меня. Я стащила старинный пятицентовик с головой индейца, лежавший в деревянной пепельнице, и тоненький сборник стихов Мэри Оливер, забытый на подлокотнике кресла-качалки. Фи наблюдала за мной, поджав губы.

Дом Марион был как исповедь. Ее грехи предстали перед нами как на ладони: теперь мы знали, что у нее есть пианино, что она моет голову дорогим шампунем известного бренда. И каждый день засыпает на кровати с четырьмя столбиками, под балдахином в розочках. Даже у ее кровати была юбка.

На столике у кровати стояла фотография: Марион лет в двенадцать, улыбающаяся, в танцевальном костюме из желтого атласа, отчего ее кожа казалась нездорово бледной; мазок розовой помады на губах. Я провела пальцем по стеклу и заметила, что мой черный маникюр облупился.

С момента, как мы переступили порог, мы молчали, но теперь я рассмеялась. Этот смех вместил в себя всю мою зависть, все мое предательство и презрение. Фи дотронулась до стеклянной статуэтки единорога, застывшего в прыжке. Я никогда не слышала, чтобы ее голос звучал так жестко.

– Зачем тебе это? – спросила она.

Она хотела спросить – зачем тебе магия. Прошло всего несколько дней с тех пор, как мы узнали, что волшебство существует, но уже понимали, что колдуньями не становятся те, у кого все благополучно.

Марион стояла в центре своей роскошной комнаты, как сорняк на пушистом желтом ковре.

– Долгая история. Готовы слушать?

Мы пожали плечами. Две юркие городские мышки, мы оставляли вмятины на дорогом ковре. Но в конце концов сели и стали слушать.

* * *

Марион родилась, когда ее родители были уже пожилыми, а братья давно выросли и уехали из дома. Мать с отцом баловали дочь, но были холодны и поручили ее воспитание няням, у Марион их было несколько.

Она пыталась быть хорошей дочерью. Ей казалось, что она в долгу перед родителями, в родном доме она чувствовала себя гостьей и ходила на цыпочках. Она считала себя виноватой в родительской холодности и думала, что еще может все исправить. Но чем старше она становилась, тем больше они отдалялись друг от друга.

Ей было двенадцать, когда она наконец отчаялась угодить им. В один прекрасный день она окинула взглядом свою жизнь и поняла, что она ей не принадлежит. Ее прежнее детское «я» казалось ее мертвой сестрой, бродившей по дому, как привидение. Стены были увешаны ее фотографиями, но по ночам в кровати с балдахином ворочалась совсем другая Марион. А может, она ошибалась. И привидением на самом деле была она сама.

В свободное от школы время она бродила по кампусу университета, где преподавали ее родители, тайком пробиралась на лекции и сидела в заднем ряду, читала книги на лужайке. В университете было две библиотеки. Она часто бывала в одной из них, главной – в здании из красного кирпича, где в кабинках для индивидуальной работы ярко горели лампы, и студенты сновали туда-сюда. Вторая библиотека – рай для ученых умов, – была пристроена в 1940-х, но Марион туда никогда не заходила. Она даже не знала, где эта библиотека находится.

Но однажды промозглым вечером в понедельник она ее нашла.

Она бродила без дела с тех пор, как закончились занятия в школе, и убивала время под зимним небом, голубым, как кольцо, меняющее цвет. Почти настало время ужина, но дома ее никто не ждал: мама работала с девяти до шести, отец вел вечерний семинар. Она отошла на милю от дома, забыла шарф. Почему-то хотелось плакать. Задумавшись, она решила, что незнакомый переулок поможет сократить путь.

Старые фонари в переулке отбрасывали на лицо уродливый оранжевый отблеск, их гудение отдавалось в зубах. Марион быстро поняла, что заблудилась, но все равно шла вперед, пока дорожка не вывела ее на круглую замерзшую лужайку.

На краю лужайки стояло самое странное здание из всех, что она когда-либо видела. Многоэтажный франкенштейн – чудище с окнами странной формы и многочисленными пристройками. Судя по надписи на медной табличке над входом, это и была вторая библиотека.

Марион взглянула на часы – у нее были «Свотч» цвета розовой орхидеи. 17:35. Она толкнула резную деревянную дверь и вошла. До закрытия библиотеки оставалось всего двадцать пять минут, но за это время Марион успела в нее влюбиться.

* * *

У здания была эксцентричная планировка и множество потайных кармашков и уголков, как у адвент-календаря. Там были незаметные ниши и запертые двери, лесенки, ведущие на полуэтажи, и читальный уголок на третьем этаже, который Марион сразу объявила своим. Повсюду попадались витражи: девушка с ножом и яблоком на лестничной площадке наверху; в зале на третьем этаже – лисица, свернувшаяся калачиком под розовым кустом.

Этой библиотекой могли пользоваться только научные сотрудники университета и ученые, приезжавшие с лекциями, но Марион была дочерью двух почтенных профессоров, а ее мать заведовала кафедрой антропологии, и ее все боялись. А еще Марион была тихоней: не робкой, не милой