Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Автор неизвестен

По окончании сего рассказа, я спросил: где же та книжка Иоанна Лествичника, которую вы желаете отослать к вашей родительнице? Пойдем в комнату, я найду ее тебе. Только что мы уселись читать, приехал и барин. Увидевши меня, он любезно меня обнял, и мы братски, по христиански расцеловались, повел в свою комнату, да и говорит: пойдем, любезнейший брат, в мой кабинет, благослови мою келью. Я думаю, что она (указал на барыню) тебе надоела. Она как увидит странника или странницу, или какого больного, то рада и день и ночь не отходить от них; во всем ее роде исстари такое обыкновение. Мы вошли в кабинет. Какое множество книг, прекрасные иконы, животворящий крест во весь рост и при нем поставлено Евангелие; я помолился, да и говорю: у вас, батюшка, здесь рай Божий. Вот сам Господь Иисус Христос, Пречистая Его Матерь и святые Его угодники, а это (указывая книги) их божественные, живые и неумолкаемые слова и наставления; я думаю, вы часто наслаждаетесь небесною беседою с ними. Да, признаюсь, ответил барин, я охотник читать. Какие же у вас здесь книги, спросил я. У меня много и духовных, ответил барин; вот целый годовой круг четь-миней, сочинения Иоанна Златоустого, Василия Великого, много богословских и философских, а также много и проповедей новейших знаменитых проповедников. Библиотека моя стоит мне тысяч пять рублей.

Нет ли у вас, спросил я, какого либо писателя о молитве? Я очень люблю о молитве читать. Есть самая новейшая книжка о молитве, сочинение одного петербургского священника. Барин достал толкование молитвы Господней: Отче наш и мы с удовольствием начали ее. Немного погодя пришла к нам и барыня, принесла чаю, а малютки притащили целое лукошко, все серебряное, каких то сухих, словно пирожков, каковых я и от роду не кушивал. Барин взял у меня книжку, подал барыне, да и говорит: вот мы ее заставим читать, она прекрасно читает, а сами подкрепимся. Барыня начала читать, а мы стали слушать. Я, слушая чтение, внимал и производившейся молитве внутрь моего сердца; что дальше шло чтение, то молитва развивалась более, и меня услаждала. Вдруг я увидел, что быстро промелькнул кто-то пред глазами моими, словно по воздуху, как будто мой покойный старец. Я встрепенулся, но чтобы скрыть это, сказал, простите, вздремнул маленько. Тут я почувствовал, что как бы дух старца проник мой дух, или засветил его, я ощутил какой-то свет в разуме и множество мыслей о молитве. Только что перекрестился и хотел отогнать сии мысли, барыня прочла всю книжку, барин спрашивает: понравилось ли мне это сочинение? — и началась у нас беседа. — Очень нравится, ответил я, да и молитва Господня «Отче наш» есть выше и драгоценнее всех написанных молитв, какие мы, христиане, имеем; ибо ее преподает сам Господь Иисус Христос, и прочтенное толкование оной очень хорошо, только все направлено большею частию к деятельности христианской, а мне случилось читывать у св. отцов и умозрительное, таинственное изъяснение оной.

У каких же отцов ты это читал? Да вот, например, у Максима Исповедника, да в Добротолюбии у Петра Дамаскина. Пожалуйста, не припомнишь ли что, скажи нам! Извольте. Начало молитвы: «Отче наш, иже еси на небесех»; в прочтенной книжке толкуется, что под сими словами должно разуметь внушение братской любви к ближним, как детям единого отца. Это очень справедливо, но у св. отцов и еще далее и духовнее сие разъясняется, именно — они говорят, что в сем изречении должно возводить ум на небо, к небесному Отцу, е воспоминать обязанность нашу ежеминутно поставлять себя в присутствие Божие и ходить пред Богом. Слова: да святится имя Твое, объясняет книжка тщанием, дабы не произносить имя Божие без благоговения, или в несправедливой клятве, словом, чтобы святое имя Божие произносить свято и не употреблять его всуе; а таинственные толкователи видят здесь прямое прошение о внутренней сердечной молитве, т. е. чтобы святейшее имя Божие напечатлевалось внутрь сердца и самодействующей молитвою святилось и освящало все чувства и силы душевные. Слова: да приидет царствие твое таинственные толковники изъясняют так: да приидет в сердца наши внутренний мир, спокойствие и радость духовная. В книжке толкуется, что под словами: хлеб наш насущный даждь нам днесь должно разуметь прошение о потребностях необходимых для телесной жизни, не излишних, но токмо нужных и для помощи ближним достаточных. А Максим исповедник, под именем насущного хлеба, разумеет питание души хлебом небесным, т. е. Словом Божиим, и соединение души с Богом, богомыслием и непрестанною внутреннею молитвою сердца.

