Свидетели - Жорж Сименон

— Собираешься спать? — спросила она.

— Да нет. Лягу и попробую посмотреть дело.

Примерно так они разговаривали ежедневно, и все пять лет эти беседы были мучительны для обоих. Тон при этом был ровный, вели себя они тоже ровно. Произносили обычные фразы, какими обмениваются люди, живущие вместе, однако их словам, прежде чем дойти до собеседника, приходилось как бы пересекать некую зону пустоты. У этих слов, казалось Ломону, было особенное звучание, словно их произносили под колоколом.

Тем не менее он не злился на Лоранс. Сколько раз ему хотелось протянуть ей руку. Однажды он даже попробовал это сделать, может быть, принужденно, неловко, но во всяком случае от чистого сердца. Ведь это Лоранс создала пустыню между ними и поставила себя вне его жизни. Однажды, обняв ее за плечи, он начал:

— Лоранс, пойми, это не твоя вина…

Да, когда-то он так думал. Он от всей души жалел ее. Однако, попытавшись ее обнять, не ощутил в себе ни внутренней дрожи, ни трепета, ни тепла. Лоранс это почувствовала, поняла: он для нее чужой и живут они бок о бок по причинам необъяснимым, почти мистическим.

Она высвободилась, приложила палец к губам, шепнула «Тсс!» и тут же попросила сходить сменить воду в графине.

Его жалости она не хотела, а ничего другого он ей предложить не мог.

Ломон пошел переодеться в пижаму, а поднявшаяся наверх Анна стала разбирать его постель.

— Камин гасить не буду, пусть горит, — сказала она.

Ломон кивнул, даже не вникнув в смысл ее слов, и переложил подушки повыше — как у Лоранс; портфель он поставил около кровати.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, — громко предупредил он Лоранс, — не стесняйся, говори. Я не так уж болен.

Для очистки совести Ломон вынул дело, но не набрался духу сразу же взяться за чтение. Некоторое время он смотрел на огонь в камине, а когда прикрыл веки, перед глазами поплыли расплывчатые машинописные буквы. Он слышал, как Анна вышла, потом появилась снова с ужином для Лоранс на подносе.

Конечно, он сам виноват: не надо было жениться на Лоранс, но разве он мог тогда представить такое? Как большинство мужчин, он надеялся, что будет счастлив в браке. Наверно, большинство мужчин казнятся так же, как он.

Ему был тридцать один год. Отец его был еще жив и не собирался уходить в отставку с поста мирового судьи. Сам же Ломон был помощником прокурора Пелле, который через несколько лет погиб в авиационной катастрофе.

Ломон познакомился с Лоранс у друзей на вечеринке с ужином и танцами. Ей было двадцать девять. Что можно сказать о ее внешности? Она была девушка крупная, крепкого сложения, с резкими, почти мужскими манерами.

В их среде она была одной из немногих женщин, оставшихся в отличие от сверстниц незамужними. Ее сестра Рене вышла за графа де Во д’Арбуа и жила в Париже. Еще у Лоранс был младший брат Даниэль, уже женатый; со временем ему предстояло унаследовать отцовское предприятие.

Их фамилию можно было увидеть на стенах домов и в витринах бакалейных лавок. «Бисквиты Пьержак» — это была марка не из самых знаменитых, но тем не менее известная: фабрика занимала на берегу реки площадь в несколько гектаров.

Как, почему они поженились? Тут Ломон мог объяснить лишь свои собственные мотивы. До этого у него бывали интрижки, несколько раз ему даже казалось, что он влюблен; правда, через месяц-другой влюбленность проходила, и к Ломону снова возвращался привычный скептицизм и хладнокровие.

Встречаясь с Лоранс, Ломон не испытывал волнения. Он воспринимал ее скорее как приятеля; по сравнению с другими девушками у нее было неоспоримое преимущество: она всегда вела себя ровно и не осложняла жизнь. Несколько недель они встречались как бы случайно на всех вечеринках, где бывал Ломон, но ему ни разу не пришло в голову обнять ее или хотя бы взять за руку. Да попробуй он это сделать, она бы насмешливо посмотрела на него и бросила:

— Вы что?

Нет, такое ребячество было не для них, и Ломон жалел тех из своих знакомых, кто до сих пор предавался подобным увлечениям.

Шесть ферм Алена Ломона были уже прожиты. Можно было предвидеть, что оставшиеся последуют за ними в ускоренном темпе. А Пьержаки были богаты. Роже Пьержака, отца Лоранс, которому пошел седьмой десяток, охватила вдруг неутолимая жажда удовольствий, и ему не терпелось поскорее сбыть дочку с рук.

Как бывает в таких случаях, друзья составили вокруг них настоящий заговор.

