Полное собрание сочинений. Том 50 - Толстой Л.Н.

Обедали Сух[отин] и Соловьев. С Соловьевым хорошо говорил. Он придает догматам значение принципов: Богочеловечество есть не одно вочеловечение Хр[иста], но призвание всех людей и т. п. А я говорю: я отрицал молитву, а теперь признаю. Так пойдемте навстречу друг другу. Потом пришел Дунаев с переводом. Слабо. Потом Сережа, Медведев и Огранович. С Ограно[вичем] спорил я — не раздражаясь, но излишне говоря. Он материалист — сознание плод сил, действующих в материи, и потому надо действовать на материю. Чем? Ну, обычное сумашествие. Я как будто пробовал, тверд ли я. Если говорил, то значит не тверд. Лег поздно.

12 М. 89. М. Встал поздно, немного поработал. Очень ясно, светло, со всеми добр. Даже экзамен б[ыл]. С[оня] пришла звать на ругающегося Ал[ександра] Петр[овича]; и А. П. ругается, и женщина за книгами из Богородска и меня оторвали от писем.

И всё легко, добро и весело. Написал письма Журавову, Семен[ову], Чертк[ову], Русан[ову] и Алексееву, и вот написал дневник. Работал часов 5 и свеж и весел. Никогда прежде с папиросами этого не бывало.

После обеда пришел слепец миссионер с Чибисовым. Темнота великая, умен, но холоден. Я говорил во всю и кажется напрасно — не соблазнил ли его. Потом пришел Дун[аев]. Я прошел к Дьякову и, придя домой, обиделся на то, что не нашел чая. Стыдно.

13 М. 89. М. Встал в 10. Много работал, не простился с Сережей, грустно и дурно. Потом поправил об искусстве и написал Касаткину. На душе легко и радостно. За обедом пришли книгоноши Вас[ильев] и И[ван] Иг[натьич]. Его сажали. Они рассказали про Сирийца, к[оторый] пришел в Россию, п[отому] ч[то] в Р[оссии] всего много — хлеба, скота, денег, жел[езных] дор[ог], но Св[ятого] д[уха] нет. Он ходит, ничего не имея с собой, ни серебра, ни хлеба. Ночует в части. Надо мало мало проповедовать. Забыл Библию, вернулся за ней в Сирию. Я попросил Ив[ана] Иг[натьича] написать про него. Вас[ильев] проповедует. Все они и Пашк[ов], Radst[ock] проповед[уют]. — Я понял их, Евангеликов, так: они от церковной безбожности очнулись и нашли более разумную и свободную и теплую веру в Хр[иста], искупившего своей кровью наши грехи и спасшего нас. И верят, и радуются. Но ошибка и тут большая: они чувствуют себя совершенными и всю энергию направляют на проповедь, предполагая, что совершенства жизни совершится бессознательно. В этом вредоносная ошибка: Вас[ильев]проповедует бессмыслицу и соблазняет своей жизнью, равн[о] и многие др[угие]. Я соблазняю своей жизнью меньше, п[отому] ч[то] признаю себя несовершенным и, кроме того, не проповедую.

Набралось пропасть народа — Голованов, Суворин, Дьяков, еще Мартынов, глупости говорящий, я засуетился и устал. Лег поздно.

14 М. 89. М. Встал рано. Работал, читал о Китае прекрасную книгу. Китайцы не могут смотреть иначе на нас, как на варваров сумашедших, злых и подлых, корыстолюбивых уродов. Как поучителен такой взгляд. Переправил еще об искусстве.

Прочел вчера свое предисловие Суворину. Оно совсем не хорошо. Пошел к Третьякову. Хорошая картина Ярошенко «Голуби».

Хорошая, но и она и особенно все эти 1000 рам и полотен с такой важностью развешанные. Зачем это? Стоит искреннему человеку пройти по залам, чтобы наверно сказать, что тут какая-то грубая ошибка и что это совсем не то и не нужно. Дома после обеда только что хотел идти с46 А. П., как пришла О[льга] А[лексеевна] с Озерецкой (какая симпатичная женщина), a потом Шихаев. С ним пошел в трактиры Ржановки, одевать А[лександра] П[етровича]. Часовщик спившийся: «Я гений!» Дитя курящее. Пьяные женщины. Половые пьют. Половой говорит, что тут нельзя быть не выпивши. Шихаев еще тщеславно добродетелен, но думаю, что искренний. Просил его свезти А[лександра] П[етровича]. А ко мне пришли Филосо[фо]вы, Пряничников и Коровин. Пустое болтанье. Тяж[ело]. Очень поздно лег.

15 М. 89. М. Встал также рано, работал много. Читал Quental’a.

Хорошо. Он говорит, что узнал, что несмотря ни на какие неопровержимые доказательства (детерминизма) зависимости жизни от внешних причин, свобода есть — но. она есть только для святого. Для святого мир перестает быть тюрьмой. Напротив он (святой) становится господином мира, п[отому] ч[то] он высший истолкователь его. «Только через него и знает мир, зачем он существует. Только он осуществляет цель мира». Хорошо. Засну.

Заболел живот, провалялся до обеда. Почти не обедал. К Тане пришла куча барышень и Дунаев. Я читаю хорошенькие вещицы Чех[ова]. Он любит детей и женщин, но этого мало. — Не выходил.

