Последний император - Су Тун

Я был чувствителен. Я был жесток. Я был падок до забав. В сущности, я был еще совсем ребенком.

Госпоже Мэн никак не давало покоя то, что Дуаньвэнь находится вне стен дворца, и она послала шпиона, переодетого дровосеком, чтобы тот следил за всем, что происходит в Павильоне Горного Склона. Шпион докладывал, что по утрам Дуаньвэнь занимается науками, после полудня практикует боевые искусства, а ночью спит при свете свечи — ничего необычного. Но однажды он вбежал, запыхавшись, в Зал Встречи Весны и сообщил, что на рассвете Дуаньвэнь отправился на запад. «Я так и знала, что этим закончится», — торжествовала госпожа Мэн. По ее мнению, Дуаньвэнь мог искать прибежища в Пиньчжоу у Западного гуна Чжаояна, любимая наложница которого, тоже из семьи Ян, приходилась Дуаньвэню родной теткой. Своим бегством на запад Дуаньвэнь полностью раскрывал свое недовольство настоящим положением дел.

«Ты должен остановить его, — заявила госпожа Мэн, кратко описав неблагоприятные последствия союза Дуаньвэня с Западным гуном. — Не сделаешь этого, так и знай: ты отпустил тигра в горы», глаза у нее сверкали необычным блеском, когда она советовала мне скрыть свои действия от моей бабки, госпожи Хуанфу, потому что зловредная старуха непременно постарается вставить мне палки в колеса.

Я прислушался к мнению своей матушки. У женщины, живущей в самой гуще дворцовой жизни, развивается глубокое, почти интуитивное понимание всех важных событий, которые происходят в его стенах. Я прекрасно осознавал, что сила госпожи Мэн зиждется на моем положении правителя, и что половину своего ума она использует на плетение интриг — и тайных, и не очень — против госпожи Хуанфу; другую половину она применяет, чтобы удержать на моей голове царский венец, потому что она моя родная мать, и потому что я — верховный правитель Се.

Конники на резвых конях настигли Дуаньвэня на переправе через реку Люехэ — реку Ивового Листа. По рассказам, он сошел с дороги и помчался прямо к переправе, надеясь вскочить на лодку. Стоя по колено в ледяной воде, он обернулся и выпустил в солдат три стрелы. Этим он так напугал перевозчика, что тот отчаянно выгреб на середину реки, лишив Дуаньвэня возможности забраться к нему в лодку. Сделав еще несколько шагов к середине реки, Дуаньвэнь снова обернулся и бросил взгляд на стоявших на берегу солдат и знамя Черной пантеры в руках знаменосца. Лицо Дуаньвэня окрасилось белизной торжественно-печального света отчаяния, и он, решив утопиться, сделал несколько быстрых шагов и полностью погрузился в воды реки. Солдаты на берегу переполошились и во весь опор рванулись к нему. Они вытащили промокшего насквозь Дуаньвэня из воды и водрузили на круп одного из коней.

На обратном пути Дуаньвэнь ехал, погрузившись в молчание. По дороге кто-то из зевак узнал в нем первого принца из дворца и решил, что это возвращается отряд из военного похода. Кто-то запалил развешанные на деревьях по сторонам дороги хлопушки. Когда раздался треск этих хлопушек и послышались громкие приветственные возгласы, по щекам у Дуаньвэня покатились слезы. Лицо его оставалось мокрым от слез, даже когда его доставили обратно в Павильон Горного Склона у подножия Тунчишань.

Однажды я посетил Дуаньвэня во время его заточения. В Павильоне Горного Склона было тихо и безлюдно. Белые цапли зимой куда-то улетели, перед залом сплетали ветви старые деревья, а на каменных ступенях еще не растаял давно прошедший снег. Дуаньвэнь сидел один на каменной скамье под холодным ветром и ожидал прибытия императора со свитой. Лицо его не выражало ни ненависти, ни обиды.

— Все еще собираешься бежать в Пиньчжоу?

— Я и не думал никуда бежать. В Пиньчжоу я собирался, чтобы купить новый лук и стрелы. Ты же знаешь, только в Пиньчжоу можно купить первоклассное оружие.

— Ну, купить лук и стрелы — это лишь предлог. На самом деле ты задумал бунт. Я прекрасно понимаю, что у тебя на душе. Ты всегда считал, что царственный батюшка передаст трон тебе. Так думал ты, так думал и Дуаньу.

Я же никогда не задумывался об этом, даже не предполагал ничего подобного. Но теперь я — император Се, твой господин и повелитель, и мне не нравится этот мрачный огонь в твоих глазах, эта ненависть, которая нет-нет да проявляется, или эти твои проклятущие надменность и высокомерие. Иногда просто хочется вырвать тебе глаза, представляешь?

— Представляю. И не только глаза. Не понравится тебе мое сердце, ты и его вырвешь.