Ломон женился на Лоранс вовсе не по расчету — утверждать так было бы неверно, — но в то же время и не по любви. Она внесла в его жизнь чувство уверенности, которого ему недоставало, с нею его существование упорядочилось и дисциплинировалось, а это, считал Ломон, было ему необходимо.

Роже Пьержак отдал за дочерью дом со всей обстановкой на улице Сюлли и обязался, пока жив, вносить за него налоги, а также оплачивать двух служанок.

В общем, все остались довольны. Папаша Пьержак получил возможность чаще ездить в Париж, Довиль, Канн и даже принимать у себя женщин. Лоранс же, всегда тяготившаяся известной вульгарностью своего семейства, с радостью перешла в общество юристов и адвокатов.

Ален Ломон, отец, ни разу ни словом не обмолвился по поводу этого брака. Когда сын объявил ему о своем намерении жениться, он лишь недоуменно взглянул на него и пожал плечами.

Лоранс оказалась девственницей, что несколько обескуражило Ломона. Однако в разговорах между собой они никогда не допускали никаких намеков не то что на секс, но даже просто на чувства. Любовницей Лоранс не была. Даже в спальне она оставалась только супругой. Именно так: не любовницей, а спутницей жизни и хозяйкой дома.

Ни ему, ни ей и в голову не приходило откровенно говорить между собой об интимных отношениях; более того, они еще очень долго продолжали быть на «вы» и перешли на «ты» только после того, как Рене, сестра Лоранс, ставшая графиней, приехала к ним в гости и, услышав их церемонное обращение друг к другу, долго хохотала, а потом заявила, что они просто невыносимо старомодны.

В отношениях между собой оба были искренни. Каждый — тут уж Ломон руку отдал бы на отсечение — делал все возможное, чтобы их совместная жизнь была как можно приятнее. После смерти папаши Пьержака, сраженного эмболией во время очередного вояжа в Париж, Лоранс унаследовала третью часть акций отцовского предприятия; разговоров о деньгах между нею и Ломоном никогда не возникало, и она стала распоряжаться собственным состоянием.

Имей они детей, у них, вероятно, сложилась бы нормальная семья. Но они ни разу не говорили об этом. У Рене были дочка и двое сыновей. Ломон и Лоранс как-то гостили у нее в Париже, в небольшом особнячке на улице Сен-Доминик; племянники набросились на Лоранс, она растерялась, не зная, как себя вести, и, похоже, через несколько минут уже устала от их крика.

Зато их очень занимало будущее Ломона, и на обсуждение этой темы нередко уходили целые вечера. Ради этого будущего Ломон перешел из прокуратуры в суд — надеялся на вакансию в Париже.

— Леопольдина, узнайте, пожалуйста, не нужно ли чего-нибудь месье, — раздался в соседней комнате голос Лоранс.

— А вам не жарко, мадам?

Каждый вечер, прежде чем подняться к себе на третий этаж, Леопольдина приходила пожелать Лоранс спокойной ночи. Она заглянула в спальню к Ломону.

— Вы заболели?

— Пустяки! Небольшой грипп.

— Завтра, надеюсь, не пойдете в суд? На улице крепко подмораживает. Отложите-ка лучше ваши бумаги и поспите. Позвольте, я положу их на секретер.

— Благодарю, Леопольдина. Сейчас не надо.

Леопольдина была очевидицей довольно большого отрезка их жизни. Что она думает о них? Знает ли о том, что произошло пять лет назад? Или, может быть, подобно Анне, считает, что не стоит даже пытаться понять поступки богачей?

Впрочем, у нее хватает своих забот. Она о них не распространяется, но по ее лицу всегда видно, приходил к ней сын или нет. Ему не то двадцать пять, не то двадцать шесть; если бы не женственные манеры, его с полным правом можно было бы назвать красивым парнем. Работает он у декоратора Огюста Форестье, человека пожилого, и вместе с ним живет в просторном каменном доме. Интересно, захаживает ли туда судья Деланн?

— Спокойной ночи, месье. На вашем месте я знаю, что сделала бы, но нынешние доктора лечат по-своему…

Леопольдина поставила бы ему пиявки: она сама прибегает к ним с тех пор, как здоровье ее ухудшилось.

— Спокойной ночи, Леопольдина. Разбудите меня завтра в семь.

— Вы не передумали?

— Так нужно.

Ломон со страхом подумал: голосовые связки у него воспалены; что если завтра голос сядет и он не сможет говорить?

— Погасить верхний свет?

— Да, будьте добры.

Решив больше не думать о своих отношениях с Лоранс, Ломон заставил себя прочесть несколько страниц из дела Ламбера, и тот сразу же возник перед глазами — точь-в-точь такой, каким Ломон видел его сегодня на скамье подсудимых.