Поединок на границе - Евгений Рябчиков

Ему показали находку: не знает ли он, чьи это документы?

— Как же, как же! — воскликнул Федор Павлович. — Это же Халаби Баяхметов, а это его Карлыгаш…

И он, волнуясь, подробно рассказал о подвиге Халаби Баяхметова.

Вот как это было.

Шестой час застава отражала бешеные атаки фашистов. Шестой час безжалостный свинец вырывал то одного, то другого ее защитника. Вот и сейчас кто-то сдавленно охнул и грузно свалился в полуразрушенную траншею.

Сержант Халаби Баяхметов оторвал воспаленные глаза от прицела пулемета. «Что такое? Не может быть!..»

— Виктор, Витя, — бросился он к распростертому телу друга, неугомонному балагуру Черенкову.

Виктор приоткрыл глаза и что-то прохрипел окровавленными губами.

— Сейчас, Витя, сейчас. Потерпи.

Халаби выхватил индивидуальный пакет.

Но Виктор не слышал сержанта. Он как-то вздрогнул всем телом, потянулся, словно хотел расправить уставшие ноги, и безжизненно замер.

— Витя! Не смей! — невольно вырвалось из груди потрясенного Баяхметова, как будто криком можно было остановить неумолимую смерть. Крупные слезы покатились по запыленным щекам сержанта, оставляя на них две светлые полоски.

За шесть часов боя Халаби видел не одну смерть. Но гибель друга ошеломила его. Он глядел на неподвижное могучее тело Черенкова, созданное природой для любви и труда, и не мог осмыслить случившегося. Ведь только вчера вечером они строили с Виктором планы на будущее.

— Знаешь, Халаби, — говорил Виктор, — демобилизуюсь, сразу женюсь. Мы с Ниной решили… Заедешь на свадьбу? Тебе же по пути.

— Обязательно, — улыбался Халаби.

— Будет у нас сын, — не унимался Виктор, — назову его твоим именем. Халаби Викторович Черенков. Звучит?

— Еще как, — смеялся Баяхметов, заражаясь подкупающей непосредственностью друга.

И вот теперь он лежит безразличный ко всему… Халаби глухо застонал.

Сидевший рядом Джек, словно сочувствуя горю хозяина, жалобно взвизгнул и ткнулся мордой в бок сержанту. Халаби машинально погладил его по голове. Обрадованный пес благодарно лизнул руку инструктора. Это знакомое прикосновение четвероногого друга вернуло Халаби к действительности. Он рванулся к пулемету, и вовремя. Густая цепь гитлеровцев снова шла в атаку.

— Идите, идите, — шептал в ярости Баяхметов, до боли в пальцах сжимая приклад пулемета.

Он не испытывал страха. Казалось, в его душе погасли все чувства, кроме ненависти и неутолимой жажды мщения. С каким-то жутким спокойствием вглядывался он в приближавшихся врагов, выбирая достойную мишень для первого выстрела. Если бы кто из товарищей, знавших доброту и отзывчивость сержанта, заглянул в тот момент в его прищуренные глаза, он оторопел бы от удивления: столько в них было холодной ярости.

— Ага, появился наконец-то, — зло прошептал Баяхметов, направляя пулемет на тощего рыжего офицера, который вышел из-за дерева и начал подавать какие-то команды.

— Сейчас я тебе скомандую… — выругался Халаби и дал короткую очередь. Офицер рухнул навзничь. И сразу же воздух наполнился треском немецких автоматов, среди которого привычный слух сержанта отчетливо улавливал неторопливый разговор заставских пулеметов. И, точно перекликаясь с ними, его пулемет выбивал частую дробь, в упор расстреливал наседавших фашистов.

Гитлеровцы не выдержали, откатились назад в спасительный кустарник.

— Что, не понравилось? — крикнул Халаби, смахивая с лица соленый пот.

Только теперь, когда схлынула горячка боя, он почувствовал смертельную усталость. Нестерпимо хотелось пить. Но разве можно найти воду среди дымящихся развалин заставы.

Неумолимо жгло солнце, наполняя все удушающим зноем. Сержант с трудом облизал распухшим языком окровавленные губы, устало прислонился спиной к траншее и закрыл глаза. Перед ним, как наяву, возникли белоснежные вершины Алатау, закурилась предрассветным туманом игривая Алматинка. Халаби даже почудилось, что на него дохнуло живительной прохладой. А может, это незримая Карлыгаш коснулась его щек холодными руками, как тогда в тридцать восьмом, когда он решился поцеловать ее. О, то был самый счастливый день в его жизни. Разве мог он думать, что милая Ласточка, как мысленно называл он смуглую красавицу Карлыгаш, ответит взаимностью на его чувства. Халаби вспомнил, как он первый раз провожал Карлыгаш, и легкая улыбка тронула его губы. Ему показалось на мгновение, что нет ни войны, ни крови, ни страданий, что он снова в родной Алма-Ате…

Длинная пулеметная очередь, распоровшая установившуюся было тишину, спугнула воспоминания Баяхметова. Вмиг исчезли и горы, и речка, и Ласточка. Остались только перебегающие ненавистные грязно-зеленые мундиры, искаженные в дикой злобе лица.

