История семилетней войны - Johann Archenholz

Таким образом, Ришелье пользовался мудрыми распоряжениями своего предшественника, когда принуждал стесненных союзников к заранее обдуманной капитуляции. Но никогда еще столь удачная мера не была настолько плохо использована. Пирна определила судьбу Саксонии на семь долгих кровавых лет, так же как битва при Саратоге положила основание североамериканской республики[63]. Но договор при Севенском монастыре, продиктованный сильнейшими слабейшим, поколебавший лондонский и берлинский кабинеты и погрузивший в отчаяние министров Ганновера, Касселя и Брауншвейга, не доставил никаких выгод, кроме ничтожных преимуществ в момент его заключения. Одной из первых операций Ришелье было овладение Брауншвейгом и Ганновером; эти области сдались так же, как и Гессен, а так как французы заняли города Брауншвейг и Вольфенбюттель, то местопребыванием герцога был назначен город Бланкенбург, объявленный нейтральным. Герцог тотчас же уехал туда со своей семьей и публичным манифестом советовал подданным дружелюбно относиться к французам. Ришелье устроил при въезде своем в Ганновер нечто вроде триумфального шествия. Отсюда он выслал большое количество своих лучших войск, в том числе и жандармов, в армию принца Субиза, который, соединившись тогда с императорской армией, пошел на Саксонию. Сейчас же в начале похода между этим полководцем и его швейцарскими полками[64] произошло неприятное столкновение. Они не хотели переправляться через Рейн; особенное сопротивление оказывал при этом полк Лохмана, а когда разгневанный Субиз спросил генерала Лохмана, для чего они, собственно, состоят на службе, швейцарец ответил: «Для прикрытия вашего отступления». Наконец швейцарские кантоны согласились на то, чтобы войска их выступили в поход против Германии; таким образом, большая часть их находилась при армии Субиза, который хотел освободить Саксонию. Сам Ришелье атаковал прусские провинции и угрожал Магдебургу осадой. Фридрих подкрепил гарнизон этой главной крепости теми шестью батальонами, которые находились в армии Кумберленда, но незадолго до знаменитой конвенции были отозваны королем, предвидевшим неудачи в Ганновере ввиду весьма неблагоразумных распоряжений этого полководца.

Война эта длилась год; несмотря на столь различные национальности, появившиеся на полях сражения, она еще не ознаменовалась жестокостями. Но Ришелье первый подал пример, чтобы вынуждать у беззащитных жителей непомерные контрибуции; он либо приказывал грабить и разорять города, либо грозил уничтожить их огнем и мечом. Бесчинства французов, которых теперь ничто не сдерживало, стали походить на ужасные поступки казаков. Исполняя положительные приказания своих знатных офицеров, французские солдаты жестоко били богатых людей, заставляя их уплачивать контрибуции за своих сограждан, позорили женщин и девушек и точно играли с жизнью человеческой. Вешать невинных людей, как шпионов, из-за неосновательного подозрения и без тени доказательства было делом самым обыкновенным для этих войск. Многие немцы, невзирая на их звание, положение, лета и обстоятельства, подвергались в течение войны подобной участи.

Девизом нового французского полководца было вымогательство с помощью угроз, причем добычу он употреблял не для пользы своего короля, а для своих собственных нужд. Пользуясь покровительством королевской любовницы, он совершал самые низкие дела и нередко распоряжался военными операциями так, как того требовала его личная польза. Изо всех полководцев, командовавших в эту войну, никто не обогатился так, как Ришелье. Он настолько не скрывал этого, что даже до окончания войны велел себе построить в столице Франции великолепный дворец, названный парижанами Ганноверским.

Теперь выступил еще новый враг против короля, который не мог отнестись к нему равнодушно. Им был герцог Вюртембергский, владетель прекрасной страны, населенной воинственным народом. Не удовольствовавшись высылкой контингента своих солдат в имперскую армию, он отдал все собственные войска во французскую службу, чтобы сражаться за Австрию. Но солдаты эти, привыкшие, в качестве протестантов, считать короля прусского защитником своей веры, с большим неудовольствием отнеслись к распоряжениям своего герцога. Наконец ропот их превратился в бунт, когда в июле 4000 солдат должны были явиться на смотр перед французским комиссаром в Штутгарте. Они громко восклицали, что их продали, выламывали ворота, стреляли в офицеров, старавшихся их удержать, и уходили целыми толпами среди бела дня. Осталось только 1000 человек. Герцог, находившийся при австрийской армии, поспешил в Штутгарт, приказал вербовать новые войска и вернул прежние, обещав, что будет сам командовать ими; в августе он привел в императорскую армию 6000 человек. Это увеличение вооруженных полчищ, тянувшихся со всех сторон, произошло именно тогда, когда прусские войска значительно уменьшились вследствие битв и многочисленных схваток.

