Убыр - Наиль Измайлов

Они до сих пор под кроватью.

Или в ванной.

Или на балконе.

Надо проверить.

Я пошел на негнущихся ногах к спальне и уже взялся за ручку, когда сообразил: ну положат они меня рядом с мамой и папой – и что? Я же не персонаж фильма ужасов, чтобы кричать: «А давайте разделимся и осмотрим подвалы!» Наоборот, надо, чтобы они не поняли моих догадок, но и выскочить не успели.

Я медленно пошел к выходу из квартиры, всей спиной чувствуя, как за две двери от меня кто-то, переглянувшись, берет тесак – почему-то именно тесак, хотя форма дырки была другой, не надо, меня сейчас вырвет, – и решительно идет за последним живым жильцом. Нет, Дилька же еще есть.

Я быстро повернул и выдернул ключ из замка, распахнул дверь, грохнул ею и судорожно запер.

Теперь не выскочат.

Я хотел дождаться «скорую» и милицию на лестничной площадке, но сообразил, что лучше встречать внизу – чтобы подъезд не проскочили и со входным кодом не возились, его-то я сказать забыл. Выбежал во двор. Там было издевательски светло и почти солнечно. И все равно я через какое-то время обнаружил, что пританцовываю, стуча зубами и тихо подвывая. Куртку-то надеть не успел. Да куртка бы и не помогла. Но если бы мама меня увидела в кофте и джинсах – ох, еще и в тапках, кроссовки тоже забыл, – она бы меня убила.

А теперь ее убили.

Как же я теперь?

И куда мне Дильку теперь?

Стало очень жаль себя – и сразу очень стыдно стало о таком думать, когда мамка и папка…

Из носа потекло, из глаз, кажется, тоже. И тут к подъезду подлетел белый жигуленок, из которого проворно выскочили грузные милиционеры, нет, полицейские, до сих пор путаюсь, – с короткими автоматами.

Я, не помня себя, подбежал к штатскому усатому дядьке, который, видимо, был старшим, признался, что да, я звонил, да, все там, и, может быть, бандиты тоже, нет, меня никто не бил, потрогал нос, объяснил, с трудом вспомнив, что это на тренировке, – и повел их.

На лестнице я пытался еще, забегая вперед, объяснить про балкон и про запертую дверь. Окончательно сорвал дыхание и к двери подбежал совсем ополоумевший и запыхавшийся. Но все-таки вспомнил и спросил:

– А врачи?

– Едут, едут. Давай ключ.

– Да я сам, – сказал я и сунул ключ в замок.

Ключ вошел до половины и замер. Я сказал: «Сейчас, сейчас», нажал, вытащил, вставил снова, попробовал покрутить и растерянно обернулся к милиционерам:

– Не вставляется.

– Раньше такое бывало? – спросил усатый.

– Н-нет, – сказал я. – Только если изнутри еще вставлен.

Милиционеры переглянулись, штатский сказал:

– Пацан, отойди-ка. Ибрагимов, на ту сторону, балконы секи. Перевозчиков, вперед. Блин, стальная – ну ладно, сперва сами попробуем.

Он несколько раз зачем-то нажал кнопку звонка – от звуков колокольчика я чуть не расплакался – и, взяв меня за плечо, отвел в сторону. Рыжий Перевозчиков подошел к двери, снял автомат с плеча, примерился и несильно ударил прикладом в замок и еще раз в район петли.

Дверь дважды отозвалась толстым колоколом, будто в рифму звонку.

И мамин голос спросил:

– Что такое? Перестаньте немедленно, я сейчас милицию вызову.

8

Полицейский в штатском еще раз внимательно посмотрел на меня и на врача. Врач мотнула головой, чтобы усатый снова не начал громким шепотом допытываться, могла ли боксерская черепно-мозговая травма так подействовать на мальчика, или мальчик все-таки наркотики принимает – и не пора ли везти его на анализы.

Мальчик поехал бы, честно говоря. Мальчик очень хотел поехать.

Куда угодно.

Милиционер с врачихой, потоптавшись, вышли – не прощаясь.

Я некоторое время смотрел в пол. Страшно было поднять глаза.

Лучше бы они ушли.

Лучше бы они бросились.

Лучше бы что угодно уже, только поскорее.

Я вскинул глаза.

Родители стояли с теми самыми выражениями лиц, с которыми говорили прощальные слова милиционеру и врачихе. Даже улыбки у них были такими же снисходительно-извиняющимися.

Я украдкой вытер мокрые ладони о джинсы. Родители не пошевелились. Смотрели на дверь и улыбались, ровно дыша. А я уж не мог стоять. Просто не мог – колени стали совсем кисельными и от верха живота к горлу поднимался какой-то одуряющий туман, от которого хотелось заплакать и упасть на пол, точно моток веревки.

Я сипло сказал:

– Мама…

Пусть уже хоть что-то будет, хоть самое жуткое, чем эта тишина, улыбки и туман.

Мама смотрела на дверь и улыбалась. И папа стоял, смотрел на дверь и улыбался.

Черными голодными глазами.

Я вздохнул – кажется, с всхлипом – и сказал:

– Ма…

Мама и папа резко повернулись в разные стороны и одновременно быстро ушли – мама на кухню, едва не зацепив меня холодным локтем, а папа в спальню. Не глядя на меня. Глядя прямо перед собой.

Я зажмурился, ожидая, что сейчас они вернутся. На кухне были ножи, а на балконе, дверь на который открывалась из спальни, – инструментальный ящик со всякими молотками и стамесками.

Было тихо.

Я попытался вытереть пот со лба плечом – получилось плохо, но руки поднимать я почему-то боялся. Вернее, был уверен, что не надо сейчас руки поднимать и вообще делать резких движений. Не знаю уж почему. Я закрыл глаза, сосчитал, пока сердце бухнет тридцать раз, чуть разжмурился и тоже ушел из прихожей – в ванную. Заперся соскальзывающей рукой и с размаху, так что больно стало, сел на край ванны.

Никому не открою. Пусть дверь ломают.

Негромко хлопнула входная дверь. Я вздрогнул, но не встал. Сидел и ждал, пока выяснится, отвлекающий маневр это или в самом деле ушли. Ничего не дождался, встал, два раза вхолостую спустил бачок унитаза, открыл краны, послушал, разглядывая белого и совсем не мужественного себя в запотевающее зеркало, вырубил воду. Опять ничего не дождался, отпер дверь и снова сел на край ванны. Пусть заходят. Если им надо.

Никто не зашел. Я встал, осторожно отжал дверь, немного послушал и выполз обратно в прихожую. Там никого не было. Внутренняя дверь выглядела благополучно прикрытой.

Может, показалось.

Я огляделся, прислушался, ничего не услышал, ничего не придумал, выключил и включил свет, оделся, уперся спиной в дверь и сполз на корточки.

Буду просто так сидеть, с закрытыми глазами.

Нет, не буду. Дильку надо забирать. Еще полчаса есть, но лучше на улице, чем здесь. А если не пойду, мама пойдет или папа. И что будет?

Нет.

Я открыл глаза и увидел ноги. В брюках.

Маневр.

Ну и пускай.

Я, помедлив, поднял глаза.

Передо мной стоял папа – и он опять надел пальто, хотя с милицией общался без него. Вернее, как общался – стоял и снисходительно улыбался.

Сейчас он тоже стоял, но, кажется, не улыбался. Смотрел не на меня сверху вниз, а перед собой.