Сказания о русских витязях - Михаил Чулков

— Вот дом моего отца, — говорила она мне, когда мы въезжали в ворота.

Сколько я этому дивился, мне кажется, и без описания всякому вообразить возможно. Потом вошли мы на крыльцо и в покои; в то время хозяина не было дома, и встретила нас ее родная сестра и Вестона. Сестра ее была та девица, которая приходила ко мне в темницу искать моей склонности. Непонятное приключение! Я желал с нетерпеливостью о сем уведомиться, однако просили меня, чтоб я несколько потерпел, а потом желание мое будет удовольствовано. Ожидая их родителя, препроводили мы время во взаимных приветствиях, и сие свидание столько приключило мне радости, что я почитал благополучие мое беспримерным; восхищение и надежда овладели моим сердцем и наполнили желанием.

Когда настал вечер, и время подходило уже к ужину, тогда объявили нам, что хозяин с государем дожидается нас в своих покоях; мы немедля пошли все трое к нему. Как скоро вошли в ту комнату, где они находились, то кесарь, взглянув на меня с великим восторгом, говорил мне:

— Друг мой Славурон! Тебя я вижу в сем доме; конечно, благополучный этот день хочет увенчать твою добродетель. Скажи мне, сколько ты теперь весел? Благополучие твое совершается; я знал всю вашу тайну и почитаю ее некоторым провидением богов, тебя счастливым, а Филомену благополучною; ты должен теперь оставить все твои беспокойства: прямое счастье тебя находит, будь весел и раздели радость твою со мною.

После сих слов благодарил я его от всей моей искренности. Потом пошли мы за стол, за которым ужинали все приятели, все друзья — и так, как будто бы родились из одной утробы. Я никогда не видывал столько веселым государя, как в это время; он, как мне казалось, забавлялся и тем, что бы в другое время могло привести его на гнев, чего, однако, тут не было. В половине нашего ужина, или к окончанию оного, говорил он мне:

— Славурон! Мне кажется, ты не имеешь причины сомневаться в моей к тебе искренности; я тебе друг, но друг еще такой, который, несмотря на свой высокий сан, почитаюсь меньшим перед тобою; я ищу твоей дружбы, много раз старался доказать тебе мою приязнь, но не имел еще такого случая, который бы открыл тебе мое сердце; теперешнее приключение довольно и предовольно к тому, — потом, оборотясь к Неону (так назывался первый министр) и к Филомене: — С позволения вашего, — говорил он им, — начну я сказывать приключения ваши и мои.

Неон, встав со стула, проговорил:

— Великий государь! Ежели ты принимаешь на себя этот труд, то мы не только что на сие соглашаемся, но и с превеликою радостью слушать будем.

— Мой друг Славурон! — оборотяся ко мне, продолжал государь. — Ни один человек врожденных в нас страстей удержать не может и должен им следовать; я люблю Филомену и, может быть, равно, как и ты, ею пленился; но судьба и ее сердце противятся моему желанию. Я прилагал все старания, какие только представила глазам моим страстная любовь, но все они были без успеха. Чем больше я старался склонять ее, тем больше чувствовала она ко мне отвращение. Признаюсь, что я столько был слаб в моей страсти, что ни в одну минуту не мог успокоиться; страстное мое сердце не позволяло никогда иметь мыслям моим другого воображения, как только обитала в них Филомена. Наконец, по долгом мучении, и когда уже начало рассуждение колебать мою любовь, тогда предприял я известиться от Филомены, кому она отдала свое сердце. Она мне объявила, что обладает им чужестранец Славурон. В то время безрассудная любовь советовала мне величаться моим саном; я представлял ей, что я государь, а ты человек бедный; но после увидел, что в страсти этой пышное имя царь столько же велико, сколько и простой гражданин. Она не скрывала уже от меня ничего и уведомила меня, что происходило у вас в увеселительном доме, как она воздержала тебя от твоего отчаяния, каким образом с тобою рассталась, и что уже ты находишься теперь в темнице. С сих пор сделался я участником вашей тайны и предприял осудить тебя на смерть, чтоб тем поколебать твою верность к Филомене и после получить ее сердце. В сей для тебя крайности просил я ее сестру, чтобы она искушала тебя. Все было произведено в действо и шло изрядным порядком, но, впрочем, не имело никакого успеха. Ты отвечал с презрением на любовь новой твоей благодетельницы, клялся верностью к Филомене, несмотря на то, что объявляли тебе, что она уже мертвая; ты хотел принести ей и в царство мертвых верное сердце, шел без робости на смерть и еще желал скорее, нежели тебе назначено было. Все это мучило меня несказанно; самолюбие мое и сан мой советовали мне умертвить тебя тайно; я признаюсь в моей слабости; но воля богов и врожденное во мне сожаление преодолели такое варварство. Потребно мне было укрепляться, чтоб не опорочить себя; начал наполняться я великодушием, хотя и был к тому неудобен. Силы меня покидали; однако казался я бодр и спокоен, и ныне столько превозмог себя, что желаю совокупить вас браком, чем докажу, Славурон, что я тебе друг. Неон на это согласен, и мы уже с ним условились.

