Ищейка - Вирджиния Бокер

И уже никогда не будет.

– Мы знаем, что это неправда, – говорит Джон. Я поднимаю голову: он внимательно на меня смотрит, темными, полными сочувствия глазами. – Им просто нужен кто-то, на кого можно переключить внимание публики от бесконечных казней. Козел отпущения. У нас же тебе ничего не грозит, мы тебя защитим.

– А нас кто защитит? – спрашивает Гарет. Все поворачивают головы, глядя на него. – Она нас серьезно подставляет – мы же не знаем, на что она способна. – Он указывает на меня длинным белым пером. – Хорошо, если бы на что-то ценное, учитывая, какие деньги сулят за ее голову.

– А сколько? – спрашиваю я, не успев подумать.

– Тысяча соверенов.

Джордж испускает беззвучный свист, потом наклоняется, чтобы налить мне вина. Максимум, что Блэквелл готов был заплатить за Николаса, – пятьсот монет. Я тянусь к бокалу.

– Да, она очень ценна, – продолжает Гарет. – И замечательно было бы убедиться в ее способностях. Иначе что нам помешает послать Джорджа, чтобы выдал ее и получил награду? На такие деньги мы сможем снарядить отличную армию.

Джон со стуком роняет вилку на стол.

– Мы не будем ее выдавать, – отвечает Николас голосом острым, как лезвие ножа. – И угрожать не стоит.

– Хартии… – начинает Гарет.

– …ничего подобного не требуют, – перебивает Николас. – Все, что нам следует знать, нам скажет Веда.

– Ищейки…

– Будут охотиться за нами, – перебивает его Николас. – Как всегда. А мы будем осторожны – как всегда. То, что с нами Элизабет, ничего не меняет. Блэквелл никогда не прекратит охоту за нами.

– Тут дело иное, – возражает Гарет. – Не Блэквелл теперь за нами будет гоняться, он послал другого человека. Нового инквизитора по имени Калеб Пейс.

Глава десятая

Я так стискиваю стакан, что он лопается у меня в руке. На кремовую скатерть выплескивается вино с небольшой примесью крови, окрашивает полотно темно-алым. Тихо ахнув, я прячу руку в коленях.

Калеб – новый инквизитор?

Все, кроме Гарета и Файфер, смотрят на меня с тревогой.

– Элизабет! – восклицает Питер. – Тебе плохо?

Мне? Да. Ничего хорошего. Когда это Калеба повысили до ранга инквизитора? Зачем? И если он – новый инквизитор, кто же теперь Блэквелл?

– Дай взгляну.

Джон хватает со стола чистую салфетку и пытается взять меня за руку. Вот еще одна проблема. Если он увидит, что крови нет…

– Не надо! – Я отдергиваю руку. – Не здесь. Кровь… Я могу упасть в обморок.

Смотрю вниз, старательно делая вид, что мне нехорошо. Особо притворяться не приходится.

– Джон, ты бы отвел ее наверх, – предлагает Николас. – Гастингс, нельзя ли принести то, что ему понадобится?

Джон скороговоркой перечисляет инструменты и материалы, а у меня в животе поднимается теплая волна, а за ней приходит чувство щекотки. Рана начинает затягиваться. Я сжимаю в кулаке осколки стекла, вдавливаю в кожу, вздрагиваю, когда они погружаются в мякоть, режут руку глубоко, до кости. Зато кровь идет снова.

Джон бережно обертывает мне руку салфеткой и помогает встать.

– Постой, – говорит Файфер, весь обед просидевшая молча. Голос шершавый, почти скрипучий – неожиданный контраст с ее юным личиком. – Этот новый инквизитор, Калеб, – она выплевывает его имя как проклятие, – ты его знаешь?

Я чувствую на себе взгляд Джорджа. Он думает, не тот ли это Калеб, о котором я говорила во сне, которого назвала своим другом детства. И Николасу я тоже назвала это имя, там, в тюрьме Флит.

Думаю, не откреститься ли. Но вспоминаю, что говорил нам Блэквелл: если тебя поймали – говори правду, насколько это тебе не повредит. Чем меньше врешь, тем меньше шансов что-нибудь перепутать. Хотя это в любом случае ничего бы не значило. Он нам всегда говорил: если попался, то дальше ты сам по себе.

– Да, я знаю его.

Разговоры за столом стихают.

– И?

Я перевожу дыхание.

– И мы когда-то были друзьями. Раньше.

– Друзьями, – повторяет Гарет. – У тебя в друзьях инквизитор, и ты даже не подумала нам об этом сообщить?

– Я не знала, что он инквизитор.

– Не надо вилять! – одергивает меня Гарет, и взгляд его падает на мою руку. – Поэтому ты раздавила бокал? Потому что вы с ним все еще друзья и ты с ним заодно? Потому что задумала сбежать и привести его сюда? Вот откуда твое смятение?

Я чувствую, как жар заливает щеки. Да, таков был мой план, и теперь я ощущаю захлопывающуюся дверцу ловушки. Загнана в угол и уличена во лжи – и не знаю, что делать.

