«Если», 2012 № 12 - Журнал «Если»

Ферми забрался по лестнице на деревянный плот и уселся рядом с Бергом.

— Красиво здесь, — сказал он по-итальянски и откинулся назад, подставляя лицо горному солнцу.

— Ed e tranquillo[14], - отозвался Берг. — Изолированный мир, вдали от войны.

Ферми покачал головой.

— Все-таки не такой уж и изолированный. Посмотри туда, — он указал на восток. В небе в боевом порядке двигались точки. — Возможно, американские бомбардировщики летят на Мюнхен?

— Скорее, на Винер-Нойштадт, около Вены. Там заводы «Мессершмитт».

— А, — Ферми поднялся. Он был хрупкого телосложения, худой, около метра семидесяти ростом. Непривлекательный. Однако там, где это имело значение (в физике), фигурой он был видной. Ферми — один из горстки ученых, кого по интеллекту можно сопоставить с Гейзенбергом. Ферми, Бор, Оппенгеймер, Вайцзеккер, Ган[15] — список и без того мал, а после ужасной смерти Эйнштейна в 1938 году еще и лишен номинального главы. И теперь зависело от Гейзенберга и Оппенгеймера, кто же будет тем, кому суждено изменить мир. Берг задумался, осознает ли это Ферми. Что ж, если еще нет, то через пару часов поймет.

Настало время отправляться на встречу с Шеррером и позаботиться о спасении мира.

12 декабря 1944 года

Неприятность, как показала медленно тянувшаяся послеполуденная лекция, когда дело дошло до теории S-матрицы (или, как ее называл герр профессор, матрицы рассеяния), заключалась в том, что Гейзенберг, похоже, не мог поведать ничего нового.

Берг проделал домашнюю работу, внимательно изучив статью Джона Арчибальда Уилера[16] за 1937 год, в каковой и появился термин «матрица рассеяния» при описании коэффициентов, связывающих асимптотическое поведение произвольного частичного решения с решениями в стандартной форме. Гейзенберг же развил ее дальше, используя идею S-матрицы для математической выборки наиболее важных свойств теории — тех, которые, как он пытался доказать, не изменяются с течением времени. Он опубликовал работу в немецких научных журналах. Управление стратегических служб заполучило копии каждой статьи.

Берг прочел и понял все. Существовала причина, по которой Мо Берг оказался именно тем агентом, который сидел здесь и слушал, оценивал, принимал решение, делал выбор. Но причина эта не имела ничего общего с его бытностью молниеносным игроком чикагских «Уайт Сокс».

Однако в залитом солнцем зале было тепло даже с отключенными батареями — Швейцария переживала нехватку угля. И вопреки месяцам подготовки, вопреки тайной «беретте», вопреки людям, подвергшимся риску, чтобы доставить его сюда, — вопреки всему этому Мо Берг начал клевать носом: анализ S-матрицы оказался таким монотонным, что просто убаюкивал. Его веки стали наливаться тяжестью, и он рывком пробудился, прокляв себя за глупость, однако затем снова задремал, пока не ущипнул кожу между большим и указательным пальцами.

Прием сработал, и он снова сосредоточился на S-матрице — по крайней мере достаточно долго, чтобы дотянуть до времени, отпущенного на вопросы, когда он сможет узнать все необходимое. Двигается ли Гейзенберг со своей командой в верном направлении к созданию атомной бомбы? Получат ли немцы ее раньше союзников? Если Берг придет к выводу, что так оно и есть, то он извинится, отправится в туалет, закроется в кабинке, отклеит «беретту» и вернется назад с пистолетом в кармане. И без всякого колебания, прежде чем кто-либо сможет его остановить, он застрелит Вернера Гейзенберга, обезглавив таким образом змею, то есть мощнейшую бомбу. От меткости Берга будут зависеть сотни тысяч жизней, а может, и миллионы.

Теперь он бодрствовал и был внимателен, обдумывая услышанное. Через десять — пятнадцать минут настанет момент, когда выступление закончится и последуют вопросы.

Но тут в дверь лекционного зала резко постучали, присутствовавшие обернулись и увидели, как дверь открылась и вошел мужчина в костюме, белокурый немец без правой руки: несомненно, ветеран одного из фронтов, оказавшийся чем-то полезным местному отделению гестапо или посольству. И тридцать шесть ярчайших умов европейской физики, за исключением отсутствовавших выдающихся евреев, наблюдали, как этот человек прошел и протянул Гейзенбергу записку, затем щелкнул каблуками, повернулся кругом и живо скрылся за дверью.

Гейзенберг не выказал никаких эмоций: должно быть, за годы службы у Гитлера он достиг вершин мастерства, напуская на себя отсутствующий вид.

