Случай в электричке - Саркисян Меружан Григорьевич

Слово «похищение» произнесено и задокументировано. Когда из бюро пропусков сообщили, что явился Горин, Прищепов решил, что соучастник Погребинского пришел с протестом, что он будет выступать в роли представителя совхоза.

Полковник вышел из-за стола навстречу раннему посетителю, поздоровался.

— Что скажете, Павел Михайлович?

— Трудно говорить, но время не терпит. Вчера в Умани был арестован мой знакомый и коллега, некто Погребинский... Быть может, мне надо ехать в Умань?

— Необязательно, Павел Михайлович! Милиция везде входит в одну систему органов внутренних дел. Вам известно, за что арестован ваш друг? Простите, может быть, не друг, но коллега, как вы сами выразились.

— Известно ли? Нет! Я могу лишь предполагать... Я позвонил по телефону человека, к которому поехал Погребинский. Он сказал, что Гарик арестован якобы за то, что привез с собой ворованные галантерейные изделия.

Прищепов подвинул к себе блокнот и взял со стола ручку.

— Простите, с кем вы говорили по телефону?

— Карачаев Василий Васильевич, — ответил Павел. — Так вот, я пришел заявить: галантерейные изделия, обнаруженные у Погребинского, не ворованные. Это наши, собственные изделия.

— Сколько же было изделий у вашего коллеги? — спросил Прищепов.

— Много... Больше двух тысяч брошей...

— Собственных? Зачем же столько понадобилось? Вы их скупили для перепродажи?

— Не для перепродажи, а для продажи по госцене. Мы их изготовили из своего материала, своими руками, за сборку платили своими деньгами.

— Как я должен понять ваше заявление? — спросил Прищепов. — Вы считаете, что задержание Погребинского незаконно?

— Нужно или не нужно освободить Погребинского — это вам решать! Я пришел все объяснить и рассказать.

Прищепов пригласил Павла сесть за стол.

— Вот бумага, ручка, — сказал он, — изложите все, что считаете нужным, по этому поводу.

Прищепову было пока неясно, будут ли признания посетителя искренними или его приход всего лишь маневр, попытка запутать следы и увести следствие в сторону. В своей практике он не мог припомнить случая, чтобы подпольные дельцы являлись с повинной. Это были, напротив, люди очень упорные, знающие, как можно ускользнуть от ответственности, как спрятать концы преступления, как противостоять следствию.

Павел, решившийся на явку с повинной, до этой минуты — пока не сел перед чистым листом бумаги, — не очень-то представлял себе, во что все это может вылиться. Ему казалось, что он даст точные пояснения, откуда взялись у Погребинского эти две тысячи четыреста «жуков», как они изготовлены, в чем разделение совхозного имущества и их личного с Погребинским.

Прищепов ни о чем его не спросил. Дал чистый лист бумаги и предложил написать все, что он желает сообщить — значит, рассказать не только о том, как и из чего изготавливались металлическая флора и фауна, но и как они реализовывались через торговую сеть, значит, рассказать об Алояне?

Но одно лишь упоминание этого имени приведет к вопросу, каким образом Горин и Погребинский вошли в соглашение с Алояном, какова роль бывшего мужа Дианы в этой истории. И тут же всплывет ее имя. А он ведь обещал... Как же быть, как быть?

Все взять на себя и на чистом листе бумаги написать: «Я решил скрыто, подпольным образом, заработать много денег, значительно больше, чем это возможно честным трудом»? А разве его труд был нечестным? Они же трудились: организовали производство, дававшее совхозу немалую прибыль, оплачивали из своих денег труд рабочих.

Из своих денег? Из каких своих? Сначала деньги давал взаймы Алоян. Откуда у него свободный капитал, из зарплаты? Нет! Потом они рассчитывались с рабочими из тех денег, которые получили в виде прибыли, от реализации неучтенного товара.

Итак, предположим, он признает, что хотел заработать большие деньги. Тут же последует вопрос: зачем, в чем причины этого желания? До встречи с Дианой таких желаний у него что-то не пробуждалось. И опять она...

Оставалось одно утешение, одна душевная опора: Павел не считал себя вором.

Свое сочинение он закончил к концу дня. Далось оно с трудом.

Прищепов взял в руки пачку мелко исписанных листов.