– Я рассказывала, – протестую я наконец. – Джорджу рассказала. Что мы с Калебом вместе росли во дворце. Вместе на кухне работали.

Все смотрят на Джорджа, ожидая подтверждения.

– Ага, – говорит он. – Она мне рассказала. – Он откашливается, чувствуя себя неловко. – Но ты не сказала мне, что он ищейка.

Я снова перевожу дыхание, подавляя приступ панического страха в груди.

– Да, – говорю я. – Не рассказала, потому что не видела веских причин рассказывать.

– Веских причин… – захлебывается слюной Гарет.

Николас останавливает его жестом:

– Помолчи.

– Мы познакомились еще в детстве. Оба рано лишились родителей. И долгие годы у нас не было никого ближе друг друга. А потом мы выросли. Калеб хотел быть ищейкой, а я нет. Так что постепенно наши пути разошлись.

– Разошлись, говоришь, – хмыкает Николас. – И все же ты звала его в тот день, когда я приходил за тобой во Флит. Почему?

Чувствую на себе взгляд Николаса и поворачиваюсь, чтобы встретить его.

– Потому что была больна. Потому что уже неделю находилась в тюрьме и никто ко мне не приходил. Потому что… – у меня срывается голос, и я не могу себе этого простить, – я надеялась, что мой первый и единственный в целом мире друг будет последним, кого я увижу в своей жизни. Вот и все.

Все молчат, так что я продолжаю:

– А бокал я разбила не потому, что с ним в сговоре. А потому что мне не понравилось, что друг моего детства охотится за мной и хочет убить.

Я оглядываю сидящих за столом. Николас и Питер смотрят на меня внимательно, и Джордж тоже, но на их лицах ни злобы, ни подозрения. Джон все так же стоит сзади, его рука прижата к моей. Он не шевельнулся, не отодвинулся от меня. Тоже не сделал ничего такого, что навело бы меня на мысль о злобе или подозрении. Только Гарет и Файфер смотрят с недоверием, но такими же глазами они смотрели с первой минуты нашего знакомства.

– А я думаю, что она из них, – говорит Гарет. – Засланная. Попытка ищеек проникнуть в лагерь противника…

– Пять человек трудно назвать лагерем, – перебивает его Питер. – Шесть, считая тебя, хотя ты только что прибыл.

Гарет раздраженно отмахивается:

– Так как же вы интерпретируете ее дружбу с инквизитором?

– Элизабет уже объяснила, что они не друзья, – отвечает ему Николас. – И это совершенно очевидно. Если бы их дружба продолжалась, он бы не оставил ее умирать в тюрьме.

Непосредственность этих слов, их простота хлещет меня как пощечина.

– И все равно она все еще поддерживает знакомство с врагом…

– Это было давно, – перебивает Николас. Голос его спокоен, но тон непререкаем. – Мы не можем считать ее ответственной за то, кем решил стать ее друг. Бывший друг. – Он улыбается. – Джон, не отведешь ли Элизабет наверх? Ей обязательно нужно посмотреть руку.

Я смотрю вниз. Белая салфетка, которую Джон использовал вместо бинта, вся теперь пропитана кровью. Стекло. Я не сообразила, что до сих пор его сжимаю.

Джон направляет меня прочь из столовой, по лестнице, по коридору, мимо бесконечного ряда картин и бра. Я не помню, какая дверь моя, зато помнит он. Мы останавливаемся перед нею, пройдя коридор лишь наполовину. Джон протягивает мимо меня руку, чтобы открыть дверь.

На столе рядом с кроватью густо заставленный поднос: миска с горячей водой, от которой идет пар, пучки трав, ряд маленьких металлических инструментов, пачка чистых белых полотенец и бинтов. Есть даже кувшин с вином и тарелка с едой. А вот места, куда бы мы могли сесть, нету. Ну, кроме кровати.

Я смотрю на Джона, он оглядывает эту декорацию и слегка хмурится. Помешкав мгновение, он прокашливается и показывает на кровать:

– Ты не могла бы… гм… если не возражаешь…

Он обшаривает комнату взглядом – будто желая, чтобы внезапно, волшебным образом, здесь появился набор стульев – или чтобы исчез он сам.

– Все нормально, – говорю я, подходя к уже застеленной кровати – зеленое покрывало гладко и туго натянуто поверх матраса.

Сажусь на краешек, твердо прижимая ступни к полу, будто от этого посиделки с незнакомым мужчиной на кровати кажутся менее интимными. Или даже со знакомым.

Но эта неловкость – ерунда по сравнению с тревогой, что под салфеткой рука начинает заживать, рана с каждой секундой зарастает.

Джон закрывает дверь, останавливается, потом подходит ко мне, садится рядом, матрас под его весом прогибается, и меня наклоняет к Джону. Мы так близко, что соприкасаемся плечами. Он смотрит на меня нерешительно, потом берет за руку.