16 М. 89. М. Не выходил. Был Ос[ип] Петр[ович], трогательно сознавался в своей раздраж[ительности], вследствие слишком больших требований, с к[оторыми] согласен. Потом перед обедом Золотарев — купец, с своим приказчиком. Он бьется с женой. Всё то же. Вчера б[ыло] трогательное письмо от Медвед[ева], и он пришел вечером. Мы составляли список 100 книг; пришел Ив[ан] Мих[айлович], к[оторый] записался в общ[ество] трезв[ости]. Да, ходил утром к Маракуеву, встретил там Некр[асову]. Не достаточно любовно обошелся.

17 М. 89. М. Встал рано, колол дрова. С просител[ем] обошелся вполне хорошо. С[оня] добрее. Помоги, Господи. Читал Чех[ова]. Нехорошо — ничтожно. Прочел Элснер[а] о Пене, Пошино об астрон[омии] и Чертк[ова] о Будде. Всё хорошо, особенно о Пене и Будде. Очень хорошо. Теперь обед, а я не выходил. Весь вечер сидел один, читал Чехова. Способность любить до художеств[енного] прозрения, но пока незачем. Потом М. Стах[ович]. Я рад, что дружелюб[но?]. Поздно лег. Дурно.

[18 марта.] 17 М. М. 89. Рано встал, много работал, дочитал Чехова, иду за Дикс[оном] и узнать о дороге. Очень низкий уровень духовной жизни. Встретил Соловьева. С ним посидел: он признает церковь только как зачаток. Но почему известная ему римская или какая бы ни б[ыло] другая есть этот зачаток? Поехал до Грота. У него Склифасовский рассказывал, не торопясь. Врачи, юристы, богословы, все те, к[оторые] научно занимаются предметами фантастическими, не могущими быть предметами познания, вырабатывают приемы, посредством к[оторых] у них получается внешнее, механическое подобие достоверности, т. е. получается успокоение личное о том, что я, мол, приложил все известные научные приемы для познания и потому могу быть спокоен; о том же, что употребляемые приемы не могут по существу дать познания, они не думают. Таковы: следствия, судопроизводство у юристов, исследование больного у докторов, подведение под тексты у богословов. Хотелось сказать, что то же у естественник[ов], но это не вполне так. После обеда сидел один. Пришел Полушин, Касаткин и Клобский. Я рад, что Клобский б[ыл] для меня такой же собеседник и брат, как и всякий. Это можно и легко. Проводил Пошу. [Вымарана одна строка.]47 Ночь провел хорошо. Ах, кабы навсегда! Поздно.

[19 марта.] 18 М. М. 89. В 9 убрался, напился чая и пошел к Крестовск[ой] заставе, узнал, что идти можно. Вернулся в 2, застал Соловьева, поговорил не совсем легко с ним. Я как-то исключительно осторож[ен] с ним. Не знаю отчего. Очень хорошо, не столько думал, сколько чувствовал об исполнении воли Отца, участии в Его деле и жизни, в предоставлении Ему жить через меня.

Народу много, и обедало и вечером. Музыка. Сказал бы прежде скучно, но теперь только лишнее и жалко немного. Был Леман, говорил с ним. Он ссыхается. Его эгоизм сам себя выедает. О, ужасный зверь. Он хочет быть оригинальным, говорит: Я узнал, что люблю наслаждения; но только мне нужны особенные наслаждения — лучше: тройки, обеды, женщины и т. д. Бедный! Это ничто иное, как смешные décadents.48

Думал: Отчего не мог быть Христос больше. Хр[истос] такой, к[оторого] все гнали, убили, не скажу: никто не узнал, но мы не узнали, мир не узнал. Могли, должны были быть и есть милионы, бильоны, бесконечное число Хр[истов] (Будд), делавших дело жизни. Мы не знаем словами, но делом жизни они дошли до нас и сделали нас. Из этого выходит то, что понимание Хр[иста] как единицы личности не только мелко, но нельзя. Это личность. Есть Христос — логос, разумение, и он во всем. И называть его нельзя Иисусом, жившим в Галилее. — Другое выходит то, что надо и можно и должно жить так, чтобы быть Христом неизвестным. Да им, в сущности, и будешь всегда, т. е. если ты святой, то ты будешь неизвестным. И Христос Иисус неизвестен для милиардов и для существ мира. Всё это ведет к тому, что кроме исполнения воли Отца ничего нет ясного и несомненного. Ночь провел хорошо. Ма[ло] спал.

[20 марта.] 19 М. М. 89. Встал рано, только убрал, поправил хорошую статью Dol'a и поправлял об искусстве. Вчера написал Черткову и в Одесс[кое] общ[ество] пр[отив] пьянства. 4. Иду гулять.

Прошел за хлебом. Дома тихо заснул. Вечером Дун[аев], Огран[ович] и Шевелев, знаток Китая. Курение опиума там захватывает женщин, детей, и ужасно. Он говорит, что обществен[ное] мнение начинает вооружаться и что они, как были пьяницы и остановились, так и в этом. Но, он говорит, наши алкоголи[ки] без сравнения ужаснее. Грех мне не писать про это.