Пушкинский круг. Легенды и мифы - Наум Синдаловский

Ее дом на Миллионной улице (№ 30) славился роскошью и гостеприимством. В разное время его посещали Петр Вяземский и Василий Жуковский, Александр Грибоедов и Михаил Лермонтов, Александр Тургенев и многие другие. В 1818 году особенно часто бывал в этом доме Пушкин. Известно, что первоначально он сильно увлекся Голицыной. Однако вскоре это прошло. Некоторые друзья юного поэта даже сожалели по сему поводу, иначе, как шутливо писал один из них, Александр Иванович Тургенев, он бы смог «передать ее потомству в поэтическом свете».

В Петербурге Голицыну прозвали: «Княгиня полночь», или «Принцесса ночи», по-французски «Princesse Nokturne». Ни разу она не изменила своему образу жизни, ни разу не дала смерти застать себя врасплох. Даже для Петербурга, светская жизнь которого отличалась многообразием и изощренностью, такое времяпрепровождение было столь необычно, что ее ночные собрания не раз вызывали подозрение Третьего отделения. Княгиня посмеивалась и продолжала вести бурную ночную жизнь.

А дальше легенда приобретает характер восточной притчи. Как обычно бывает, все когда-нибудь кончается. И смерть, которой так боялась с юности «Княгиня полночь», наконец пришла и за ней. Но застала ее врасплох, неподготовленной к какому-либо визиту. И, как рассказывают об этом петербургские легенды, «переступив порог голицынского дома, она сама устрашилась своей добычи. Смерть увидела перед собой разодетую в яркие цвета отвратительную, безобразную старуху».

Не меньшей славой в пушкинском Петербурге пользовался салон Елизаветы Михайловны Хитрово, урожденной Голенищевой-Кутузовой — любимой дочери великого фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова. Она родилась в 1783 году. Елизавета Михайловна была замужем за графом Ф. И. Тизенгаузеном. Через шесть лет после его гибели она вторично вышла замуж за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово. В 1819 году Елизавета Михайловна вновь овдовела. С этих пор она начала вести открытый образ жизни.

В ее доме на Моховой улице собирались писатели, среди них: В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. А. Соллогуб, А. И. Тургенев, А. С. Пушкин и многие другие. Пушкин был особым гостем. В Петербурге хорошо знали, что она безнадежно влюблена в поэта, деля эту пылкую влюбленность со своей дочерью Долли. Принимала своих друзей Елизавета Михайловна, как правило, по утрам, лежа в постели. Рассказывают, когда какой-нибудь гость собирался, поздоровавшись с хозяйкой, сесть в кресло, она его останавливала словами: «Нет, не садитесь в это кресло, это — Пушкина; нет, не на этот диван, это место Жуковского; нет, не на этот стул — это стул Гоголя; садитесь ко мне на кровать — это место всех».

За сохраненную ею привычку вплоть до преклонного возраста показывать свои обнаженные плечи в Петербурге ее прозвали «Лизой-голенькой». В. А. Соллогуб на страницах своих петербургских воспоминаний рассказывает, что в салонах за глаза любили повторять эпиграмму, сочиненную на Елизавету Михайловну:

Лиза с молоду былаЛизой маленькой.Лиза смолоду слылаЛизой голенькой.Но увы! Пора прошла,Наша Лиза отцвела.He по-прежнему мила,Но по-прежнему гола.

Эпиграмма имела два варианта. Мы приводим и второй только потому, что в нем сохранились интересные биографические подробности:

Лиза в городе жилаС дочкой Доллинькой,Лиза в городе слылаЛизой голенькой.Ныне Лиза en golaУ австрийского посла.Но по-прежнему мила,Но по-прежнему гола.

Добавим, что для полного понимания эпиграммы надо знать, что en gola в переводе означает «парадно одетая». В Петербурге ее так и называли: «Голенька» и объединяли ее прозвище с уменьшительным именем Дарьи Федоровны Фикельмон: «Доленька и Голенька».

Д. Ф. Фикельмон

Дарья Федоровна Фикельмон, или просто Долли, как ее чаще всего называли среди друзей, считалась одной из первых красавиц той поры. Дарья Федоровна — дочь Елизаветы Михайловны Хитрово от первого брака с флигель-адъютантом Александра I штабс-капитаном инженерных войск графом Ф. И. Тизенгаузеном, погибшим в сражении под Аустерлицем. В 1815 году Хитрово переезжает во Флоренцию, где и прошла юность Долли, как уменьшительно, на английский манер, стали называть девочку. Там же, в 1821 году, Дарья Федоровна вышла замуж за австрийского генерала и дипломата, француза из старинного лотарингского рода, графа Карла-Людвига Фикельмона.