— Ты очень умен, даже слишком умен, и мне это не нравится. А еще больше мне не нравится, что ум твой сосредоточен на том, чтобы узурпировать власть и захватить трон. Смотри, ведь я могу и отсечь твою умную голову и заменить ее на свиную или собачью. Кем бы ты предпочел быть, свиньей или собакой?

— Если вы, ваше величество, исполнены такой решимости предать меня смерти, я предпочел бы убить себя сам, чтобы избежать позора.

Встав с каменной скамьи, Дуаньвэнь направился в Павильон Горного Склона и через некоторое время вышел оттуда с мечом в руке. Мои стражники толпой рванулись вперед, следя за каждым его движением. Лицо Дуаньвэня было белым как снег, но в уголках губ играла еле заметная усмешка. Он поднял меч высоко над головой, и от одного того, каким холодным блеском вспыхнуло в лучах солнца его короткое лезвие из красной меди, я тут же чуть не лишился чувств. Перед глазами яркой вспышкой пронеслась череда кровавых сцен, свидетелем которых я стал во время поездки на запад: фигура военного советника Ян Суна, придерживающего свои внутренности на пшеничном поле, и окровавленная голова его брата Ян Дуна со злобным взглядом мертвых глаз. Мне стало так невыносимо дурно, что я рухнул на руки одного из стражников.

— Не дайте ему умереть, — еле ворочая языком, пролепетал я. — От мертвецов меня начинает тошнить.

Стражники метнулись к Дуаньвэню и вырвали у него из руки меч. Он стоял, прислонившись к дереву и глядя на купающуюся в лучах зимнего солнца вершину Тунчишань. Он не выглядел ни печальным, ни довольным, но на его челе я разглядел тень покойного государя.

— И жить не даете, и умереть не позволяете. Что вам, в конце концов, нужно от меня, ваше величество? — вздохнул Дуаньвэнь, подняв взор к небесам.

— Ничего. Я хочу лишь, чтобы ты продолжал свои ученые занятия в Павильоне Горного Склона, и не разрешаю удаляться более, чем на десять шагов, из его стен.

Перед тем, как уйти из Павильона Горного Склона, я сделал мечом зарубку на стволе высокого кипариса. Вот жизненное пространство, которое я определяю Дуаньвэню. Но когда я нечаянно поднял глаза, чтобы прикинуть высоту дерева, я даже вздрогнул от испуга. Твердая кора кипариса была усеяна белыми точками, и я понял, что это следы наконечников стрел. Все это стало еще одним необходимым мне подтверждением того, с каким упорством Дуаньвэнь преодолевает все трудности, готовя себя к отмщению.

Во дворце немало тех, кто везде сует свой нос, и тайна заключения Дуаньвэня вскоре стала достоянием гласности. Моя бабка, госпожа Хуанфу, узнав об этом, пришла в ярость. Меня она лишь пожурила, а госпожу Мэн трижды поколотила. Неслыханный нагоняй и поношения стали для госпожи Мэн такой потерей лица, что она чуть не прыгнула в колодец за Залом Встречи Весны.

Дело раздули до такой степени, что во дворец потянулись высшие сановники и министры с петициями, в большинстве которых речь шла о том, какой вред наносит междоусобная война между братьями. Единственное конкретное предложение выдвинул первый министр Фэн Ао. Он предложил как можно быстрее найти Дуаньвэню жену и таким образом внести сравнительную стабильность в его полную опасностей жизнь. Плавным в докладе Фэн Ао следовало считать меры, которые предлагалось предпринять после женитьбы, а именно, пожаловать первому принцу вассальный удел. Таким образом, появилась бы возможность послать Дуаньвэня охранять какую-нибудь заставу на границе и избавиться от неловкой ситуации раздора между царственными родственниками в великом дворце Се. Фэн Ао стал уже совсем седым, но его голос рокотал так же громко. Он служил первым министром уже у второго государя, завоевал авторитет по всей стране и втерся в доверие к госпоже Хуанфу, которая, пока он, ни на секунду не умолкая, излагал содержание своего доклада, без конца одобрительно кивала. По этому признаку я понял, что его предложение вскоре будет принято.

Я наблюдал за всем этим со стороны, потому что не хотел отменять приказ госпожи Хуанфу, да и, честно говоря, не мог этого сделать. Просто из любопытства хотелось посмотреть, что за невесту подберет она Дуаньвэню. Во дворце чахло немало наложниц, служивших еще моему батюшке, и, будь моя воля, я выбрал бы в жены Дуаньвэню самую старую и некрасивую, хотя знал, что об этом не могло быть и речи, потому что стало бы нарушением семейного этикета. Моя матушка, госпожа Мэн, сердце которой переполняла ненависть, напророчила жену Дуаньвэню. «Вот увидишь, — заявила она мне. — Эта старая волчица — чтоб ей сдохнуть — как пить дать навяжет Дуаньвэню девицу из своей семьи, и рано или поздно во дворце Се будет править род Хуанфу».