После сих слов я и Филомена бросились к ногам кесаря и Неона, благодарили их, ожидая своего благополучия. В один час все было расположено, и назначен день, в который предстать нам в храме. Все наконец разъехались, а я выпросил позволение как у государя, так и у Неона остаться еще несколько тут, чтоб больше насладиться мне от Филомены желанным известием; также и она не меньшее имела желание уведомить меня обо всем. Итак, когда остались мы двое, то говорила она мне следующее:

— Теперь я столько в тебе уверена, что увериться больше не можно, и с охотою отдаюсь во власть твою; мне казалось весьма страшно поверить себя мужчине, ведая, сколько некоторые из вас ветрены и непостоянны. Они предпринимают все очень скоро, но еще скорее того отстают от своего предприятия, а ты не из того числа, я тебе верю. При первом моем свидании предприняла я изведать, верен ли ты. И так выдумала эту хитрость, сказаться тебе другим именем, и после объявить несчастье моему отцу под прямым моим именем, чтоб вероятнее тебе показалось. После, когда уже ты был в темнице осужден на смерть и не колебался в твоей верности, тогда я торжествовала над всеми, которым мужчины изменяют. После того просьбою моею родитель мой принял о тебе стараться и возвел тебя на высокую степень. Тут еще страстное мое сердце тому не верило. Я думала, что такое великое достоинство и богатство может истребить меня из твоей памяти; итак, предприяла я принять на себя неприличное имя и бедное платье и тем тебя изведать, не возгордишься ли ты передо мною. Однако милостью богов, и больше снисходительной Афродиты, все по моему желанию сделалось. Ну! Теперь уже довольно мы говорили о прошедшей нашей жизни, станем помышлять о будущем.

И так рассуждали мы о наступающей нашей жизни прилично страстным любовникам, располагали ее по нашему желанию, или, лучше, играли веселыми воображениями, и, наконец, расстались.

Неон и государь как возможно спешили, чтоб сочетать нас браком и для того всякий день были с нами вместе и делали приуготовление; наконец настал тот день, и мы пошли[9] в храм с великою и торжественною церемониею. Свадьба наша не меньше была царской. Сколько радовался государь, но вдвое еще его подданные, ибо имел я счастье, получив великое достоинство, понравиться народу. Когда окончились брачные обряды, то первосвященник Венерин в присутствии всего народа прорек мне соизволение богов, что в день моего брака зачнется у меня сын. Услышав сие, упал я на землю перед богинею, благодарил ее и просил от сокрушенного сердца, чтоб после такого великого моего благополучия не претерпеть бы мне какой беды. Сердце мое мне предвещало, однако радость затмевала его предвещание. По окончании всего в брачных одеждах и в венках повели нас в царские покои, где все торжество совершалось. Оно продолжалось не менее как целый месяц, в которое время не только что двор праздновал, но и весь город находился в неописанном увеселении; а в каком я был восторге, то и в самое время изъяснить бы мне его было невозможно. Все мои несчастья кончились в одну минуту; я их позабыл и исполнился всем тем, что можно вообразить изрядного. Филомена, божественное мне имя, я теперь без сердечного движения вспомнить его не могу, приветствиями и ласканиями, сродными нежному женскому полу, умножала беспредельную мою к себе любовь. Столько благополучие мое было велико, что когда размышлял я о нем один, то казалось оно мне страшным, и после уже узнал действительно, что кто чрезвычайно благополучен, тот скоро потом бывает и чрезвычайно несчастлив.

Время текло очень скоро, и я почти совсем не видал, как кончилось бремя Филомены. Родился мне сын, который был плодом беспримерной нашей любви, божеского снисхождения и началом моего несчастья. (При сем слове Славурон вздохнул с великою прискорбностью и со слезами начал продолжать свои приключения.) Филомена любила его чрезвычайно и для того не хотела отдать в руки нянькам и предприяла воздоить своею грудью, никогда не спускала его с рук и клала с собой на одной постеле. Может быть, определено было судьбою, чтоб начиналось мое несчастье. Некогда поутру, когда она проснулась, то не нашла подле себя своего сына, и после, как уведомилась ото всех домашних, что они не ведают о нем, тогда начала она неутешно рваться. Вопль ее услышал я в моих покоях, который тотчас встревожил душу мою и сердце; я с нетерпеливостью поспешил к ней и, как обо всем уведомился, то пришел в несказанное отчаяние, необыкновенный и нечаянный такой случай встревожил мою природу. Скоро узнал об этом государь и весь двор; жена моя должна была подвергнуться духовному суду за то, что успала младенца. Жрецы определили ей три ночи в Плутоновом храме, чтобы тем умилостивить богов и получить прощение себе, а младенцу избавление от муки. Довольное время в ожидании сего исполнения[10] позволило родиться еще у меня дочери наместо потерянного сына. Рождение ее несколько уменьшило моей печали, однако смущение меня не оставляло; пробыть Филомене одной целые три ночи в ужасном Плутоновом храме, казалось мне, для женщины было невозможно. Наконец пришло то время, и настал назначенный день; должен я был стараться наполнить ее бесстрашием; итак, целый день не выходил из ее покоя и укреплял, сколько мне возможно было. Уже приблизился и вечер; первосвященник и два жреца посетили мой дом и повели Филомену в храм Плутонов; учредя над нею все обряды, велели мне выйти вон и сами вышли, заперли двери, у которых поставлена была от меня стража; всю ночь находился я в великом беспокойствии; домашняя жертва у меня не угасала, я просил охранителей домов и нашего здравия, чтоб не приключилось чего-нибудь страшного с Филоменою. Насилу мог я дождаться утра, и когда ее увидел несмущенною, то несказанно обрадовался. Я желал нетерпеливо знать, не случилось ли ей какого-нибудь воображения. Она мне начала сказывать так: