Тринадцатый знак - Анатолий Манаков

Судьба обделила его солидным наследством и знатным происхождением семья держалась благодаря продуктовой лавочке на первом этаже их дома. Открывшийся у старшего брата туберкулез и необходимость отыскивать средства на лечение толкали семью на грань разорения. Нервы у отца были натянуты до предела, он вспыхивал по малейшему поводу, нещадно наказывал детей даже за малую провинность и, кроме ненависти, у троих сыновей вызывал страх. В наказании был изощрен, выжидая удобного момента, и подчас карательная мера сводилась к тому, что он не давал матери денег на содержание детей.

Перенесенные обиды со временем не заживали, терзали душу, оставшись там навсегда.

Его род по материнской линии исповедовал квакерскую веру. Предки матери выехали из Германии, жили в Англии и Ирландии, потом переселились в Америку, где в квакерской церкви и познакомились родители. Как и многие единоверцы, мать предпочитала молиться в уединении, забираясь для этого в чулан. Эту склонность он перенял от нее, как и полученную в подарок Библию. Позднее, считая религиозную веру делом сугубо личным, никогда не поддавался соблазну цитировать Писание, даже будучи профессиональным политиком. На всю жизнь остались у него в памяти и слова, выведенные его бабушкой под портретом поэта Генри Лонгфелло: "Судьба великих людей часто напоминает нам, что мы можем сделать наши жизни возвышенными и оставить после себя следы на песках вечности".

Из-за хрупкого телосложения даже в студенческую футбольную команду его поначалу не взяли. Но выносливости ему было не занимать: вставал в пять утра, чтобы успеть помыть и отсортировать овощи в лавке, перетащить тяжелые ящики, заехать на рынок в Лос-Анджелес за фруктами и, когда все это было сделано, открыть дверь перед первым покупателем. Успеваемость от таких нагрузок не страдала, и преподаватели всегда ставили в пример его академические успехи. Успевал он даже заниматься в студенческом драмкружке - на сцене, если нужно для роли, мог выдавить из себя не только слезу, а целые потоки слез. Страсть же к театру по своей глубине могла сравниться лишь с не менее сильным увлечением покером, партии которого он разыгрывал азартно и весьма успешно: на адвокатский склад ума и умение рассматривать дело с разных сторон накладывалось актерское дарование, позволявшее во время игры при любом раскладе держаться спокойно, вводя в заблуждение партнера.

Играть в шахматы, как он считал, можно и без особых аналитических способностей, но вот в покере без склонности к системному анализу и психоанализу не обойтись. Начиная партию, мобилизуешь все резервы своей памяти и наблюдательности, ибо приходится перебирать в голове множество вариантов, правилами иг-ры не предусматриваемых, соотносить ход игры с поведением партнера, движением его руки, выражением лица, высказыванием. В покере побеждает более проницательный, прозорливый, способный на основе анализа всех вводных сделать правильный вывод, - блефует ли игрок и, если да, что скрывается за блефом. Как никакая другая игра, покер напоминает политику. Карты, однако, не мешали ему читать Библию дома каждый день.

Еще в колледже преподаватель словесности и руководитель драмкружка сказал ему, что человек не может считаться образованным, пока не прочтет книги Льва Толстого. Вскоре его любимым романом стал "Воскресение"; он глубоко заинтересовался и философскими работами Толстого, оказавшими на него сильное влияние. Какой-то период жизни он даже называл себя толстовцем, имея в виду свой квакерский пацифизм и особое значение, которое великий писатель придавал духовному началу в человеке. Больше всего его поражали непостижимые парадоксы самого Толстого, превыше всего ставившего мир и душевный покой, но одновременно по своему характеру и темпераменту натуры агрессивной и беспокойной, идеалиста в высшей степени, прожигавшего молодые годы в разврате. Хваставший своей щедростью скупец, он заверял всех в предельной откровенности, но все время что-то недоговаривал. Объясняясь в любви к роду человеческому, никого конкретно не любил. Может быть, эти парадоксы и породили его литературный гений. Романы Толстого представлялись президенту "энциклопедией жизни", где есть место глупости и гениальности, маразму и высшей мудрости.

Действительно, все начинается с детства, размышлял он, сидя в своем неофициальном офисе, - с насмешек, выговоров и унижений. Но если ты достаточно умен, а негодование твое достаточно сильно и глубоко, то, показав свои лучшие способности и выдержку, можно изменить отношение к себе, а не сидеть сиднем на своей толстой заднице...

