Пять к двенадцати - Эдмунд Купер

- Давай, попробуй еще, плейбой, - сказала она насмешливо.

С яростным рычанием Дайон прыгнул через кровать.

Джуно достала его снова. Он упал. Его начало рвать.

- Малыш, - забормотала она, баюкая его голову, - о, мой маленький потерянный малыш, что с тобой?

- Жизнь, - ответил он, после того как смог свободно вздохнуть. - Жизнь и водка. Поэзия и безнадежность... Прости, бесплодная утроба, но это неотделимо от меня.

- Почитай мне свою поэму, пожалуйста.

- Для этого слишком мало времени. Кисмет[18], в лице королевских посланников, зовет нас в Стоунхендж.

- Виктория может подождать. К тому же я сомневаюсь, что мы должны быть ей представлены. Как-никак я всего лишь служащая второй категории. Почитай мне свою поэму.

Дайон взял лист бумаги:

- Она тебе не понравится.

- Почитай ее, пожалуйста.

- Ты не поймешь ее. Будь я проклят, если и сам ее понимаю.

- Прочти.

Когда он закончил, то с удивлением обнаружил, что Джуно плачет. Не было слышно ни звука, но слезы свободно стекали по ее лицу.

- Что это? - спросил он. - Конечно же не признание гения в период моего распада.

- Полюби меня, - взмолилась Джуно. - Ради Стоупса, полюби меня... Проклятье, как быстро уходит наше время.

Дайон потряс головой.

- Заруби себе на носу, амазонка, - сказал он. - Я буду делать это, когда сам захочу, а не когда захочешь ты.

13

С высоты пяти сотен футов Стоунхендж был похож на остатки некоего чудовищного рождественского торта. Всю его площадь покрывали высоченный прозрачный шатер, из вершины которого подымался в неподвижном воздухе мощный столб дыма - от сотен факелов и питаемого горючим газом костра. Мегалиты[19] были покрыты листами радужной фольги, облегающей их поверхности так плотно, что металл и камень казались одним целым. Внутри большого круга, подобно колонии растревоженных муравьев, кипела толпа колдунов и ведьм. Сама Виктория, по всей видимости, еще не прибыла, поскольку королевского штандарта нигде видно не было.

Дайон и Джуно летели на двух разных помелах. На фоне проколотой звездами темноты их ночные летные комбинезоны слабо рдели зеленым светом. Ведьмовская шляпа Джуно съехала ей далеко на затылок, удерживаясь в этом положении только благодаря ленте, перекинутой через головной фонарь.

Притушив головные огни, чтобы не слишком слепить других гостей, доминанта и ее сквайр медленно летали по кругу над ареной празднества, и реактивные ранцы мягко посвистывали за их спинами.

- О чем ты думаешь? - закричала Джуно, перекрывая свист двигателей.

- Я не думаю, - ответил Дайон. - Думать - вредно для здоровья. - Он взглянул вверх. - Предлагаю устроить гонку к звездам.

Она засмеялась:

- Не этой ночью, малыш. Сегодня нами распоряжается королева.

- Трусиха, плоскопузая лизоблюдка, - закричал он. - Следуй за мной.

Он погасил головной фонарь и, включив на полную тягу вертикальный реактивный двигатель, понесся ввысь, как сошедший с ума камень, падающий наперекор направлению тяжести.

- Дайон! - закричала Джуно. Но он уже был далеко, сотней футов выше. Она тоже выключила фонарь и ринулась за ним.

Теперь они оба, отдавшись безумию, головокружительно падали навстречу танцующим звездам.

На высоте тысячи футов Джуно и Дайон ощутили, как холодный рвущийся навстречу воздух колет лица.

На высоте двух тысяч футов мороз прихватил их брови.

На высоте трех тысяч футов они оказались опять на одном уровне.

- Стабилизируйся! - задыхаясь, выкрикнула Джуно. - Ради Стоупс, стабилизируйся.

Морозный воздух распарывал легкие. Каждое слово причиняло нестерпимую боль.

Но Дайон не хотел или не мог ее услышать. При той скорости, с которой он падал вверх, звук проносящегося мимо воздуха заглушал даже свист перегруженного двигателя.

На высоте восьми тысяч футов Джуно почувствовала, что не в силах подняться выше. Боль в ушах, окоченение лица и холод, глубоко проникший сквозь резину задубевшего летного комбинезона, остановили ее.

- Стабилизируйся! - тщетно кричала Джуно. - Стабилизируйся!..

Но воздух был слишком разрежен, чтобы ее слова могли дойти до Дайона, который уже успел подняться высоко вверх. Сумасшедший трубадур был неудержим в своем падении вверх, навстречу смерти от холода на пороге звезд.

Она попыталась удержаться на высоте восьми тысяч футов. Но не смогла. Холод был слишком силен, а воздух - слишком разрежен. В отчаянии взглянув наверх, на сокращающееся в размерах зеленое люминесцентное пятнышко, Джуно медленно опустилась до пяти тысяч футов и стала ждать.

Дайон опьянел от боли и экстаза. Его наручный альтиметр показывал девять тысяч пятьсот футов. Он уже едва мог ощущать свои руки, но это было ему безразлично. Кровь, начавшая течь у него из носа, замерзла на губах, но и это не пугало его.

Звезды танцевали и звали присоединиться к своему танцу.

Танец звезд увлекал, затягивал его в свой хоровод. Тяга к звездному танцу могла неудержимо увлекать человека.

Дайон остановился на высоте десяти тысяч футов. Вернее сказать, он не мог не остановиться, поскольку ракетный ранец имел встроенный предохранитель, срабатывающий при падении внешнего давления. Слишком много людей в прошлом поднимались ввысь до тех пор, пока атмосфера не становилась настолько разреженной, что они теряли сознание. В продолжение десятилетий это был один из самых модных способов самоубийства.

Поэтому Дайон остался висеть на высоте десяти тысяч футов, наблюдая за звездами, медленно двигавшимися вверх и вниз вслед за малейшими изменениями тяги вспомогательных двигателей, державших его на максимально допустимой высоте. Дайон позволил холоду терзать его плоть и кости до тех пор, пока тот не добрался, кажется, до самой последней клеточки тела, до сердцевины его существа.

Боль - тупое смертельное жжение крови и нервов, которые пытались сопротивляться морозу, - доставляла ему удовольствие. Он очищался холодом. Он исповедовался пустоте, получал от звезд отпущение грехов, просил причастия от черных космических глубин. Лицо его превратилось в окоченевшую маску. Белые кристаллы инея облепили фигуру Дайона, заковав его в ледяной панцирь. Но его глаза по-прежнему пылали, преображая звездный свет во внутренний огонь.

И наконец наступила приятная сонливость. Он знал, что это смертельно опасно, и играл с опасностью, осторожно скользя по краю забвения. И вдруг он смутно, как о чем-то необязательном, вспомнил о Джуно. О доминанте, способной на большие чувства - и наряду с этим вовсе бесчувственной. О теплой и гибкой плоти, оставшейся в нескольких тысячах футов под ним. Он понял, что, безо всякой на то причины, хочет ее. Сейчас. И в любую другую минуту. Хотя бы лишь для того, чтобы смаковать мысль о том, что он побывал там, куда она не посмела за ним последовать... Хотя бы для того, чтобы видеть выражение ее глаз...