— Извините, пожалуйста, — произнес он и отвернулся от аудитории, чтобы прочесть записку.

Не поникли ли его плечи, когда он закончил чтение? Берг решил, что так оно и есть, однако Гейзенберг, снова повернувшись к залу, слабо улыбался.

— Коллеги, я получил информацию, что Шестая танковая армия СС барона фон Рундштедта прорвалась у Бастони и стремительно продвигается к Антверпену. Меня попросили сообщить вам об этом. О подобном повороте событий я бы хотел рассказать больше, однако для этого, несомненно, нет времени.

Вслед за этими словами он повернулся спиной к аудитории и снова встал у классной доски. Без всяких выкриков «Хайль Гитлер!» он принялся неистово выводить формулы по S-матрице, стуча мелком по доске в Цюрихе, в то время как танки фон Рундштедта с лязгом двигались к Антверпену и наполненным горючим цистернам, что располагались там. Если эта новость была правдивой, то война может растянуться еще на годы, предоставив Германии время для завершения бомбы и создания ракет для ее доставки.

Что ж, тем больше оснований, чтобы внимательно слушать, улавливая намеки. Любые намеки.

Гейзенберг закончил и положил мел на узкий лоток под доской, а затем вернулся на подиум и предложил задавать вопросы. Сейчас-то, надеялся Берг, все и прояснится.

Однако нет. Пауль Шеррер захотел узнать о соответствии пространства анти-де Ситтера и конформной теории поля, и Гейзенберг пустился в долгие бессвязные объяснения, смысл которых сводился к тезису «все бы мы хотели узнать ответ на это». Затем Венцель поинтересовался насчет аналитичности первого, и Гейзенберг вернулся к доске, стер предыдущие формулы и принялся выводить новые, по ходу дела давая пояснения. Аудитория кивала и перешептывалась.

Так и продолжалось, однако отнюдь не в том направлении, на которое Берг возлагал надежды. Дело обернулось не таким уж простым. Намеков на что-либо существенное совершенно не появилось. Ему оставалось лишь гадать, не достаточно ли для вынесения смертного приговора Гейзенбергу одного только успеха фон Рундштедта. Может быть, может быть…

По окончании вопросов вид у Гейзенберга был уставший, но облегченный. Он поблагодарил всех, а на подиум взошел Шеррер и тоже поблагодарил присутствовавших. В семь часов вечера в его доме номер 27 по Вестерштрассе, во 2-м районе на западном берегу озера, назначен прием. Все приглашены.

Публика поднялась и снова наградила Гейзенберга вежливыми аплодисментами, а затем неспешно, переговариваясь друг с другом, направилась к единственной открытой двери. Все это протекало крайне медленно.

Погруженный в размышления Берг встал в очередь на выход. Он так и не услышал ничего, что дало бы ему повод нажать на крючок. Ему требовалось время, чтобы все как следует обдумать. Вечером Гейзенберг появится на вечеринке Шеррера, а завтра в германском посольстве назначен еще один прием. Гейзенберг любил долгие прогулки, и на эти деловые вечеринки наверняка отправится пешком. Так что у Берга будет еще две возможности убить его. Первая — сегодня ночью, вероятно, в Бакер-Парке на Хохльштрассе, располагавшемся между отелем «Баур ау Лак» и домом Шеррера. Будет темно. Проблем не возникнет.

А если не там и не тогда, то можно и завтра, вот только при свете дня задача окажется сложнее. Придется подкараулить его на тротуаре, потом одиночный выстрел — и выстрел безукоризненный, а дальше попытка затеряться в толпе.

Но сначала, при любом из этих вариантов, ему придется принять решение, и нужно немного времени, чтобы поразмыслить. Было бы неплохо переговорить с Гейзенбергом, быть может на сегодняшней вечеринке, попытаться все выяснить, в этаком дружеском ключе. А потом, возможно, ликвидировать.

Прежде Бергу не доводилось убивать человека, но именно для этого большинство тренировок и проводилось. Тот самый миг. Нажать на крючок. Спасти мир. Может быть.

Только он вышел из двери и оказался в вестибюле, как почувствовал прикосновение к плечу и услышал густой и теплый женский голос, произнесший очень тихо на немецком:

— Да, вы должны решить, Мо, — могу я называть вас Мо? — и поскорее. Столь многое висит на волоске, да?

Он обернулся и посмотрел на нее. Она оказалась почти с него ростом и вблизи еще более притягательной. Быть может, лет тридцати пяти, с черными волосами и без излишеств в косметике. Настоящая сила характера ощущалась в ее ответном прямом взгляде, оценивавшем его, как и он оценивал ее.