Ах! это великое дело и почти невозможное для жителей мира, чтобы достигнуть внутренней молитвы, воскликнул барин; хотя бы и наружную-то помог Господь отправлять без лености. Не думайте, батюшка, так. Если бы сие было невозможно и непреодолимо трудно, то Бог не заповедал бы сего всем. Сила его совершается и в немощи; а опытные св. отцы предлагают к сему способы, облегчающие путь к достижению сердечной молитвы. Конечно, для отшельников мира они указывают средства особенные и высшие, но и для мирян также предписывают удобные же и верно ведущие средства к достижению внутренней молитвы. Нигде мне не случалось читать о сем подробно, сказал барин. Извольте, если угодно, я прочту вам в книге Добротолюбия. Я принес мое Добротолюбие, отыскал статью Петра Дамаскина в 3 части на листе 48, и начал читать следующее: «должно научиться призыванию имени Божия более, нежели дыханию, во всяком времени и месте и деле. Апостол говорит: непрестанно молитеся, т. е. он учит, чтобы иметь памятование о Боге во всякое время, на каждом месте, и при всякой вещи. Если ты что-нибудь делаешь, должен иметь в памяти Творца вещей; если видишь свет, помни Даровавшего тебе оный; если видишь небо, землю, море и все находящееся в них, удивляйся и прославляй Создавшего оные; если надеваешь на себя одежду, вспомни чей это дар, и благодари Промышляющего о твоей жизни. Кратко сказать, всякое движение да будет тебе причиною к памятованию и прославлению Бога, и вот ты непрестанно молишься, от сего всегда будет радоваться душа твоя». Вот извольте видеть, как сей способ к непрестанной молитве удобен, легок и доступен для каждого, кто только имеет сколько-нибудь человеческих чувств.

Это им чрезвычайно понравилось. Барин с восхищением обнял меня, благодарил, посмотрел мое Добротолюбие, да и говорит: непременно куплю себе такую книгу; я ее скоро достану из Петербурга; а сейчас, для памяти, я спишу эту статейку, которую ты прочел, — сказывай мне. И тут-же он скоро, прекрасно переписал ее. Потом он воскликнул: Боже мой! ведь у меня есть и икона св. Дамаскина (это вероятно была икона Иоанна Дамаскина). Он взял рамку, вставил под стекло написанный лист, да и повесил под иконою, сказав: вот живое слово угодника Божия под его изображением будет часто напоминать мне, чтобы исполнять сей спасительный совет в его деятельности.

После сего мы пошли ужинать. За столом по прежнему сидели с нами все люди — мужчины и женщины. Какое было благоговейное молчание и тишина во время стола! Поужинавши мы все, люди и дети, долго молились. Меня заставили читать акафист Иисусу Сладчайшему.

По окончании служители их пошли на покой, и мы втроем остались в комнате. Вот барыня принесла мне белую рубашку и чулки — я поклонился в ноги, да и говорю: не возьму я матушка чулок, я их от роду не нашивал, мы привыкли всегда ходить в онучах. Она побежала опять и при несла свой старый кафтан, тонкого желтого сукна, да и разрезала на две онучи, а барин, сказавши: вот у него бедного и опорочки то почти развалились, принес новые свои башмаки, большие, которые он сверху сапогов надевает, потом и говорит мне: поди вон в ту комнату, там никого нет, да перемени с себя белье. Я пошел, переоделся и опять вышел к ним. Они посадили меня на стул, и начали обувать, барин стал обертывать онучами мне ноги, а барыня начала надевать башмаки. Я сперва не стал было даваться, но они приказали мне сидеть и говорили: сиди и молчи, Христос умывал ноги ученикам. Мне нечего было делать, и я начал плакать, заплакали и они.

После сего барыня осталась в покоях ночевать с детьми, а мы с барином пошли в сад в беседку. Долго нам не спалось, мы лежали, да и поговаривали с барином. Вот он и начал приступать ко мне: скажи Бога ради, по самой истине и по совести, кто ты такой? Ты, должно быть, из хорошего рода, и только напускаешь на себя юродство. Ты читаешь и пишешь хорошо, и правильно говоришь и рассуждаешь; этого не может быть в мужицком воспитании. Я по сущей правде и чистосердечно рассказывал, как вам так и вашей барыне, мое происхождение к никогда не думал лгать или обманывать вас. Да и для чего мне это? А что я говорю, то говорю не свое, а слышанное от покойного богомудрого старца моего, да вычитанное со вниманием в святых отцах; более же всего дает свет моему невежеству внутренняя молитва, которую не сам я приобрел, а милость Божия, да старческое учение поселили ее в мое сердце. Ведь это возможно каждому человеку; стоит только побезмолвнее углубиться в свое сердце, да побольше призывать просвещающее имя Иисуса Христа, то сейчас же каждый почувствует внутренний свет, и ему будет все понятно, даже и некоторые тайны царствия Божия он увидит в свете сем. Да уже и это глубокая просветительная тайна, когда человек узнает сию способность самоуглубляться, видеть себя внутри, наслаждаться самосознанием, умиляться и сладостно плакать о своем падении и испорченной воле. Благоразумно рассуждать и говорить с людьми дело не очень трудное и возможное, ибо ум и сердце произошли прежде, нежели ученость и премудрость человеческая. Коли есть ум, то можно его обработать, наукою ли, или опытностию; а если нет разума, то никакое воспитание не поможет. В том то и дело, что мы далеки от самих себя, да и мало желаем, чтобы приблизиться к себе, а все убегаем, чтобы не встретиться самим с собою и промениваем истину на безделушки, да и думаем: рад бы заняться духовным делом, или молитвою, да некогда, хлопоты и заботы о жизни не дают времени к сему занятию. А что важнее и нужнее — спасительная вечная жизнь души, или скоропреходящая жизнь тела, о котором мы так много стараемся? Вот это то, что я сказал, и приводит людей или к благоразумию, или к глупости.