Презумпция невиновности - Скотт Туроу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лип кивает. Все совпадает: и щекотливый характер преступления, и желание во что бы то ни стало скрыть его, и время. В течение первого срока пребывания Хоргана в должности лица зрелого возраста, заподозренные в совершении полового преступления с обоюдного согласия, уголовному преследованию практически не подвергались. Из полиции исправно поступали протоколы, но мы откладывали их в долгий ящик: были дела поважнее. Когда началась кампания за переизбрание Реймонда, преступники, особенно проститутки и гомосексуалисты, совсем распоясались. Больше всего хлопот доставляли последние, буквально наводнившие общественные парки. Родители только по утрам водили туда детей. Мне довелось прочитать несколько красноречивых жалоб на то, что происходит среди бела дня на вкопанных для пикников столах, предназначенных, как справедливо указывала моя матушка, только для еды. За девять месяцев до выборов мы принялись усиленно прочесывать парки. Каждую ночь гомосексуалистов задерживали десятками, многих буквально на месте преступления. Эти дела в суде обычно заканчивались штрафами или административными взысканиями, и задержанных отпускали – до следующей встречи с полицией.
Мы с Липом понимали, что разыскать Ноуэла трудно. В то лето было зафиксировано четыре сотни подобных случаев, а мы даже фамилии его не знали. Может быть, Каролина и успела продвинуться в этом деле, но письменных подтверждений тому не было. Она занялась им, судя по дате на обложке папки, приблизительно за пять месяцев до гибели, и оперативно-следственных мероприятий было проведено мало. В верхнем углу было написано и трижды подчеркнуто: «Ноуэл», а пониже – «Леон». Сначала я не понял, что к чему, но потом сообразил, что имя автора письма – наверняка псевдоним, выбранный по ассоциации с чем-либо или представляющий собой анаграмму. Надпись «Кеннили» внизу того же листа подсказывала, что речь идет о полицейском Лайонеле Кеннили. Мы вместе вылавливали «Ночных ангелов». Сейчас он начальник смены в Сорок втором отделении. Дела оттуда слушаются в Северном филиале.
– До сих пор не понимаю, почему я ничего не слышал об этом деле, – говорю я Липу. – Никаких процедурных причин, помешавших руководству проинформировать меня, не было, как не было и причин передать дело Каролине, которая никогда не занималась коррупционными преступлениями. Может быть, дело в угасающем «романе» между Реймондом и мной…
– А что говорит Хорган? – спрашивает Лип.
– Не могу его поймать. Он словно на круглосуточной операции. До выборов-то всего двенадцать дней.
– А Кеннили – от него что-нибудь узнал?
– Он в отпуске.
– Ты с ним обязательно поговори. Мне он ничего не скажет. Мы за разные команды болеем.
В управлении полно людей, с которыми Лип не ладит. Казалось бы, он должен был подружиться с Кеннили, так как уважает дельных служак. Тем не менее, между ними пробежала черная кошка.
Лип открывает дверь, собираясь уйти. Я за ним – поговорить с Евгенией. Внезапно он удерживает меня за локоть, прикрывает дверь.
– Еще один момент, – говорит он. – Мы получили сведения из телефонной компании.
– Ну и что?
– Ничего особенного. Мне нужно было знать номера телефонов, куда она за последние полгода звонила больше трех раз.
– Ну и?..
– Один из таких номеров твой.
– Служебный?
Лип суживает глаза.
– Домашний, – говорит он. – В октябре прошлого года.
Я уже собирался сказать, что этого не может быть, что Каролина никогда не звонила мне домой, и вдруг соображаю, в чем дело. Это я звонил от Каролины домой. Звонил, чтобы соврать жене. «Приходится снова задержаться, дорогая. Труднейший попался случай. Я здесь поужинаю, хорошо?»
Лип видит: я затрудняюсь с ответом. Взгляд его бесстрастен.
– Постарайся забыть об этом, – выдавливаю я наконец. – Если Барбара увидит повестку из телефонной компании, будет скандал. Буду тебе очень признателен.
Лип кивает, но я вижу, что это ему не нравится. Между нами существует молчаливое соглашение не обманывать друг друга – в его серых глазах немой укор.
Глава 9
– В конце концов, – сказал я Робинсону, – нам пришлось выставить Вендела Макгафена в качестве свидетеля. Его показания стали самым серьезным опровержением слов Макгафена-старшего.
Каролина была великолепна. На ней был темно-синий костюм и бежевая блузка с шелковым бантом. Мальчик сидел на свидетельской скамье, ноги его не доставали пола.
«И что потом сделала твоя мама?» – спросила Каролина.
