Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда - Елизавета Дворецкая

– Ну, если я ни на одну глядеть не буду, откуда же мне наследника брать? – снисходительно продолжал Торвард, и его досада на Регинлейв, после того как она повела себя так глупо, почти прошла. Бывало, что стремление к славе как к единственной цели провозглашал в гриднице Аскегорда он сам, а ему хором отвечали: «А где ты возьмешь наследников?»

– Эти девки тебе наследника не дадут! Их сыновья не могут быть твоими наследниками! Тому, кто был бы доблестен до конца, родила бы сына я сама, как я родила его для Торгъерда! – с гордостью заявила валькирия.

Торвард промолчал. Конечно, Хейле, Альве и Хеде, с которыми он водился в Аскефьорде, до прекрасной Регинлейв очень далеко, но зато они всегда под рукой, всегда в восторге от него и их можно обнимать не через кольчугу…

Поглядев ему в глаза и легко прочитав эти мысли, Регинлейв оскорбленно отвернулась. Нет, год за годом он все меньше и меньше оправдывал ее надежду найти в нем нового Торгъерда. Когда-то, лет десять назад, юный Торвард сам был в безумном восторге от Регинлейв и соглашался, что истинному герою, которым он твердо намеревался стать, не нужно в жизни ничего, кроме славы, и никого, кроме валькирии. Но чем больше он взрослел, тем больше других забот и стремлений у него появлялось. В первый раз они поссорились всерьез вовсе не из-за «девок», а из-за его отказа идти в поход на остров Придайни, который тогда, при смене местных владык, можно было пограбить. Но Торвард отказался, потому что его отец сам ушел в поход и Фьялленланд оставался без защиты. А ему не нужна была слава и золото чужих земель, отравленные опасением, что в Аскефьорд тем временем придет другой, заморский герой, разорит все жилища и утащит в рабство и рыбаков, и их дочек, которых он, Торвард сын Торбранда, обязан защищать. Регинлейв его не поняла. Оддбранд Наследство, мудрый старик, побывавший чуть ли не на самом краю света, как-то сказал: мужчина снаружи твердый, а внутри мягкий, а женщина, наоборот, снаружи мягкая, а внутри твердая, поэтому они уравновешивают друг друга. Торварду понравилось это выражение, и он его запомнил. Регинлейв, преисполненная чисто мужских стремлений и качеств, была твердой внутри и снаружи, и любовь ее, напоминавшая упоение славной смерти, его не согревала. То ли он к двадцати восьми годам так и не дорос до Торгъерда Принесенного Морем, то ли он просто рос в другую сторону.

– Так что ты думаешь делать? – спросила Регинлейв через некоторое время. – Оставаться здесь и ждать, пока возвратится Бальдр и весна пробудит твою дружину от зимней спячки? Пойдешь назад?

Торвард помолчал, потом покачал головой:

– Пойду вперед. В этот раз был не Бергвид, но он-то никуда не делся. Все равно он где-то шарит по морям, и когда-то я должен буду его убить. Драконом Битвы, если уж нельзя иначе.

– Ну, как хочешь. – Валькирия несколько смягчилась, поскольку этот ход рассуждений отвечал достоинству истинного героя. – Хочешь, я попробую разбудить их? Я вспомнила заклинание!

Торвард посмотрел на хирдманов, спящих у остывшего костра.

– Нет, пожалуй, пусть лучше спят. Против Дагейды они мне не помогут. Только вот…

Оставлять их здесь одних, таких беспомощных и беззащитных в колдовском беспробудном сне, совсем не хотелось.

– А мне думается, что за них можно не бояться! – сказала Регинлейв. – Квитты сюда не ходят, у них Пестрая долина считается дурным местом.

– И правильно. А Дагейда?

– У Дагейды хватило бы сил приказать вон тем валунам затоптать вас всех, пока вы спали. Но мне думается, что она их не тронет. Твои люди ей не опасны. Ей опасен ты!

– И если уж мне придется с ней встретиться, лучше, чтобы они этого не видели, – тихо проговорил Торвард.

Глава 3

Скельвир хёвдинг лежал в опочивальне, одетый в свои лучшие цветные одежды, с мечом в сложенных руках. Вчера его привезли, на послезавтра назначили погребенье, и на поле, где хоронили предков Скельвира, уже готовили основу кургана с погребальной ладьей.

Ингитора сидела на ларе, сбоку от высокой лежанки. В темноте покоя только маленький фитилек в плошке тюленьего жира освещал голову мертвеца. Лицо его было открыто, но Ингитора с трудом могла поверить, что это отец. Ей все казалось, что произошла какая-та страшная, нелепая ошибка, что отец ее где-то в другом месте, а тело, лежащее на его постели, – что-то совсем другое. Скельвир хёвдинг слишком изменился перед смертью. Хирдманы рассказали, что в бою он получил сильный удар в живот и несколько дней мучился, прежде чем умереть. Вот почему старая Ормхильд увидела его дух только за день до возвращения корабля – он умер не вместе с другими, а уже неподалеку от дома. Только его одного привезли хоронить в Льюнгвэлир: остальных погибших, двадцать одного человека, похоронили в чужой земле, на следующей стоянке «Медведя». После битвы уцелевшие, перевязав раненых и собрав убитых, еще до рассвета подняли парус и отплыли обратно на восток, через Туманный пролив к Хорденланду, и пустились плыть домой тем же путем, который совсем недавно проделали на юго-запад. «И ты можешь себе вообразить, йомфру, как весело нам было плыть с этим кораблем мертвецов!» – сказал ей Оттар, но Ингитору это ничуть не утешило.

