Интимные тайны - Кэтрин Гарбера

— Обычный денек, ничего особенного.

— Для безумца.

— Считаешь, только безумец может желать жениться на тебе? Ты не допускаешь мысли, что это кто-то, кому необходимо обрести смысл жизни?

— Смысл жизни? Ты еще больший безумец, чем я думала до сих пор. Или гений. А это пугает даже сильнее.

Кейн рассмеялся в попытке развеять нарастающее волнение. Незнакомая рассудительность Мэри лишала его полновластия над ней. Хотелось знать, какой частью непредсказуемого существа она вверяет ему свою судьбу.

— Надеюсь, твой день был более продуктивным, — проявила Мэри ответную заинтересованность.

— Увы. И всему виною — ты.

— Знать бы, почему?

— Ты обнадежила меня своим согласием.

— Больше не буду.

— До этого дня моя личная жизнь никогда не пересекалась с профессиональной.

— А сегодня пересеклась?

— Не просто пересеклась, а перечеркнула ее.

— Опасная тенденция, — в свой черед рассмеялась Мэри, чтобы заглушить возникшую тревогу.

Вызывало подозрение необычное чистосердечие Кейна, прежде замкнутого и эмоционально сдержанного. Будучи его лондонской любовницей, она видела его не чаще трех раз в неделю. Он щедростью покупал себе право па отчужденность и независимость от нее.

— Вовсе нет, — спокойно разуверил он. — Настало время изменить приоритеты, как это сделала ты.

— Я боюсь разочаровать тебя.

— Этого не случится.

Оказавшись на его террасе, Мэри уразумела, сколь много потрудился Кейн, подготавливая этот вечер. Но даже это не могло разуверить ее, что предложение брака не было продиктовано лишь желанием защитить ее от нападок Ченнинга и Лоретты. Со слишком подозрительной поспешностью он его сделал. Но сколько версий она пи перебрала за истекший день, были они одна нелепее другой.

— Мартини? — предложил Кейн.

— Нет-нет, — категорически отказалась Мэри, памятуя о выпитом накануне.

Заиграла музыка. Упоительный бархатный голос Шаде наполнил гостиную, сквозь распахнутые двери вырываясь на террасу, исподволь вовлекая пару в медленное кружение.

— Ты помнишь наш первый танец? — шепнул Кейн.

Он не сомневался, что Мэри помнила минуты их первого единения под звуки песни Шаде «Бриллиантовый обман». Они впервые вышли в свет, он — английский лорд, привыкший блистать и очаровывать, и она — дикая провинциалка, знавшая лишь претензии и нравоучения. Его объятия стали лекарством для закомплексованной американки. Его проникновенного шепота и ободряюще заинтересованного взгляда оказалось достаточно, чтобы пробудить в угловатой девушке кошачью грацию нарождающейся чувственности.

Он тогда впервые оплатил ее дорогую «обертку», чтобы, раздразнив весь свет нетронутой красотой своей спутницы, затем небрежно сорвать этот фантик и единолично насладиться сладостью доверчивости и чистоты. Кроме денег и комфорта, которыми Кейн щедро расплачивался с юной Мэри, он подарил ей толику присущей ему уверенности. Именно на этом кирпичике она возводила сейчас здание своей независимости.

Кейн — отменный танцор — и очаровательная Мэри стали с тех пор завсегдатаями танцевальных вечеринок и клубов. Л завораживающий голос Шаде сделался голосом их страсти, такой же глубокой и пьянящей. В один из ее дней рожденья Кейн водил Мэри па концерт любимой певицы, после которого преподнес ей усыпанный бриллиантами и сапфирами чокер.

Утянув гибкую шею этой драгоценной безделушкой, она обезоруживающе нагая предстала перед Кейном в ту незабываемую ночь. Так они и оставались нагими весь уикенд, испытывая на прочность кровать в номере люкс.

— Конечно, я помню эту песню, — произнесла Мэри, доверительно положив голову на его плечо.

Но тут заиграла обжигающе страстная музыка. Она положила ладони на его грудь. «Давай продолжим», — будоражил чувственный голос Марвина Гэйя.

— Кейн, ты слишком напорист, — посетовала Мэри, понимая, что это не случайный набор песен.

— Зачем откладывать то, что все равно случится? — спросил он, настойчиво проводя ладонями по ее бедрам.

— Когда? — Она игриво укусила его губу и вдела розовый язычок в изумленно приоткрытый рот. Он погрузил пальцы в гриву каштановых волос и отнял у нее инициативу в поцелуе.

— После ужина, — назначил он срок, когда запас воздуха в легких оказался на исходе.

Мэри не представляла возможным отложить этот порыв. Она, как проснувшийся вулкан, была на грани извержения.

— Ужин может подождать, но не я, — взмолилась она.

— Я запланировал другую очередность.

— Очень жаль, что ты не предусмотрел моего желания, — возроптала Мэри, оскорбленная необходимостью выпрашивать ласки.

Кейн выключил коварный диск.

— Ты когда-нибудь гуляла в окрестных садах?

— В детстве, когда Олстейны жили в этом доме. Их сын — ровесник моего брата — однажды пригласил нас на свой день рождения.

— Ты никогда не рассказывала о своем брате. Какой он был?

— Само совершенство, — с легкой грустью сказала Мэри и уточнила: — В глазах наших родителей. Настоящий Дювалл.

— А кем он был для тебя? — допытывался Кейн.

— Он был на четыре года младше меня, поэтому я отлично помню его с младенчества. Алекс всегда был находчив не по годам. Пока я не стала подростком, мы отлично ладили. Но затем последовали постоянные попреки со стороны родителей. Они целиком сосредоточились на нем, договорившись считать меня безнадежной.

— Странно это слышать. Я не понимаю, неужели у тебя с матерью не было чисто женских доверительных отношений?

— Мы оказались антиподами. Ее разочаровывало во мне абсолютно все. Она хотела скроить меня по викторианским лекалам… — Мэри внезапно замолчала, затем посмотрела на Кейна холодными глазами и добавила: — Не хочу говорить об этом.

Они вошли в сад. Глубину его наполнял яркий рукотворный свет. Как если бы кто-то инсценировал детский сон с его воздушной наивностью.

— Очень жаль. Мне бы хотелось знать историю твоей семьи, — не желал он ставить точку.

Мэри, сколько себя помнила, подчеркивала дистанцию, отделявшую ее от родных, с тем же воодушевлением, с которым многие упиваются рассказами о детстве, родителях, родственниках. Но привязанность все же была сильна. Она обнаружила это совсем недавно, когда с искренним сожалением подумала, что ее родители оставили этот мир в полной уверенности, что их дочь — неудачница. Усмехнувшись, она сказала:

— Теперь моя семья — это Ченнинг и Лоретта. Лучше расскажи о своей знатной династии.

— Аннулировав брак с Викторией, я порвал все связи с семьей.

— Есть хоть какая-нибудь возможность восстановить отношения?