Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Автор неизвестен

После сих бесед мы с барином, соснувши с час или с полтора, услышали благовест к заутрени, собрались и пошли, и только что вошли в церковь, а уже барыня давно тут и есть и со своими деточками. Отслушали утреню; а после нее началась вскоре и божественная литургия. Мы с барином, да с одним малюткою стали в алтаре, а барыня с малюткою барышней — у алтарного окна, чтобы видеть возношение св. даров. Боже мой! Как они молились на коленях и заливались радостными слезами! Какие просветленные сделались у них лица, так что и я на них глядя досыта наплакался.

По окончании службы господа, священник, слуги и все нищие пошли вместе к обеденному столу, а нищих-то было человек до сорока; тут и увечные, и с больными лицами, и ребята. Все сели за один стол. Какая была тишина и молчание! Я, принявши дерзновение, легонько сказал барину: в обителях читают жития святых во время трапезы; вот бы так и вам, а у вас есть круг четьи-миней. Барин, обратившись к барыне, говорит: в самом деле, Маша, заведем-ка такой порядок. Это будет преназидательно. Вот в первый обед буду читать я, потом ты, а там батюшка, а в последствии братья, по очереди, кто умеет. Священник, кушая, стал говорить: слушать я люблю, а уж читать покорный слуга, у меня нисколько нет свободного времени. Как прибежишь домой, то не знаешь, как поворачиваться все хлопоты, да заботы; и то надо, и другое надо; ребят куча, да и скота вволю, целый день в суете, уж не до читания, или поучения. Что и в семинарии-то выучил, так и то давно уже забыл. Услышавши это, я содрогнулся, а барыня, сидя возле меня, как схватит меня за руку, да и начала говорить: батюшка это говорит по смирению, он всегда так себя унижает, а он предобрейший и богоугодной жизни; вот уже 20 лет вдовствует и воспитывает целую семью внучат, а притом и часто служит. При сих словах мне пришло на ум следующее изречение Никиты Стифата в Добротолюбии: по внутреннему настроению души измеряется естество вещей, то-есть, кто каков сам, тот так и о других заключает; и далее говорит он же: кто достиг истинной молитвы и любви, тот не имеет различения вещей, не различает праведного от грешного, но всех равно любит и не осуждает, как и Бог; как солнце сияет и дождит на праведных и неправедных.

Началось опять молчание; против меня сидел совершенно слепой нищий из нищеприемницы. Барин кормил его, разрезывал рыбу, подавал ложку, наливал ему похлебку. Пристально смотревши, я заметил, что у сего нищего все рот открыт, а язык беспрестанно шевелится и как бы трепещется; я подумал, не молитвенник ли он, и стал примечать больше. При самом окончании обеда одной старухе сделалось дурно, ее крепко схватило и она застонала. Барин с барыней отвели ее в свою спальню и положили на постель; барыня осталась ходить за ней; священник на случай пошел за запасными св. дарами; а барин приказал запрячь карету и поскакал за доктором в город. Все разошлись.

Я чувствовал молитвенный как бы глад, была сильная потребность молитвенных излияний, а уединения и молчания уже другие сутки не было. Я чувствовал в сердце как будто какое-то наводнение, которое стремилось прорваться и излиться во все члены, но как я сие передерживал, то и сделалась сильная боль в сердце, — впрочем, какая-то отрадная, требующая безмолвного успокоения и насыщения молитвою. Здесь мне открылось, почему истинные делатели самодействовавшей в них молитвы убегали от людей, и сокрывали себя в безызвестности, также я понял, почему преподобный Исихий и самую духовную и полезную беседу, но неумеренную, называет празднословием, как и св. Ефрем Сирин говорит: добрая речь серебро, а молчание чистое золото. В соображении всего этого, я пошел в нищеприемницу; там все после обеда отдыхали. Я залез на чердак, успокоился, отдохнул, помолился. Когда встали нищие, я нашел слепого, и вывел его за огород; мы уединенно сели, да и начали беседовать.

Скажи Бога ради, на пользу душевную, ты творишь Иисусову молитву? Я давно уже беспрестанно ее творю. Что же ты от сего чувствуешь? То только, что не могу ни день ни ночь, быть без молитвы. Каким образом Бог открыл тебе это занятие? расскажи мне, любезный брат, подробно. Вот видишь, я здешний цеховой, промышлял себе хлеб портняжной работой, ходил по другим губерниям, по деревням, да шил крестьянскую одежду.

В одной деревне случилось мне долго прожить у мужика для обшивки его семьи. В какой то праздничный день я увядел, на божнице три книги, да и спрашиваю: кто у вас читает? Никто, ответили мне. Эти книги после нашего дяди: он был грамотей. Я, взявши одну книгу, разогнул где попало, да и прочел, как теперь помню, таковые слова: молитва непрестанная есть, еже призывати имя Божие всегда, беседует ли кто, или сидит, или ходит, или делает, или ест, или иное что творит, — на всяком месте и на всякое время подобает призывати имя Божие.