Фридрих составил из своей армии несколько корпусов, чтобы удерживать наступление различных войск, направлявшихся к Саксонии и к центральным областям его королевства. Главную часть своей армии он поручил герцогу Бевернскому для прикрытия Силезии, а себе оставил всего 18 000 человек, причем и это небольшое войско было постоянно ослабляемо отделением от него отрядов, так что, очутившись под Эрфуртом поблизости от французской армии, король располагал всего 10 000 человек. Чтобы скрыть свою слабость перед врагом, король не позволял войскам разбивать лагеря, а приказал им стать по деревням и часто менять квартиры, причем полки каждый раз переименовывались, чтобы обмануть шпионов. Но он не ограничивался одной оборонительной деятельностью и при всяком удобном случае производил атаки. Тотчас же после Пражского сражения полковник Майер был отправлен с 2000 человек во Франконию, чтобы пригрозить тамошним имперским чинам, помешать соединению имперских войск, тянувшихся сюда со всех сторон южной Германии, и обнаружить настоящий дух австрийцев перед неистовствующими в Регенсбурге членами рейхстага. Он проник в Бамбергское епископство, собрал контрибуции, прошел весь франконский округ и явился в Верхнем Палатинате. Эти неожиданные и быстрые маневры до того подействовали на имперский совет, что многие депутаты, горячо восстававшие против Пруссии, должны были спасаться бегством.

Курфюрст Баварский и некоторые другие имперские князья убедились теперь, что Фридрих способен на все, и стали так же опасаться за себя; уверяя короля, что не желают воевать, они захотели вступить с ним в переговоры. Приближалось то время, когда серьезно намеревались уничтожить имперский союз, заключенный с Марией-Терезией; но Коллинское поражение изменило все. Между тем Майер стал грозить Нюрнбергу. Стесненные граждане обратились к членам округа, испрашивая их заступничества. В этом случай франконский ареопаг обнаружил всю свою мудрость и потребовал от военного полковника Майера оправдания в том, что он вторгся внезапно во Франконию, и вознаграждения всех причиненных убытков. Прусский предводитель не запасся бумагой для письменных ответов, но зато имел при себе порох и ядра, а сопровождали его солдаты, жаждущие добычи. Он с улыбкой указал депутатам на своих вооруженных воинов и спросил: надо ли им еще лучшего оправдания? Он потребовал от города соблюдения нейтралитета, на что тот согласился; да и весь округ объявил бы себя нейтральным, будь прусский отряд лишь немногим сильнее. Но малочисленность его побудила жителей к сопротивлению, и они составили проект отрезать пруссакам обратный путь. Со всех сторон созывали войска, которых Майер не стал дожидаться; достигнув намеченной цели, он вернулся назад, велел сломать мосты за собой, пробился через отряд вюрцбургских и бамбергских войск, намеревавшихся остановить его, и пришел таким образом в Богемию. Уходя из Франконии, он взял с собой заложников, между которыми находились два нюрнбергских патриция. Венский двор очень ловко воспользовался этим, чтобы побудить имперские чины к ускорению военных приготовлений; они, конечно, повиновались его повелению и объявили Майера злодеем, а войска его – мародерами, которых следовало изловить и наказать, как поджигателей.

Императорские войска воспользовались между тем разрозненностью прусской армии, и генерал Гаддик дерзнул подойти к стенам самого Берлина с 4000 человек. Столица эта не была защищена валом, стены были не везде; ограждена она была лишь частоколом. Охранялась она тогда 2000 человек земской милиции, несколькими сотнями рекрутов и солдатами, отставшими от полевых войск. Получив известие о приближении врага, королевская семья тотчас же уехала в Шпандау. Таким образом, нечего было опасаться нападения летучего отряда, который не располагал средствами, могущими угрожать королевской столице, и постоянно опасался быть отрезанным. Гаддик предложил городу сдаться, а сам между тем овладел Силезскими и Котбусскими воротами; при первых частокол был разбит, и вся толпа австрийцев ворвалась в находившееся за ним предместье. Граждане оправдали свое бранденбургское происхождение: целые цеха соединялись между собой, предлагая выгнать врагов, но военная неопытность и малодушие коменданта, генерала Рокова, – которого между прочим осмеяли за это женщины и уличные мальчишки, – не позволило им сделать такую попытку. Дело ограничилось лишь незначительной схваткой в Копеникском предместье между взводом прусских солдат и австрийцами, которая не имела никаких последствий.