Служебный роман для богини любви - Катерина Заблоцкая

Я и сама, если честно, шокировано взирала на полыхающий огнем стол и совершенно не знала, что мне делать.

— Ты умеешь колдовать?! — охнул Рене.

— У тебя ж не было способностей! — влез тут же Димитрий. — Ты всегда…

— Мальчики, — я попятилась, — если мы ещё немного поговорим, тут все сгорит…

На Димитрия мои слова не произвели совершенно никакого впечатления. Рене же, словно очнувшись ото сна, бросился к столу и, вооружившись первой попавшейся папкой, ударил по огню. Помогло, языки пламени стали меньше. Я сомневалась в том, что если забросать пламя бумажками, то можно таким образом его остановить, но Рене сориентировался куда лучше меня, сбивая огонь и затаптывая ногами полыхающие бумажки.

Отчеты из аналитического отдела уцелели. А вот то, что подготовил Димитрий и где наверняка была тьма нарушений, вспыхнуло ясным пламенем и превратилось в пепел гораздо быстрее, чем до этих кип бумаги добрался Рене, спасающий нас от огня. Я только вскрикнула, отпрыгивая в сторону, когда пламя попыталось лизнуть на пробу и мои ноги, но бог красоты одним прицельным взмахом руки остановил и его. Свою магию он применял крайне осторожно, как будто н едо конца был уверен в том, как она отреагирует.

Катастрофа была устранена. По крайней мере, ничего, кроме нескольких отчетов, не пострадало. Снаружи собирались тучи, но я списала это на случайное совпадение, решив, что у меня таких сил быть не может.

Впрочем… У меня никаких быть не может, но есть же! Вот, искры летят из-под рук! Во все стороны!

Что за чертовщина…

— Эдита, — серьезно обратился ко мне Рене, одергивая воротник своей рубашки и отмахиваясь от подпрыгивающего на месте Димитрия. — Скажи мне, солнышко, давно это у тебя?

Он осторожно подошел ко мне, поймал за запястья и осторожно сжал ладони, успокаивая примерно так, как в моем мире пытались уговорить не переживать сумасшедших. А что? Вдруг удастся человека упаковать без смирительной рубашки и без дополнительных препаратов? Всяко проще, и экономия государственного ресурса получается.

— В п-первый раз, — немного заикаясь, отозвалась я. — А ч-что?

Димитрий открыл было рот, чтобы прокомментировать это, но Рене, повернувшись к купидону, неожиданно рявкнул на него:

— Подожди за дверью! И сдвинешься хоть с места, я тебя лично на следующий жертвенник положу, вместо козла!

Впечатлившись командой Рене, Димитрий повиновался и выскочил из кабинета, с грохотом захлопнув за собой двери. Бог красоты только скривился, явно недовольный таким ярким проявлением эмоций, но комментировать не стал. Он осторожно взял меня под локоток, довел до дивана, усадил на него и вновь взял за руки.

— Расскажи мне, солнышко, — проворковал Рене, — что ты вчера такого необычного делала?

Вчера я попала в другой мир. Интересно, это можно считать необычным? Но я очень сомневалась, что Рене оценил бы такие откровения, потому просто пожала плечами.

— Ну, антресоли на меня упали…

— А дальше что?

— И я п-п-подумала, — все ещё немного заикаясь, промолвила я, — что было бы неплохо немного н-н-наладить работу отдела. Взяла книжку п-п-почитать с уставом…

— Дальше что?

— Себастьян подвез меня до дома. На этой страшной карете, которая по воздуху летает, — послушно ответила я, чувствуя себя маленькой девочкой на допросе. — Потом… Потом я зашла в дом… Точнее, я сумку где-то посеяла, потому через дверь зайти не смогла, пришлось залезать через террасу. Вот. Почитала ту книжку, с правилами. Решила, что буду перестраивать работу отдела…

Рене кивал, не сводя с меня взгляда.

— Дальше что?

— Да ничего такого! — вздрогнув, отозвалась я. — Себастьян утром вновь подвез меня сюда. Я зашла к тебе, чтобы разузнать, как там с отчетами… Я мало что помню, понимаешь…

— Да-да, — подтвердил Рене. — Понимаю, антресоли. Но ты никогда прежде не колдовала. Что такого необыкновенного могло произойти, что тебе наконец-то выдали твои, хм, служебные полномочия…

Меня выдернули из другого мира и усадили на чужое место. Это считается?

— Не знаю, — вместо того, чтобы сказать правду, выдохнула я. — Но я вчера твердо решила, что налажу здесь работу и буду делать все по правилам… Это считается?

— Полагаю, что считается, — усмехнулся Рене. — Раньше ты не горела большим желанием работать… А положенный тебе по должности дар не спешил проявляться. Так что, сестренка, могу тебя поздравить. Теперь, когда ты решила взяться за дело, к тебе пришла и сила! Хотя странно, конечно…

— Что именно странно? — насторожилась я.

— Мы же не просто так получаем эти должности, — пожал плечами Рене. — Ты же помнишь, как нас отбирали? Просто пошли по списку. Да, была возможность отказаться, но тебе предложили, исходя из уверенности, что ты отлично подходишь для этой должности. И только сейчас, спустя два года… Впрочем, об этом лучше спросить Матильду.

Воспоминание о всё той же Матильде, очевидно, таинственной Верховной, заставило Рене нахмуриться, и я, рискнув, попросила:

— А расскажи о ней поподробнее?

— Да что рассказывать? — дернул плечом Рене.

— Ну у тебя же с ней… отношения?

— Какие отношения могут быть у мальчишки с Верховной? — закатил глаза он. — Я не Димитрий и не страдаю особой формой нарциссизма. Она просто проводит со мной время. Если мужчина готов принимать это, то она готова принимать этого мужчину… Изредка, — я видела, что Рене не слишком легко давались эти слова.

— Ты не мальчишка, — выпалила, не подумав, я, а потом задумалась: а сколько нам всем здесь лет? Я чувствовала себя на свои же неполные двадцать четыре, но вот мысль о том, что я могу быть и гораздо старше, неприятно поразила меня. Мало ли, вдруг местная Эдита на самом деле уже почти старуха?

— Что значит двадцать семь против женщины, пережившей много столетий? — пожал плечами Рене, развеивая мои сомнения. Если ему столько, сколько он говорит, то я, скорее всего, на пару лет моложе. Всё сходится! — Истинные бессмертны… И бесконечно ленивы, ты же знаешь. Мы всего лишь замещаем их. А Матильда столько веков была связующей нитью между нашим и их мирами, что давно уже разучилась привязываться к людям.

— Вот только, — отметила я, заметив грусть во взгляде мужчины, — она продолжает привязывать их к себе.

— Я не сентиментален, — холодно отозвался Рене. — И я знаю свое место. Я могу быть Матильде симпатичен или интересен, не более того.

— Но ты её любишь.

Он дернулся.

— Ты не можешь судить об этом.

От мягкого, спокойного и веселого Рене не осталось и следа. Его синие глаза будто были сделаны изо льда. И мне подумалось, что эта неизвестная Матильда, должно быть, очень жестока и просто использует его. Но почему я в это лезу? В конце концов, его личное дело…