Прочитавши это, я стал думать, что мне сие весьма удобно, да и стал за швейной моей работой творить молитву шепотом, и мне это понравилось. Жившие со мною в избе заметили это, да и начали надо мною смеяться; колдун что ли ты, что все непрестанно шепчешь? или что заговариваешь? Я, чтобы скрыть это, перестал шевелить губами, а стал только творить молитву одним языком. Наконец, так привык к молитве, что уже сам язык и день и ночь ее выговаривает, и мне это приятно.

Долго я так ходил, потом вдруг ослеп совершенно. У нас в роду почти у всех бывает темная вода в глазах. Вот наше общество по бедности моей я определило меня в богадельню, которая находится в нашем губернском городе Тобольске. Я теперь туда и отправляюсь, господа то остановили меня для того, что хотят дать мне подводу до Тобольска.

Как называлась та книга, которую ты читал, не Добротолюбие ли? Право не знаю, я и не посмотрел заглавного-то листа. Я принес мое Добротолюбие, отыскал в 4 части у Каллиста патриарха те слова, которые сказал он мне на память, да и начал ему читать. Вот оно самое, закричал слепой. Читай-ка, брат, как это очень хорошо. Когда я дошел до той строки, где сказано: подобает молиться сердцем, он начал приступать ко мне: что это значит? — и как это делается? Я сказал ему, что все учение о сердечной молитве подробно изложено в сей же книге, в Добротолюбии, — и он с усердием просил меня все прочесть ему.

Мы вот как сделаем, сказал я. Ты когда намерен отправиться в Тобольск? Да хоть сейчас, ответил он. Так вот что, завтра и я думаю идти в путь, мы и пойдем с тобой вместе, и я тебе все прочту, что относится до сердечной молитвы и укажу способ, как отыскивать место сердечное и входить в него. Да как же подвода-то? спросил он. Э, что тебе за подвода, будто невесть сколько до Тобольска, только полтораста верст, пойдем потихоньку, а двоим в уединении-то знаешь, как хорошо идти; да и беседовать и читать о молитве, идя, удобнее.

Так мы и согласились; по вечеру сам барин пришел всех нас звать ужинать, после ужина мы объявили, что со слепым отправляемся в путь, и что не нужно нам подводы; чтобы удобнее читать Добротолюбие. При сем барин начал говорить: и мне очень понравилось Добротолюбие; я уже написал письмо и приготовил деньги, чтобы завтра, как поеду в суд, отослать в Петербург, чтобы с первою же почтою мне выслали Добротолюбие. Итак, на утро мы отправились в путь, много благодаривши сих господ, за примерную любовь и милосердие; и они оба с версту нас проводили от своего жилища. Так мы распростились.

Пошли мы со слепцом, да и шли понемногу и помалу, верст по десяти и по пятнадцати в день, а все остальное время просиживали в уединенных местах, да читали Добротолюбие. Я все прочел ему о сердечной молитве по тому порядку, который указал мне покойный мой старец, т. е. начав с книги Никифора монашествующего, Григория Синаита, и так далее. С какою жадностию и внимательностию он все сие слушал и как все ему нравилось и наслаждало его! Потом он начал делать мне такие вопросы о молитве, что и ума моего не хватило решить их.

По прочтении нужного из Добротолюбия, он начал усердно просить меня, чтобы деятельно показать ему способ, каким образом найти умом сердце, и как вводить в него божественное имя Иисуса Христа, и как со сладостию внутренне молиться сердцем. Я и начал ему рассказывать: вот ты ничего не видишь, а ведь можешь умом вообразить и представить себе то, что ты прежде видал, то есть человека, или какую-нибудь вещь, или свой какой-нибудь член, например, руку или ногу, можешь так живо вообразить, как бы на него смотрел, и можешь навести и устремить на него хотя и слепые свои глаза? Могу, ответил слепой. Так ты точно также вообрази свое сердце, наведи свои глаза, как бы смотрел на него сквозь грудь, и как можно живее представь его, а ушами то внимательно слушай, как оно бьется и ударяет раз за разом[21]. Когда к сему приспособишься, то и начинай к каждому удару сердца, смотря в него, приноровлять молитвенные слова. Таким образом, с первым ударом скажи или подумай Господи, со вторым Иисусе, с третьим Христе, с четвертым помилуй и с пятым мя, и повторяй сие многократно. Тебе это удобно, ибо начало и подготовка к сердечной молитве у тебя уже есть. Потом как к сему попривыкнешь, то начинай вводить и изводить всю Иисусову молитву в сердце вместе с дыханием, как учат отцы, то есть втягивая в себя воздух, скажи, вообрази: Господи Иисусе Христе, а испуская из себя: помилуй мя! Занимайся сим почаще и побольше, и ты в скором времени почувствуешь тонкую и приятную боль в сердце, потом будет являться в нем теплота и растеплевание. Так, при помощи Божией, достигнешь ты самодействия услаждающей внутренней молитвы сердца. Но при сем всемерно остерегайся от представлений в уме, и являющихся каких-либо видов. Не принимай вовсе никаких воображений; ибо св. отцы крепко заповедуют при внутренней молитве сохранять безвидие, дабы не попасть в прелесть.