Сержант поднялся к пулемету.

— Ну что, Джек, — обратился он к притихшей овчарке, — покажем фрицам, где раки зимуют?

Услышав голос хозяина, та радостно завиляла хвостом. Халаби ласково потрепал ее за ушами.

Бросив взгляд на бруствер, Баяхметов увидел небольшого муравья, который настойчиво тащил к своему жилищу какую-то букашку.

«Ишь ты, — удивился Халаби, — как старается. Жить хочет. И выживет… А ты?» — неожиданно мелькнула мысль, и сержант впервые подумал о возможной смерти. Но тут же отверг эту мысль. Чепуха. Как это он, Халаби, вдруг перестанет существовать, не будет видеть, слышать, мыслить… Нет, он не может умереть. Не имеет права. Их и так осталось в живых несколько человек на заставе против сотни немцев.

Главное — хватило бы гранат да патронов. А там подойдут регулярные части Красной Армии.

Баяхметов прислушался. С востока доносились глухие звуки канонады. Сердце Халаби радостно вздрогнуло: наши близко. Продержаться бы до вечера.

Он не торопился открывать огонь, подпуская немцев поближе. Зачем рисковать, нужно наверняка расходовать патроны. Их осталось уж не так много. Да и гитлеровцы к тому же не шли, как прежде, в полный рост, а ползли к заставе. Попасть в такую мишень издалека не так-то просто.

Фашисты подползают ближе и ближе. Вот один из них стал подниматься на ноги.

— Хочет бросить гранату, — догадался Халаби. — Давай, давай, я тебе брошу. Он взял винтовку, прицелился. Раздался выстрел. Эсэсовец, не успев подняться, ткнулся лицом в землю.

— Еще один отвоевался, — произнес вслух Баяхметов, внимательно наблюдая за приближающимися врагами. Они совсем уже близко.

«Сейчас пойдут в атаку», — подумал Халаби, плотнее прижимаясь к пулемету.

И, словно угадав его мысли, гитлеровцы разом поднялись во весь рост и кинулись к траншее.

Халаби нажал на спусковой крючок. Вдруг что-то больно толкнуло его в левое плечо. «Ранен», — мелькнула догадка. Однако думать об этом было некогда. Все его мысли сосредоточились на атакующих немцах, и, превозмогая боль, он не прекращал огня до тех пор, пока эсэсовцы вновь не отступили.

Стиснув зубы, Баяхметов кое-как перевязал кровоточащую рану. «Хорошо, что не видит этого мама», — подумал он, и теплая волна глубокой нежности захлестнула его сердце. Перед ним в одно мгновение пролетела вся его жизнь, главное место в которой принадлежало матери. Халаби почти не помнил отца. Он только знал из рассказов товарищей, служивших с отцом на южной границе, что Орман Баяхметов был бесстрашным и непоколебимым в своих решениях человеком. Оказавшись в засаде, устроенной басмачами, он не дрогнул, дрался до последнего патрона, не дался живым в руки врага.

После его гибели на руках у Мейрам Баяхметовой остались Халаби и пятилетняя Гульчаш. Нелегко пришлось молодой женщине, но она не согнулась под тяжестью этой ноши, сумела вырастить детей и помочь им твердо стать на ноги. Халаби до армии работал техником на заводе, Гульчаш заканчивает третий курс пединститута. Но каких трудов это стоило Мейрам! С тех пор как помнит мать Халаби, он не знает, чтобы ее когда-нибудь покидала забота о нем и сестре. Она не требовала никаких наград за свой материнский подвиг. Лучшей наградой ей были добрые слова людей о детях, неизменная любовь к ней сына и дочери.

«Но всегда ли мы платили ей этой любовью? — думал Халаби. — Нет. Иногда эгоизм, лень, мелкие обиды мешали нам по-настоящему заботиться о матери, помогать ей. Как жаль, что мы осознаем это слишком поздно. Ах, если б можно было заглянуть в добрые, все понимающие глаза матери, обнять ее и заслужить прощение за все причиненные ей обиды и огорчения».

Тугой ком подступил к горлу сержанта. Однако новая атака немцев прервала его мысли и вынудила снова взяться за оружие. И снова раскаленный пулемет Баяхметова прижимал фашистов к земле, отбрасывая их к кустарнику. Но они, не считаясь с потерями, вновь и вновь атаковали заставу. Так продолжалось почти до полудня. Халаби уже потерял счет атакам гитлеровцев и считал только оставшиеся боеприпасы, которые неумолимо таяли.