Угрюмый юноша, став политиком, осознал необходимость вживаться в образ раскованного, непринужденного, обладающего чувством юмора и доступного для прессы человека. Иногда такое ему удавалось, иногда нет, но что он не в силах был преодолеть, так это своей внутренней раздвоенности. Оставаясь загадкой даже для друзей, скрытный и скованный, Никсон производил впечатление совсем необаятельной личности, у которой напрочь отсутствует чувство юмора. И лишь квакерское насле-дие - сострадательность - время от времени давало знать о себе: несколько бессонных ночей потребовалось, чтобы уволить двоих ближайших своих помощников. Одновременно это не помешало по иному поводу в бе-седе со своим советником заметить об одном из политических противников: "Да дай ты ему по башке, чтобы у него все дерьмо наружу вылезло". Подсказывая путь избавления от подобных соперников, он демонстрировал жестом, как нужно вонзить в их тело нож и крутануть его там кистью руки. Все действительно начинается с детства: однажды в семилетнем возрасте он потребовал у приятеля банку с головастиками, тот не дал и в ответ по-лучил удар топориком по голове.

В обычной жизни за пределами государственных дел Никсон терялся, часто не находил нужных слов. Хотя блестящая память и аналитический ум позволяли ему держать себя уверенно перед любой аудиторией, он скрупулезно готовился к каждому публичному выступлению, репетировал перед зеркалом жесты и мимику. Поселившись же в Белом доме, собрал самую многочисленную за всю историю президентства команду, готовившую для него выступления. При нем был специальный консультант по телесъемкам, в обязанности которого входили поиски выгодного ракурса, правильного наложения грима, установка надлежащего освещения. В общей сложности аппарат подобных сотрудников составлял более полусотни человек.

Как ни во что другое, президент страстно верил в магическую силу собственных слов, способную неотразимо действовать на людей, вызывая у них душевный подъем или, наоборот, полную апатию и неприятие. Истина, считал Никсон, не важна для них, они нуждаются в иллюзиях, уважают сильную личность, им импонирует воля вожака, пробуждающего у них веру в себя. Американцы - это дети, к ним надо соответственно и относиться.

Смекнув что к чему, люди из ближайшего окружения стали разговаривать театрально, действовать по сценарию, предписывавшему каждому определенную роль, чтобы возбудить у публики интерес к президенту посредством литургических формул, а не конкретных дел. В их воображении создавался свой, отличный от реального мир, но воспринимаемый как самый что ни на есть настоящий. Хозяин же Белого дома в этом политическом театре занимал все должности сразу: писал сценарии, осуществлял постановку, выступал с монологами и аплодировал им.

Другими словами, президент "создавал" события и блестяще реагировал на них, выдумывая противников для войны с ними, и кризисы, чтобы принять стремительные решения по их преодолению. Кризисы были особенно удачны для развертывания представления, ибо как могут стать решения "историческими", если все идет гладко. Покорив вершину политического Олимпа, истинное наслаждение он испытывал от аплодисментов в свой адрес, а во впечатлении, которое складывалось о нем, видел один из источников своей власти.

К концу первого четырехлетнего срока пребывания на президентском посту Никсон стал всерьез претендовать на роль главного и единственного сценариста американской политической жизни. В поставленном им спектакле должна была играть вся нация, на сцене действовать реальные политические фигуры, а сюжетом служить история страны. Желая стать автором всего происходящего, президент уже видел себя возвысившимся над соб-ственным народом и диктующим по своему усмотрению историю великой державы, однако не брезговал при этом подтасовкой, провокациями и другими тайными махинациями. К тому же у него была слабость к тайнам - пусть думают, что только он обладает знанием всех фактов. Даже свои беседы с посетителями без их ведома записывал на пленку якобы "для истории и истины", в действительности же дабы показать при случае, какая у него блестящая память.

Люди президента писали под его диктовку сценарии и сами готовили рецензии на постановку. Сценариям строго следовали вообще по любому поводу, не оставляя без его внимания даже мельчайшие детали: будут ли занавески на окнах во время приема, какой оркестр, что и когда исполнять, что и когда подадут званым гостям на стол, должны ли при исполнении государственного гимна сотрудники секретной службы отдавать приветствие, где именно будет стоять фотограф.