Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине - Владимир Успенский

Раздался стук в дверь, и Михаил Иванович увидел на пороге Ивана Евсеевича Евсеева. Обрадовался ему, как родному. От степенного, основательного Евсеича словно бы веяло доброжелательной уверенностью. После улицы, в натопленном помещении, ему было жарко, на раскрасневшемся лице заметнее выделялись рябинки-оспинки. Под расстегнутым воротом кожаной куртки виднелась добротная шерстяная фуфайка.

- Извините, Михаил Иванович: приказ безусловно получил в срок, а добирался долго. Трамваи не ходят. Говорят, новый городской голова не может порядок установить.

- А кто говорит? - прищурился Калинин.

- Какие-то темные личности глотки надрывают. Кое-кого мы уняли по дороге. Но трамваев на нашей линии нет.

- Будут, Евсеич. Ты поможешь и другие товарищи, а как же иначе? Сколько человек с тобой?

- Десять красногвардейцев и десять матросов.

- Разбей их на группы по три-четыре человека, возьми у секретаря адреса и отправляйтесь по квартирам. Это артельщики, бухгалтеры, кассиры, кладовщики. Они не только сами бросили работу, но и унесли ведомости, учетные книги, ключи от касс, кладовок и складов. Сами они как хотят, но ключи и документы должны быть у нас. Кладовщиками и кассирами временно будут красногвардейцы.

- Понятно. Заводские, значит, пока останутся в вашем распоряжении. А я буду с матросами.

- Тебе тонкая работа предстоит, Евсеич. Шрейдер-то все еще заседает, зал занимает. Неуверенность у людей создает: вроде бы две думы, две власти в городе. Ты завтра приезжай пораньше и поставь матросские караулы у дверей. Чтобы в зал заседаний ни один человек не прошел.

- Выполним, безусловно, - заверил Иван Евсеевич и, поняв, что деловой разговор окончен, произнес с улыбкой: - Между прочим, в приемной женщина ждет. Знакомая. Не захотела передо мной идти.

Михаил Иванович распахнул дверь.

- Катя? Алексеева? Ну, здравствуй, здравствуй!

- До завтра, - Евсеев, продолжая улыбаться, надвинул кожаную кепку и, поскрипывая сапогами, вышел в коридор.

- Проведать решила, - Катя разматывала теплый платок, не спуская с Калинина глаз. - Какой вы теперь стали у нас, Михаил Иванович! Хозяин всего города! Нелегко, поди, здесь!

- Свой груз, своя ноша - они не тянут. Тебе ведь тоже небось вздохнуть некогда?

- Ох, достается, Михаил Иванович! И у нас ведь эти... саботажники объявились. За двоих, за троих работаем. Но у нас в Лесновском-то районе лучше, чем у других, больше сознательных. Вы землемера помните? Длиннющий такой, худой, руками размахивает, вроде мельница крыльями?

- Так и не решили мы с ним вопрос о границах района. Теперь, впрочем, это легче - пусть зайдет ко мне.

- Какой ведь ворчун-то был, всегда недовольный, всегда торопился: одно дело у него горит, другое пылает, всякое начальство никуда не годное, бросать надо службу и баста! Ему, с таким настроением, теперь, кажется, только бы волынить, только бы дома сидеть, а он в управе с утра до вечера. Можно сказать - без сна и без отдыха.

- Такие люди нам позарез нужны, - обрадовался Калинин. - Пусть обязательно сюда придет - слышишь, Катя? Может, поручим ему огородные заботы...

- Какие могут быть огороды, Михаил Иванович, мороз на дворе.

- Самое время телегу к лету готовить. Голод, Катя, на пороге стоит. Хлеб на учет берем - каждый пуд. И в городе и в округе. Крупы на исходе. Кое-что провинция даст, зиму перебьемся. Но и на следующий год падежды плохие. Вот и хочу я свободные земли вокруг города под огороды использовать. Картошку свою вырастим, лук, морковку. Но это со знающими людьми обмозговать надо.

- Морковка очень детям полезна, - вздохнула Катя. - А мы уж и забыли, какая она.

Зазвонил телефон. Калинин взял трубку. Слушал молча. По лицу Михаила Ивановича Катя поняла, что полученное сообщение очень огорчило его. Тыльной стороной ладони провел по лбу, словно стирая пот, не глядя положил на рычаги трубку.

- Как скверно...

- А что случилось?

- Медицинский персонал больниц и лечебных заведений объявил забастовку в знак солидарности со служащими городского аппарата. И учителя тоже...

- Неужели больных бросят?

- Там агитаторы Шрейдера вовсю действуют, а мы вот выпустили из виду... Эсеры и меньшевики нас злодеями, узурпаторами расписали... Надо ехать, - поднялся он. - Просить буду, шапку ломать.

- Стыдно кланяться-то, Михаил Иванович.