За те тяжкие дни Скельвир хёвдинг сильно исхудал, лицо его теперь было серым, как зола, вокруг глаз темнели страшные черные круги, на белых губах виднелись отпечатки зубов. Она может его видеть, а он ее нет. Она может говорить с ним, но он ей не ответит. Дух его уже в Валхалле, это серое тело в погребальной ладье отплывет под землю кургана, и отец, живое единство того и другого, отныне будет жить только в ее мыслях. Ингитора не плакала, она почти не чувствовала своего горя – ее оглушило и заморозило, она только осознавала свое новое положение, но еще не ощущала его. Казалось, вот похоронят это тело – и все будет как прежде, и отец вернется, живой и веселый, как был. И только когда всплывала мысль, что после похорон не будет уже никакого отца, даже такого, не будет никогда, – вот тогда в глазах темнело и мерещилось, что вокруг нее глухие черные стены.

Отец находился рядом с ней всегда, сколько она себя помнила. Ее воспоминания о детстве начинались с возраста около года, а лет с трех делались уже связными и отчетливыми. И она прекрасно помнила, как уже в три года ездила с отцом, сидя перед его седлом, везде: на тинги, в гости, по делам – всюду, кроме дальних походов. Скельвир любил свое единственное дитя и почти не расставался с ней, а по округе, когда бывал дома, он разъезжал немало: такого знатного, умного, сведущего человека уважали и ценили везде. Никто лучше Скельвира не разбирался в законах, и вот уже лет двенадцать он носил почетное звание годи, то есть жреца, истолкователя законов и предводителя местного тинга. Без него не могло состояться ни одно праздничное жертвоприношение, ни одно судебное разбирательство в округе Льюнгвэлир, и даже те, против кого выносилось решение, не могли упрекнуть его в несправедливости. Любезный, дружелюбный, красноречивый, он был желанным гостем в каждом доме, и везде его сажали на самое почетное место. Никогда он не являлся в гости без подарка, подавая пример великодушия и щедрости, и сам принимал гостей чаще всех в округе. В битве, на суде или на пиру, он проявлял себя одинаково находчивым и удачливым.

Не кто другой, как он, Скельвир хёвдинг из Льюнгвэлира, сложил «Песнь о поединке Торбранда и Хельги» или, как ее еще называли «Песнь о поединке на Золотом озере», которая в последние несколько лет широко прославилась по всему Морскому Пути. Скельвир хёвдинг сам был в дружине Хельги ярла, когда тот ходил на Квиттинг за невестой, и видел все своими глазами! Его песнь стоила самого события и принесла ему заслуженную награду: золотой кубок от Хеймира конунга, два золотых обручья весом в марку каждое и трех отличных коней от Хельги ярла, два хороших меча с богато отделанными рукоятями, два щита и прекрасную кольчугу говорлинской работы – от фьяллей. Она была на нем в том бою на Остром мысу, но не спасла от удара обломанного копейного древка! И нанес удар сын того самого Торбранда конунга, которого Скельвир так прославил в своей песне! Можно ли вообразить такое коварство, вероломство… такую неблагодарность, наконец! А Ингитора еще так ликовала, слушая рассказы обо всем этом, рассматривая подарки! И то и другое служило приятным доказательством значительности Скельвира хёвдинга из Льюнгвэлира для Морского Пути, и Ингиторе, когда она слышала: «И тогда я сказал конунгу…», казалось, что и сама она живет на горе в самой середине мира, куда сходятся все его нити и устремлены все его взоры. Льюнгвэлир со Скельвиром хёвдингом и был серединой мира, а без него разом превратился в жалкий закоулок!

Гордясь славой своего отца, Ингитора на память знала все его песни и лет с двенадцати сама начала складывать стихи – поначалу это было лишь игрой, и первую хвалебную песнь она сложила в честь своей старой и облезлой деревянной куклы по имени Снотра. Но кукол Ингитора вскоре забросила, целиком отдавшись игре в созвучия, и Скельвир хёвдинг охотно обучал ее искусству скальда. Все «девять искусств» благородного человека ей, как женщине, оставались недоступны, но половиной из них она овладела: ее острому и гибкому уму, ее крепкому здоровому телу легко поддавались и лыжи, и плавание, и руны, и стихи, и тавлеи, в которые она нередко обыгрывала отца. Но страсть подбирать созвучия владела ею сильнее всех прочих увлечений. Уже в четырнадцать лет она на память знала все правила, по которым складывают стихи, и восхищала домочадцев ловкими висами на все случаи жизни.