Четыре четверти - Мара Винтер

О вас все говорят, на вас и смотрят все, обсуждают и косточки за спиной перемалывают. Вы пялитесь друг на друга, как будто вокруг нет ничего, но это вокруг, оно есть, и оно – не спит.

– Стивенкинг какой-то, – слитно сглотнула я. Класс зудел, как пчелиный улей: туда-сюда ходили пары девчонок, мальчишки играли в волейбол тряпкой для доски. Кто-то выбивал из кого-то дурь, учебником по голове. Кто-то копался в тетрадях на учительском столе. Или воровато правил оценки в журнале. Под защитой напарника на шухере.

– Да брось, – сверкнула улыбкой Элина. – Я чего говорю-то тебе всё это… ты мне нравишься. Осторожнее. Девочка у нас, она либо под защитой, либо всеобщая. Как история, только девочка.

– Спасибо, – оценила я. – Не понимаю, про всеобщую, но спасибо.

– А, это… – поставила локоть на стол, подбородок опёрла на ладонь. – Бывает, кто-то оступается. Про Дианку Чекову, из девятого, говорят… переспала с каким-то парнем на чьей-то днюхе. В лес теперь ездит, уже с разными. Говорят, значит, правда.

Я живо представила себе девочку, с мужиками, одну, в деревьях.

– Забери меня отсюда – (ваше сообщение для Виктор Игрецов) – Здесь плохо и противно

– Момент, только сапоги-скороходы достану. Ничего себе тут моли в шкафу

– В каком шкафу? У тебя сейчас химия. Там одни банки

– Точно. Спасибо, мамуль

– С кем это ты там? – Эля заглянула в экран моего планшета. Я загородила его ладонью, – парень твой?

– Друг со школы, – смягчила жест интонацией, – один из лучших.

– Из Питера? – уточнила очевидное. – Да уж, наверно, там их много, классных парней. Вот прямо по улице идёшь, глаза разбегаются, я в Москве была…

– Скучаем по вас. Когда вернётесь?

– Не знаю. Кажется, никогда

– Что за упадническое настроение? Что Марк говорит?

– Марк с папой говорит. Пока толков мало. Обними там всех от меня

– Не, я не гей. Лучше крепко и по-мужицки расцелую

– Сначала от себя, потом от нас, трижды, как Брежнев в аэропорту

– Не вешай нос. Ты же Мартинка. Убойный коктейльчик, крепкий орешек

(Виктор Игрецов вышел из сети)

Звонок у них, звонок у нас.

Третье предупреждение, красная карточка, влетело от девчонок.

Не от Алины. С ней мы, как ни странно, поладили. Она про еду, я про боль человеческую. Она про контроль. И я про контроль.

Не от Дианы, острой, как стрелки на веках или степ на ногу, каблуком. Её мне было жаль, несмотря на подколки и едкий язык. Я хотела спросить, правду ли о ней говорят, но сдерживалась: неэтично.

Не от четвёртой, которая молчала. До сих пор забываю её имя.

От Оли, увешанной серебряными украшениями (анкх на шее, кельтский крест на указательном пальце, свастика Сатурна на среднем). Готки, они такие. Мы смеялись про готок; сами готки смеются со слезами пополам. Она глядела на Марка. Марк – на неё. Увидел зелёный свет. Они заобщались. Красный свет – мой отказ с ней разговаривать. Чтобы ненароком ни убить.

Второго декабря, в его день рождения, падал снег: оседал на пальто, таял на ресницах, мёрз с губами вместе.

Мы входили в класс втроём, с братом и Таней, кого, хоть и перестали травить, в объятия не приняли. Кузина шла с нами, тихонько, не отсвечивая.

Взорвалась хлопушка. Нас обсыпало конфетти. Бумажный фейерверк. Марк улыбнулся. Он улыбался так, что радостно становилось всем.

– С днём рождения! – не в лад невпопад прокричали ребята. Шестнадцать – возраст согласия на жизнь, в низком, как бас, её проявлении.

Мы прожили там целый год.

Про всё и сразу

Он берёт гитару. Она поднимает микрофон. Он подкручивает колки. Она откашливается. Он ставит медиатор на струну. Она касается губой круглой сетки. Он играет вступление. Она начинает петь.

Он – не Марк. Мне нельзя орать, голос сорву. Я ору. На вторых связках, гроулом ору: «Всё, что я люблю – мертво», – в рифму и по-английски. Ему бы понравилось. В зале пьют. Правильно: это бар. Сойду со сцены, тоже выпью. Ещё выпью. Если есть, кому пить. Буддист скажет, некому. Не было меня, была буддистка. Я есть.

Психотерапевт спросил: «Ты пишешь?» Я сказала: да, пишу. Вытаскиваю целые дни из памяти, даже листки из них скрепками прикладываю, для документальности. Не факт, что всё красиво, но всё честно. За последнее можно многое извинить. Он предложил сигарету, подмигнув, зная, что мне запрещено. Я затянулась. У него крепкие. Как я люблю. Он испросил почитать. Я отказалась: закончу, тогда будет можно. Ему, похоже, нравится со мной разговаривать. Слушать, как я ухожу от разговора. За Максов-то счёт. Он задал вопрос: «Как ты думаешь, кто ты?» Я ответила, не задумываясь: часть этого мира, энергия за оболочкой женщины, с сердцем в смерти. Похоже, его интерес стал ещё больше. Незачем ему знать, что на днях я закрутилась с бандитом. И собираюсь выкрасть у него пистолет.

Я говорю: тут такое дело… надо втиснуть в буквы год. Когда чужой год и когда свой год – это разные вещи; в своём каждый день, как вензеля, прямо в шкуре. Он говорит мне: «Тебя это увлекает?» Я усмехаюсь: безумно.

#np Queen – Who wants to live forever

Марк играл на гитаре. Я смотрела, как Марк играет на гитаре. Пальцы бегали по струнам, подбирая и запоминая. Отец подарил ему электрогитару. С усилителем. Ему показалось мало: найдя в сарае магнитофон, превратил его в особый усилок "для плохого звука". Был хороший звук, был плохой звук. Так поддерживалось равновесие. Иногда я пела. Не часто. Марк говорил: «Тебе бы в Мариинку». Марк говорил: «Не человеческий голос, когда верха берёшь. Не человек ты, у тебя дар». Я слушала, не слыша. Взяла и закурила. Потому что мне так захотелось. Мама курила. Бабушка тоже курила. Это наследственное. «Для плохого голоса, – подколола я, – есть хороший, есть плохой». Я задалась целью: научиться рычать. Ангел сверху, дьявол снизу.

Снега намело по пояс. Приходилось лопатой расчищать себе путь. Вышел из кухни, берёшь лопату, и вперёд, до дома, до уборной. Четырнадцатый год мы встретили втроём. Я, брат и папа. Девочка, мальчик и мужчина. Про женщину не говорили.

Наутро Марк добыл, в том же сарае, дрель, просверлил дырку в медиаторе, повесил на цепочку и надел его мне на шею. «Чтобы всегда был под рукой, – пояснил, – сам я, наверняка, потеряю». Ношу.

Отец уехал в Петербург по делам. И оставил нас тёте. На время. На какое, он не уточнил. Потом приехал. Побыл пару дней и уехал. Гостил набегами.

Так и остались. Мальчик, девочка. Девочка мальчик. В путах или в связях. Не одни, как бы мне ни хотелось. В паутине или в сплетнях. Клава вышла замуж, Лариса родила, Фёдор спился. Паршивец Евкакий – объект обсуждения и осуждения. На кухне. Паршивец Евписий так же сидит и обсуждает тебя.