В 1829 году, в связи с назначением Фикельмона австрийским послом в России, Дарья Федоровна возвращается в Петербург. С этого времени дом австрийского посла на Дворцовой набережной становится одним из самых заметных в столице центров светской, политической и литературной жизни. Хозяйкой салона была блистательная Долли. Ее салон часто посещал А. С. Пушкин, что позволило петербургским сплетникам заговорить о «более близких отношениях, чем просто светское знакомство» между графиней Долли и известным поэтом. Ходили слухи о тайном ночном свидании Пушкина с графиней в доме австрийского посла. Свидание затянулось, наступило утро, и к ужасу хозяйки дома Пушкин, торопливо покидая возлюбленную, будто бы в дверях едва не был узнан ее дворецким. Все это в минуту откровенности якобы рассказал сам Пушкин своему московскому другу Павлу Воиновичу Нащокину.

В 1851 году Нощокин поведал романтическую историю биографу Пушкина Бартеневу. Затем эпизод донельзя раздули профессиональные пушкинисты, с удивлением обнаружив в рассказе сходные до мелочей моменты со сценой посещения Германном дома старой графини, описанной Пушкиным в «Пиковой даме». И легенда приобрела якобы доказанные биографические черты. Среди специалистов завязалась даже профессиональная дискуссия на тему, какой дом более похож на изображенный в повести — особняк княгини Голицыной на Малой Морской улице или дом австрийского посла на Миллионной. В пользу последнего предположения выдвинули версию о том, что Пушкин, ради сохранения тайны свидания с супругой посла иностранного государства, сознательно изобразил в «Пиковой даме» интерьеры дома на Малой Морской. Тем самым он будто бы спас честь любимой женщины и уберег от скандала самого себя.

Пушкин к тому времени был уже женат. Кстати, Дарья Федоровна Фикельмон, по общему мнению петербургского большого света, отличалась исключительной нравственной чистотой, и, если бы не эта легенда, которая, повторимся, появилась более чем через два десятилетия после описываемых событий, ее репутация так и осталась бы незапятнанной никакими слухами и сплетнями.

По свидетельству современников, Дарья Федоровна отличалась незаурядным умом и большой литературной культурой. Вместе с тем была не прочь, что называется, поколдовать, то есть попророчествовать и попрорицать. Достаточно вспомнить строчки из ее письма Петру Андреевичу Вяземскому, в нем она говорит о жене Пушкина: «Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья». За извинительную с точки зрения высшего света склонность Долли в Петербурге прозвали «Флорентийской Сивиллой».

О ее красоте и привлекательности в сочетании с приветливостью и доброжелательностью говорили во всех петербургских салонах. Вслед за импульсивными итальянцами и сдержанные петербуржцы стали повторять поговорку, рожденную на далеких средиземноморских берегах: «Увидеть Неаполь, Фикельмон и умереть».

Еще один гостеприимный дом, часто посещаемый Пушкиным, находился на Английской набережной и принадлежал Ивану Степановичу Лавалю. Лаваль — сын французского виноторговца. Спасаясь от революционной Франции, бежал в Россию и начал свою карьеру на новой родине скромным преподавателем Морского корпуса в Петербурге. Графский титул, которым он рекомендовался в Петербурге, Лаваль получил в благодарность за крупную денежную ссуду, выданную им будущему королю Франции, находившемуся тогда в изгнании. Однако богатство, вывезенное из Франции, было столь велико, что позволило молодому французу купить еще и один из самых роскошных петербургских особняков на престижной Английской набережной.

Но подлинная карьера графа Лаваля в России началась, когда он получил звание церемониймейстера, орден Александра Невского и чин действительного тайного советника, позволившие ему войти в большой свет Петербурга. По времени это удивительным образом совпало с романтической историей, о которой говорил весь светский Петербург. Граф обратил на себя внимание юной красавицы, внучки богатейших русских купцов Александры Козицкой. Девушка без памяти влюбилась в миловидного француза. Правда, ее родители уже присмотрели для нее видного жениха, русского посланника в Турине князя Белосельского-Белозерского, и поэтому ни о каком иноземном графе и слушать не хотели. Иностранцу отказали в приемах, а саму Козицкую едва ли не посадили под замок.