Малыш попросил попить.
«Когда мама отвела тебя в подвал, что она сделала, Вендел?»
«Пугала меня», – отвечал тот.
«Пугала вот этим?» – Каролина подошла к столу, за которым сидели представители обвинения, и показала на громоздкие по сравнению с худенькими ручонками Вендела грязные, замасленные тиски.
«Угу».
«Она делала тебе больно?»
«Угу».
«Ты плакал?»
«Угу. – Малыш отпил еще воды и добавил: – Сильно плакал».
«Расскажи, как это случилось», – ласковым голосом попросила Каролина.
«Она велела мне лечь, я плакал, просил: „Мамочка, не надо“».
Но она заставила его лечь и не кричать.
Вендел говорил, болтая ногами и прижимая к груди куклу. Он ни разу не взглянул на свою мать – так научили его Каролина и Маттингли. Во время перекрестного допроса Стерн мало чего добился. Он спросил мальчика, сколько раз он разговаривал с Каролиной и любит ли он свою маму. Тогда малыш снова попросил попить.
Прений сторон, в сущности, не было. Все понимали, что Вендел говорит правду – и не потому, что его научили так говорить, и не потому, что он вызывал жалость, а потому, что каждое его слово свидетельствовало о том, что и сам ребенок осознает, что с ним поступили дурно.
Заключительное слово обвинения предоставили мне. Я был так взволнован, что не знал, с чего начать. Меня охватила паника – казалось, я не смогу выдавить ни одной фразы. И вдруг меня прорвало. Я горячо и убедительно говорил о маленьком человеке, который жил в постоянном страхе, который, как и все мы, жаждал любви, но не только наталкивался на равнодушие и грубость, но и подвергался мучениям.
Ожидание вердикта присяжных подобно замедленной съемке – люди, как персонажи фильма, заметно «притормаживают». Не хотелось ничего делать: ни собирать бумаги на столе, ни отвечать на телефонные звонки, ни просматривать поданные записки. Я вышел в коридор и стал прохаживаться взад-вперед, попутно рассказывая любопытствующим, как выступали свидетели и юристы. Около четырех подошла Каролина и сказала, что ей нужно зайти в магазин Мортона. Я вызвался проводить ее. Как только мы вышли на улицу, начался ливень. Холодный ветер хлестал дождевыми каплями. Прохожие бежали по тротуару, прикрывая головы. В магазине Каролина вернула свою покупку – хрустальную вазу, потому что ей не удалось установить, где она изготовлена, и мы снова оказались под дождем. Порывы ветра заглушали наши голоса. Я приобнял Каролину за талию, а она прижалась ко мне, чтобы укрыться от дождя под зонтом. Обоюдная скованность исчезла, и мы прошли так несколько кварталов.
«Послушай, – начал я и умолк. – Послушай…»
В туфлях на высоких каблуках Каролина приблизительно на дюйм выше меня. Она повернулась ко мне лицом, мы остановились и стояли словно обнявшись.
При естественном освещении я иногда замечал то, что Каролина пыталась скрыть с помощью кремов, гимнастических упражнений и модных нарядов, – возраст за сорок, морщинки, кое-где дряблость кожи, усталые глаза. Удивительно, но такой она была мне ближе.
«Я все думаю, что ты имела в виду, когда вчера вечером сказала: потом, все потом».
Каролина покачала головой, как будто не понимала, о чем речь, но затем ее лицо приняло загадочное выражение, а губы едва сдерживали улыбку.
Снова налетел ветер, и я увлек ее в глубокую витринную нишу. Мы находились уже на бульваре Грейсона, где перед магазинами растут густые вязы. Я чувствовал себя маленьким, жалким, беспомощным.
«Мне кажется, что между нами что-то происходит, – пробормотал я. – Как ты думаешь, я не сошел с ума?»
«Думаю, что не сошел».
«Правда?»
«Нет, не правда».
«А-а…» – протянул я.
Улыбаясь, она взяла меня под руку, и мы пошли назад.
Присяжные вышли в зал заседаний около семи часов вечера. Миссис Макгафен была признана виновной по всем пунктам обвинения. До вынесения вердикта Реймонд оставался в своем кабинете, потом сошел вниз встретиться с прессой. Телевизионщики допускались только в вестибюль здания. Затем он повел нас с Каролиной выпить в ресторан «Катальеро», но на 20.30 у него была запланирована какая-то встреча, и он оставил нас вдвоем в уютной кабинке. Мы разговаривали, пили и постепенно хмелели. Я говорил Каролине, что она была великолепна. Просто великолепна. Не знаю, сколько раз я повторил это.