- Стыдно? - повернулся он к ней, - Ради людей, ради больных? Не позаботиться о них вовремя - вот что стыдно. И не к врагам еду. Медики, учителя, - что у них против нас, против народа может быть? Да ничего! Они сами для людей живут, людям служат. Ну, сбили их с толку шрейдеровские ораторы. Переубедить надо, - Михаил Иванович взял пальто. - И еще вот что, Катя. Администрацию, служащих мы можем заменить своими надежными людьми: рабочими, студентами, солдатами. Младших служащих повысим. Худо-бедно, а управлять будут. Даже технический персонал, инженеров мы способны заменить хотя бы частично. Найдутся опытные мастеровые. А вот медиков, от которых самое главное зависит - жизнь человека, - медиков заменить некем. Токаря высшей квалификации или лихого матроса к операционному столу не поставишь. И для учителей у нас тоже замены нету. Нашим товарищам самим бы еще грамоту постигать. А от учителей зависит, какими наши дети вырастут, какое будущее нас ждет. Поэтому и не считаю за унижение поклониться им и попросить, чтобы остались на своих местах, делали свое дело. Рабочий класс и крестьянство в долгу не останутся, все возместят интеллигенции полной мерой, все условия для нее создадут... Убедительно я говорю?

- Для меня убедительно, а для них не знаю, - поджала губы Катя. - Они ведь больно ученые.

- Тем лучше. Ученые люди скорей поймут.

3

На следующее утро Михаил Иванович задержался в Смольном - докладывал о положении в городе. Только к полудню приехал в управу. Возле подъезда, ожидая его, прохаживался Евсеев. Давно, знать, прохаживался: на плечах плотно лежал снег. Лицо сердитое и смущенное.

- Неудача у меня, Михаил Иванович. Шрейдер опять заседает со своими гласными.

- Вот как? Раньше вас собрались?

- Нет, мы первыми пришли, да обвели они меня вокруг пальца. Я возле закрытых дверей караулы поставил, матросам строгий приказ дал. А Шрейдер со своими через запасной выход пробрался. Мне и невдомек. Хватился, да поздно - думцы уже в зале.

- Ну и ну! - качнул головой Михаил Иванович, посмеиваясь: - Ты ведь, Евсеич, опытный конспиратор, подпольщик.

- Опыт-то у меня другого рода. Раньше мы скрывались, а теперь от нас таятся.

- Переменились роли, сразу все не освоишь, - весело согласился Калинин. - Ладно, Евсеич, беда невелика! Пусть твои моряки зайдут в зал, объяснят гласным, что время их истекло, никакой власти у них нет. Твердо пусть объяснят, но чтобы без грубости.

Михаил Иванович поднялся на второй этаж. Навстречу ему щеголеватый матрос нес охапку березовых дров. С грохотом свалил их на пол возле печки, пнул каблуком полено.

- Чем недовольны? - спросил Михаил Иванович. - За что полено наказываете?

- Товарищ Калинин! - матрос вытянулся, пальцы, как по ладам гармошки, пробежали по пуговицам бушлата, застегивая. - Дыхнуть не дают, товарищ Калинин! Я свою жизнь не щадил, а он меня - печки топить! Иди, говорит, такой-сякой, выполняй приказ. Морского пролетария на дрова бросил!

- Кто это вас так обидел? За что?

- Контру я прикладом двинул. Жирный барбос с выставки! Я бы ему одним махом решку навел! Колосник на шею - и за борт. А комиссар под защиту берет...

- Евсеев, что ли?

- Он самый. Разговорчики разводит, матросов сторожит. Пальнуть разок из винта, вся эта дума сразу к чертовой матери вверх килем! В окна сигать будут, только дозвольте.

- Не дозволим, товарищ моряк. Не для того рабочие с крестьянами власть брали, чтобы разводить беспорядки. Так что комиссар правильно сделал, отстранив вас от охраны. А насчет дров я не знаю. У нас истопник есть.

- Нету истопника, его в начальство произвели. За столом бумаги читает. А балтийский матрос дрова носит...

- Разве это обидное занятие? Людей ведь обогреваете. Давайте я помогу, растоплю печку.

В шальных глазах матроса засветилось любопытство:

- Не погнушаетесь?

- А чего же гнушаться доброго дела? Мне этих печек на своем веку топить довелось - не сосчитаешь. Особенно в ссылке на Севере.

- Чего там, сам справлюсь, - моряк отвел взгляд, поскучнел. - Работа у вас, да и этот... прискребется, если увидит.

- Ты, оказывается, совестливый, - с усмешкой заметил Калинин.

У Кольки-колосника болела с похмелья голова, хотелось спать. Хлобыстнуть бы стакан да завалиться в кубрике на пробковую койку. Или врезать кому-нибудь в морду для поднятия настроения. Но как врежешь, если комиссар требует, чтобы в отряде был полный порядок и дисциплина, а матросы, особенно авроровцы, поддерживают его во всем...