— Ого! Знатно потрудились. Детективный роман! Вы не обедали? Пока не прочту, не могу вас отпустить домой, вдруг возникнут вопросы. Я попрошу товарищей, они вас проводят в буфет!

Павел махнул рукой.

— Мне в горло кусок не пойдет! Я уж подожду. Подожду.

— Вы все же подкрепитесь, еще неизвестно, сколько продлится наш разговор...

Сотрудник отдела проводил Павла в буфет. Он выпил кофе, с трудом прожевал бутерброд и вернулся к Прищепову. Тот еще читал, делал на полях пометки.

— Очень много вопросов, Павел Михайлович! Очень много. Мы должны с вами терпеливо, не спеша во всем разобраться. Но если хотите, я могу сейчас отметить пропуск и отпустить вас домой. Встретимся завтра. У вас очень усталый вид. А еще точнее: на вас лица нет.

— Давайте уж лучше закончим, — горячо попросил Павел.

— Вот-вот! — одобрил Прищепов. — Меня интересует, почему вы решили заняться производством неучтенной продукции? Кто вас этому научил, кто финансировал на первых порах?

Вопрос не внезапный. Павел, еще когда писал, знал, что он возникнет...

— Вы нигде не упомянули, когда и при каких обстоятельствах познакомились с Погребинским? Не объяснили, почему вами был выбран именно этот совхоз, а не какой-нибудь другой? Не было ли у директора личной материальной заинтересованности?

Прищепов встал и продолжал, расхаживая по кабинету:

— Вы упомянули, что в постройке цеха участвовали рабочие, которым лично вы платили деньги. Нужно уточнить, кому именно вы платили, сколько, когда, назвать имена этих рабочих. Цех требовал специального оборудования: прессы, штампы, инструмент. Кто-то ведь все это устанавливал, налаживал, так где и на какие деньги все это приобреталось? Сколько уплачено совхозных денег наладчикам оборудования, сколько за это заплачено вами? Вы настойчиво проводите мысль, что очень бережно относились к расходованию сырья. Точнее сказать, следили, чтобы на неучтенные изделия не шло совхозное сырье, указывая, что сырье для неучтенной продукции принадлежало вам, что вы за него платили свои деньги. Где приобреталось сырье, в каком магазине? Если не в магазине, то на каком производстве, у кого именно? Куда вносились деньги? В кассу производства или передавались из рук в руки? Кому именно, где, когда? Вы пишете, что неучтенная продукция целиком изготовлялась вами лично и вашим коллегой и по вашему заказу частными лицами. Кем? Где? Какова была оплата их труда? Вы поясняете, что деньги от реализации неучтенной продукции делились вами поровну с Погребинским, а часть их брали себе работники торговли. Надо уточнить, кто брал, сколько, а также и показать, на что истрачены деньги лично вами?

Прищепов остановился. Павел торопливо записывал вопросы.

— Собственно говоря, — продолжал Прищепов, — в общих чертах вы обрисовали свою деятельность в совхозе «Воронки». Я не перевожу нашу беседу в плоскость допроса. Это уже задача следствия. Я хотел бы, чтобы ваша явка с повинной не вызывала сомнений в вашей искренности.

— Я хотел бы, — ответил Павел, — сейчас, немедленно, внести все поправки в свое заявление. Я хочу, чтоб все... Всю правду...

«Как же я, — спрашивал себя Павел, вновь оказавшись перед листом чистой бумаги, — как я посмел вступить в дело, если не умею рассчитать и на два шага вперед?»

Когда шел с повинной, он и мысли не имел, что его решение отразится на многих людях.

Кто же ввел его в порочный круг? Не на кого здесь пенять, а вот кто научил? Алоян, бывший муж его жены. Почему он вдруг оказался ему так близок, почему он сделался его наставником? Необходимо назвать его.

Диана познакомила с Погребинским. Тот прозрачно намекал, что Карачаев — деловой человек. Об этом пока не спрашивают, но ниточка обнаружена, стало быть, и в Умани все взорвется. Как быстро расширяется круг, какими неожиданными путями отсюда перекидывается мостик к совхозу «Воронки», к его директору Андронову. Но тут-то можно со спокойной совестью написать, что у Андронова не было никакой корыстной заинтересованности, что он человек до конца честный.